Самолет уверенно набирал высоту, пока серое облако снаружи не начало распадаться на быструю туманную дымку. Внезапно кабина осветилась, словно включили электрический свет. Я выглянул в одно из окон. На блестящих вибрирующих крыльях самолета сверкало солнце. В нескольких километрах отсюда темные пики, похожие на острова, пробивались сквозь неподвижные клубы облаков. Вскоре в белой пелене под нами появились прорехи в форме причудливых вензелей, открывающие то змеевидный изгиб серебряной реки, то редкие хижины, но чаще всего – однообразный зеленый покров. Размеры и число этих проблесков земли под нами множились, пока наконец не слились в сплошной пейзаж из цепи холмов с острыми вершинами, возвышающихся один за другим. Одни из них были густо покрыты лесом, а другие – лишь однообразной коричневой травой. Их гребни проносились под нами, пока неожиданно не прекратились, и мы летели теперь уже не над дикими склонами, а над обширной зеленой долиной. Это была Вахги.
Через некоторое время появились участки земли, расчищенные для взлетных полос. Одна из этих взлетно-посадочных площадок была экспериментальной фермой в Нондугле. Наш самолет низко пролетал над зданиями станции. Из одного из сараев выехал небольшой грузовик, который медленно двинулся вниз вдоль тонкой красной линии, которая прорезала ландшафт, соединяя дома с взлетно-посадочной полосой. Мы с трудом приземлились, и, пока мы с Чарльзом неуклюже выбирались наружу, грузовик мчался как ненормальный по травяной полосе и завизжал, скрипя тормозами, остановившись под крылом самолета. Из него выпрыгнули двое мужчин. Один – приземистый, крепкий мужчина в широкополой шляпе с пятнами пота и костюме цвета хаки – представился Фрэнком Пэмбл-Смитом, управляющим станцией. Другой, постарше и худее, был Фред Шоу Майер.
Вместе мы разгрузили вещи с самолета. Фрэнк беззлобно выругался, обнаружив, что там не было кое-каких запчастей для его сельскохозяйственной техники, и пару минут сплетничал с пилотом. Потом двигатели снова заработали, и самолет с ревом понесся вниз по полосе, поднялся в воздух и направился к следующей станции, которая была всего в четырех минутах лета. Фрэнк позаботился о том, чтобы наши вещи погрузили в прицеп грузовика, который ждал неподалеку, а потом увез нас на грузовике к себе домой знакомиться с женой и пить чай.
Когда мы сидели и ели ячменные лепешки в его чистой гостиной, я увидел поразительного мужчину – высокий, полуголый, с большой бородой, он неподвижно стоял снаружи. Его коричневые руки и волосатая грудь почернели от сажи, а лицо было раскрашено точками и полосами красного, желтого и зеленого цвета. Его талию опоясывал широкий тугой кушак из тканого волокна, на передней части которого висел узкий отрез шерстяной ткани, доходящий ему до голеней. Под него наподобие турнюра был подсунут густой пучок листьев. На нем было множество украшений из жемчужных раковин: пояс из небольших раковин свешивался на веревке вокруг его талии; огромный жемчужный нагрудник висел на шнуре на его шее; широкий полумесяц окружал его подбородок, частично пряча бороду; а в проткнутую перегородку своего носа он вставил длинный тонкий серп, вырезанный из края жемчужной раковины. Но самым ошеломительным и блистательным его украшением, однако, были не жемчужные ракушки и не раскраска, а его гигантский головной убор. Он состоял из перьев по меньшей мере 30 разных райских птиц, принадлежащих к пяти различным видам. Рубиновые, изумрудные, бархатно-черные и синие, эти чудесные перья образовали невероятно великолепную корону.
Его великолепие еще более поражало на фоне окружавшей его обстановки: он стоял на свежескошенной лужайке, за спиной у него был проволочный забор теннисного корта, а рядом был припаркован ярко-красный трактор. Я понял, что разглядываю его как цирковую выставку или туристическую достопримечательность. Но когда я посмотрел на возвышавшиеся позади дикие горы, теннисный корт, трактор и фарфоровая чашка, из которой я пил, поразили меня своей неуместностью. Это я был в цирке, а человек снаружи, а также тысячи его соотечественников в лесах были зрителями.
Фрэнк заметил мой взгляд. «Это, – сказал он, – местный предводитель – luluai. Его зовут Гарай, он один из самых богатых местных мужчин и самый дружелюбный. Я сказал ему, что вы двое придете искать райских птиц, и я думаю, что он рассчитывает первым заняться тобой, если назреет какая-то сделка».
Покончив с чаем, мы вышли, чтобы познакомиться. Он с воодушевлением пожал нам руки, но в этом движении чувствовалась какая-то неопределимая неловкость человека, не привыкшего к этому жесту. Он широко улыбнулся, обнажив идеальный набор массивных белых зубов.
«Арпи-нун» [2 - Добрый день (новогвин. пиджин). – Здесь и далее, если не указано иное, прим. пер.], – сказал он.
«Арпи-нун», – ответил я, радуясь, что могу использовать практически единственные слова на пиджин-инглиш, которые знал. К сожалению, я не мог добавить ничего другого, потому что нельзя говорить на пиджине, просто добавляя «um» или «ee» к обычным английским словам. Это отдельный язык, с собственным синтаксисом, грамматикой и словарем. Он был создан сравнительно недавно, в основном самими новогвинейцами, чтобы общаться, а значит, и торговать не только с белыми чужаками, которые приехали в их страну, но и друг с другом, поскольку в Новой Гвинее говорят на нескольких сотнях различных местных языков.
Словарь пиджина взят из разных источников. Некоторые слова происходят из малайского языка – susu – молоко и binatang. Последнее слово, которое я выучил в Индонезии годом ранее, значит животное, а здесь, в более узком смысле, означает насекомое. Есть также немецкие слова, поскольку эта часть Новой Гвинеи была когда-то немецкой колонией, – raus, вон, прочь; mark, марка, слово, которое все еще используется для обозначения шиллинга; и kiap, искаженное kapitan, которым сейчас называют правительственного чиновника. Есть, конечно, и множество меланезийских слов. Но основная часть словаря заимствована из английского. При переходе от одного языка к другому многие из этих слов слились, а их согласные смягчились так, чтобы соответствовать родному языку, так что, когда они написаны согласно официальному правописанию, необходимо подключать воображение, чтобы определить их происхождение, – например, kisim (him) – значит ему; pluwa (floor) – пол; solwara (sea) – море; motaka (car) – машина. Правописание может быть настолько путаным, что для некоторых разговоров на пиджине в этой книге я использовал менее правильные, но более понятные варианты. Некоторые слова приобрели новое значение – stop означает присутствовать, а не прекратить, а fella (парень) добавляется к словам для обозначения некой сущности. Значение некоторых выражений изменилось так сильно, что импровизировать неразумно, потому что некоторые ваши замечания, пусть и совершенно непреднамеренно, будут выглядеть бестактными.
Фрэнк рассказал Гараю, зачем мы приехали в Нондугл. Он сказал: «Посмотри, эти два масты хотят найти разных птиц и разных насекомых. Гарай, ты знаешь места, где найти птиц, и ты им покажешь эти места, и масты дадут Гараю много шиллингов».
Гарай усмехнулся и с воодушевлением кивнул. Я сказал Фрэнку, что мы также надеемся снять фильм о местных жителях и их церемониях.
«Представь, что у тебя и твоих будет синг-синг [3 - Синг-синг – местная церемония, где собираются жители нескольких деревень или представители разных племен.], – продолжил Фрэнк, – а эти два масты сделают картину об этом синг-синг».
Гарай ответил потоком слов на пиджине, говоря так быстро и с такой незнакомой интонацией, что я не его мог понять. Фрэнк перевел.
«Завтра вечером, – сказал он, – в поселении Гарая будет церемония ухаживания под названием kanana. Вы хотите пойти?»
Теперь настала наша очередь с воодушевлением кивать.
«Эти два масты хотят сказать “большое спасибо”, – сказал Фрэнк. – Тогда завтра ночью приду и покажу место, где вы увидите канану этих людей».
На следующий вечер Гарай пришел в бунгало Фрэнка, чтобы сопроводить нас на канану, как обещал. Мы шли за ним через банановые рощи и скрипящие на ветру заросли бамбука. Воздух был холодным и вибрировал от звуков насекомых. Было около полуночи, но нам не нужны были факелы, чтобы найти дорогу: была полная луна, а небо было чистым.
Через четверть часа мы добрались до селения Гарая, окруженного казуаринами и банановыми деревьями. Он провел нас мимо нескольких низких, круглых соломенных хижин. Через щели между столбами, которые образовывали стены, видны были проблески огня и доносился приглушенный шум разговоров. Мы остановились перед хижиной другой формы, которая была больше других. Она была около 12 метров в длину, и через ее соломенную крышу с обоих концов проступали вершины пары столбов. Один из столбов символизировал женскую фигуру, второй – мужскую. Над ними чернели банановые деревья, тени на фоне звездного неба.
Гарай указал на низкий вход. «И вы, два масты, идите смотреть, остановитесь где-то внутри», – сказал он.
Мы заползли внутрь на четвереньках. Я тут же почувствовал дурноту от удушающей жары и сдавливающего горло едкого дыма. Я ничего не видел, потому что мои глаза так жгло, что я не мог открыть их. Когда, через несколько секунд, я заставил себя это сделать, я все еще мало что видел из-за слез, ослепляющих меня.
Согнувшись, прижимая ладони к саднящим глазам, я неуклюже прокладывал себе дорогу мимо сидящих близко друг к другу на земле фигур, пока не нашел свободное место в дальнем конце хижины, где я мог бы сесть. После этого, к моему облегчению и удивлению, глаза перестали слезиться, потому что дым висел только на балках, а внизу воздух был чистым. Я посмотрел по сторонам.
Дым исходил от костра, который тлел в центре земляного пола, только его пламя освещало хижину. Рядом с ним, спиной к одному из черненных сажей центральных столбов, сидел старый бородатый мужчина. Кроме нас самих, он был единственным мужчиной в хижине; люди, о которых я спотыкался, когда вошел, все были молодыми и пышущими здоровьем девушками. Они сидели в два ряда друг против друга и с любопытством посматривали на меня, хихикая между собой.
Ни у одной из девушек не было такого великолепного головного убора, какой мы видели у Гарая в первый день, поскольку из-за низкой крыши хижины носить его было бы непрактично. Вместо этого на них были маленькие шапочки, связанные из шерсти древесных кенгуру или опоссумов, а к их головам были прикреплены венцы из сверкающих зеленых жуков, заключенных в каркас из расщепленного тростника. Их лица были раскрашены точками и полосами разных цветов, и у каждой был свой рисунок, продиктованный не ритуальными требованиями, а собственными фантазиями. У большинства из них были ожерелья из бисера или полукольца из жемчужных раковин вокруг шеи или в носу, и на каждой – широкий пояс, сотканный из волокна орхидеи, который носят незамужние девушки. Их тела были смазаны свиным жиром и сажей и лоснились в тусклом, неверном свете огня.
Как только мы нашли место, чтобы посидеть, внутрь заползли несколько мужчин во главе с ухмыляющимся Гараем. Они расселись среди девушек, но лицом к стенам хижины. Как и девушки, они были великолепно украшены и раскрашены, но, кроме того, у большинства из них в шапочки были вставлены листья папоротника. Однако не все они были молоды. У некоторых были густые бороды; некоторые, как Гарай, как мы знали, уже были женаты, но, хотя канана – это ритуал занятия любовью, это не возбранялось, поскольку Вахги – это полигамное общество. Все эти люди были специально и лично приглашены на церемонию, и многие приехали из деревень за много километров отсюда.
В течение нескольких минут, пока люди устраивались, слышались сплетни и смех. Потом один из них начал смущенно петь. Один за другим к нему присоединялись другие голоса, пока все они не сплелись в медленном напеве. По мере того как песня набирала ход, мужчины и девушки начали раскачиваться из стороны в сторону, вращая головами. Переливы песни гипнотически повторялись, и качающиеся тела сближались, каждый мужчина склонял торс к девушке, сидящей лицом к нему справа. Чем больше они сближались, тем больше усиливалось монотонное пение, пока, с закрытыми глазами, пары лиц не касались носами и лбами. В исступлении каждая пара крутила головой от щеки к щеке в экстазе чувственного восторга.
Некоторые танцоры довольно быстро оторвались друг от друга, и рассеянно смотрели по сторонам, не обращая внимания на своих партнеров. Большинство из них, однако, продолжали раскачиваться, потеряв голову от удовольствия, с лицами, соединенными воедино.
Песня смолкла, и наконец все отделились и начали болтать. Одна из девушек закурила длинную сигарету, сделанную из газеты, и пускала ленивые клубы дыма. Каждый мужчина отползал в сторону от девушки, с которой танцевал, и садился рядом со следующей в ряду, так что все, как в танце Пола Джонса, поменялись партнерами. Как только пение возобновилось, танцоры начали раскачиваться, и снова, когда песня достигла кульминации, лица встретились и раскачивались щека к щеке.
Несколько часов мы просто сидели и смотрели. Стало так жарко, что я снял рубашку. Огонь едва тлел, и под конец единственное, что я мог разглядеть в танцорах, был блеск смазанного маслом тела или движущаяся тень крыла белой совы, которое один из мужчин носил на своей шапочке.
Одна из смуглых фигур неподалеку от меня издала хитрый смешок. Это был Гарай.
Он прошептал: «Эй, смотри» – и указал на пару, которая отделилась от общего танца и сидела в тени. Руки их обвивали друг друга, а ноги девушки лежали на коленях мужчины.
«Сплели ноги», – сказал Гарай.
В ходе церемонии канана танцорам запрещено трогать друг друга. Они могут касаться только лицами. За соблюдением правила следил старик, сидевший в центре. Но девушки энтузиазмом, с которым они трутся носами, могут показать, нравятся им их партнеры или нет. Если в паре оба привлекают друг друга, то они могут покинуть ряд танцоров и «сплести ноги», и такая симпатия, завязанная во время кананы, часто приводит к браку. Все это очень похоже на субботние танцы в Англии.
К трем часам ночи ряды танцоров значительно поредели. Мы вылезли из хижины в холодную ночь.
На следующий день Гарай, выглядящий очень уставшим, но не растерявшим своей кипучей энергии, сопровождал нас на прогулке по близлежащим холмам.
Мы шли пешком не более десяти минут, когда я услышал отдаленные звуки барабанов и песен. Мы прошли через заросли аланг-аланга и увидели спускающуюся нам навстречу эффектную процессию.
Во главе ее шагали несколько мужчин. Ослепительные в своих огромных перьевых головных уборах, они несли трезубчатые копья. Но они были лишь вестниками еще более впечатляющего зрелища. За ними шел человек, державший гигантский штандарт, шириной в метр, сверкавший великолепным цветом. Это было знамя, сотканное из тростника и травы, украшенное дюжиной блестящих жемчужных раковин, ковриками, сшитыми из драгоценных раковин каури, диадемами из багряных перьев попугая, а вокруг его обода было 30 или 40 шлейфов райских птиц. За знаменосцем шли другие мужчины, женщины и дети, каждый из которых нес куски копченой свиньи – бочок, хребет, ногу, голову или внутренности, завернутые в листья. Один человек держал в руках барабан, ударами которого он сопровождал свои крики, когда вся процессия двигалась нам навстречу через аланг-аланг.
Мы посторонились, чтобы пропустить их, и Гарай рассказал мне, что происходит. Эти люди пришли с холмов по другую сторону долины Вахги, чтобы забрать невесту. О свадьбе договорились задолго до этого. Представители обеих семей встретились и договорились о точном размере выкупа в перьях, ракушках и свиньях, который жених должен внести за невесту. Цена была высокой, и на сбор всего выкупа ушли бы годы. Вот почему родители невесты согласились, что брак состоится при выплате существенной части суммы – при условии, что после этого будут производиться регулярные платежи, пока не будет выплачена вся сумма. Тогда жених совершил несколько долгих и трудных вылазок в лес, охотясь за перьями райских птиц. Некоторые жемчужные раковины он взял взаймы у родственников, другие получил, работая на одного из более старших и богатых мужчин в деревне. Наконец он собрал достаточное имущество для залога, и два дня назад он и другие члены его семьи отправились в долгое шествие в деревню невесты. С собой они несли залог – жемчужные ракушки, мясо свиней и перья райских птиц, которые были аккуратно завернуты в защитные чехлы из сухих листьев, жестко закрепленные колотым тростником, чтобы во время путешествия не была испорчена их филигранная красота. Прошлой ночью компания спала в лесу. Поднявшись на рассвете, они соорудили огромное знамя и украсили его ракушками и перьями так, чтобы все видели щедрость и высокое качество выкупа. Сейчас они приближались к дому невесты, который находился всего в часе пути. Гарай поговорил с одним из воинов, который шел за знаменем, и попросил разрешения следовать за ними.
Километр за километром мы двигались за свадебной группой. Наконец мы вышли из буша и начали пробираться через длинный травянистый отрог, который вел к дому невесты. За сотню метров от него нам пришлось перелезать через забор, который служил защитным ограждением, пережитком военного времени, закончившегося всего несколько лет назад. С другой его стороны стоял знаменосец, дожидавшийся отстающих. После того как все собрались и привели себя в порядок, процессия медленно и с достоинством двинулась в деревню.
Невеста и ее семья сидели на небольшой поляне перед своей хижиной, ожидая прибытия знамени. Я не был уверен, кто из сидящих невеста, пока Гарай не указал мне на нее. Из всей группы она казалась самой маловероятной кандидатурой на эту роль, поскольку была не только относительно старой, но и держала на руках маленького ребенка. Гарай объяснил, что она была вдовой.
Знамя прочно закрепили на земле посреди поляны, а невеста и ее семья поднялись, чтобы официально поприветствовать гостей. Они обнимались, хватая друг друга за плечи и талию с несколько притворной учтивостью, совсем как на европейских свадебных церемониях, где малонезнакомые друг другу люди жмут руки, становясь законными родственниками.
Свадебная процессия
Все сели, и один из старших сопровождающих жениха, крупный мужчина с роскошной бородой и головным убором с кипой коричневых перьев казуара, произнес речь, шагая взад-вперед перед своей аудиторией и декламируя в стилизованной и сценической манере. Невеста слушала с открытым ртом.
Свинину выложили аккуратным прямоугольником под казуариной, и четыре коричневых копченых головы лежали в итоге в один ряд. Когда речь закончилась, другой человек взял кусок мяса. Мужчины со стороны невесты сидели в ряд, ожидая своей очереди. По мере того как родственник жениха предлагал им мясо, каждый мужчина откусывал несколько кусочков жирной, сальной плоти, которые затем клались на банановый лист. За этим распределением еды наблюдали с жалким беспокойством несколько понурых собак, но ни одной не досталось даже самого маленького кусочка, поскольку каждый мужчина, откусывая свою долю, забирал ее для своих женщин.
Знамя теперь было разобрано, а перья и раковины выложены в ряды на коврике. Вся мужская половина родственников невесты расселась на корточках поблизости, и, когда каждый предмет поднимался со знамени, разгоралась долгая и местами жаркая дискуссия о том, кому он будет принадлежать.
Когда все закончилось, мужчины взяли свинину, распаковали приготовленные овощи, которые были укрыты банановыми листьями, и начали пировать. Невеста покинула свою семейную группу и села рядом с мужем, и наконец-то наступила расслабленная атмосфера праздника. Один мужчина любезно приправлял каждому еду разжеванным имбирем и специями, которые он сплевывал на каждый кусок. Уже наступил вечер, и, увидев, как все едят с таким аппетитом, я вспомнил, что сам ничего не ел с раннего утра. Один из мужчин, заметив мой взгляд, предложил мне жирный кусок свинины, обильно сдобренный разжеванным имбирем. Это был добрый и гостеприимный жест. Надеясь, что меня не сочтут невежливым, я покачал головой и указал на связку бананов. Мужчина с усмешкой дал мне один, и мы присоединились к остальным.
Сэр Эдвард Холлстром, владелец станции в Нондугле, всю жизнь интересовался тропическими птицами и сельским хозяйством. Здесь он построил огромные вольеры, в которые можно было собрать коллекцию райских птиц для зоопарков всего мира. Однако эта часть его плана не была реализована полностью. Австралийские иммиграционные законы запрещали ввоз в Австралию скота из опасения случайного занесения болезни. Этот закон распространялся и на райских птиц, несмотря на то что каждый год тысячи птиц самых разных видов летают из Новой Гвинеи в Австралию и обратно, не обращая внимания на бюрократические ограничения. Все основные коммерческие авиакомпании, которые летают в восточную часть Новой Гвинеи, следуют через Австралию, поэтому без специального разрешения – а исключения практически никогда не делались – птиц из Нондугла нужно было вывозить во внешний мир на длительном морском рейсе, не заходя ни в один австралийский порт. Такой рейс было очень трудно устроить, и нам самим пришлось бы столкнуться с этой проблемой, если бы мы собирались заново пополнить коллекцию райских птиц в Лондонском зоопарке.
Тем не менее в Нондугле была коллекция райских птиц, не имеющая аналогов в мире, и орнитологи из разных стран приезжали туда изучать их.
За птицами присматривал Фред Шоу Майер. Это был тощий, немного сгорбленный кроткий человек с поседевшими волосами. Повстречайся он вам на улице, вы бы подумали, что он настолько робок, что никогда не осмеливался покинуть свой офис или отправиться куда-то дальше пригорода своего города. Тем не менее Фред был одним из величайших коллекционеров животных. Родившись в Австралии, он путешествовал по самым диким и опасным уголкам мира в поисках птиц и млекопитающих, насекомых и рептилий. Он странствовал и по голландской, и по австралийской части Новой Гвинеи; ради конкретного вида птиц он специально отправлялся на отдаленные острова. Он ловил животных на Молуккских островах, на Яве, Суматре и Борнео, а его коллекции в настоящее время являются ценным достоянием многих научных учреждений, включая Лондонский музей естественной истории. Многие из существ, найденных им в ходе экспедиций, были ранее неизвестны науке. Он открыл три вида райских птиц, а некоторые животные в его честь официально были названы «шоумайерскими» – дань уважения его мастерству со стороны зоологов.
Но, увидев его впервые, вы никогда бы не подумали ни о чем подобном. Он был настолько скрытным, что часто его трудно было отыскать, так как все свои дни он посвящал птицам в вольерах. Он вставал задолго до рассвета, чтобы приготовить пищу для птиц, чтобы они могли поесть сразу после восхода солнца, как в дикой природе. Он признавал, что его местные помощники, вероятно, вполне могли бы и сами составлять птичий корм, но мягко говорил, что предпочитает делать эту работу сам. Ранним утром было очень холодно, и Фред обычно носил несколько длинных шерстяных кофт, тяжелые армейские ботинки и странные шапки охотников за оленями с откидывающимися на уши отворотами; в этом платье, при свете парафиновой лампы, он смешивал в больших мисках специальную еду из нарезанной кубиками папайи, плодов пандана и вареных яиц. У каждой группы птиц были свои потребности. Некоторым нравилось мясо в рационе, поэтому приходилось искать для них головастиков и пауков; другим нравились личинки ос или желтки вкрутую сваренных яиц. Иногда, когда другого мяса не было, Фред доставал из холодильника предназначавшуюся ему на ужин свежую баранину и использовал ее. Остаток дня он проводил, гуляя по вольерам, убирая за своими питомцами и заботясь о них. Неудивительно, что среди местных жителей его знали как «Господина Голубя».
На попечении у Фреда было много разных видов птиц: попугаи всех размеров и цветов; стаи огромных голубей сине-серого цвета с хохолками тонких перьев с крапинками серебра; в декоративном пруду было несколько редчайших в мире видов уток – полосатых уток, которых поймали в горном озере за Нондуглом.
Но нас интересовали именно райские птицы. Здесь мы с Чарльзом увидели некоторые виды, которые до сих пор были известны нам только по иллюстрациям в книгах. День за днем мы гуляли по вольерам, наблюдая за птицами и пытаясь запомнить их резкие грубые крики, чтобы потом, когда мы отправимся в лес, мы могли различить их голоса и понять, какие птицы находятся недалеко от нас.
Хохлатые бронзовокрылые голуби
Некоторые птицы в вольерах были похожи на дроздов и имели тусклую окраску. Так выглядят самки и молодые самцы, поскольку их великолепные шлейфы вырастают только тогда, когда им исполнится четыре-пять лет. Тогда они настолько меняются, что становится чрезвычайно сложно сопоставить самок и неполовозрелых самцов с полностью покрытыми перьями и весьма непохожими на них взрослыми самцами. Большая часть самцов попала к Фреду еще птенцами, ибо если охотник Вахги ловил взрослую особь, то соблазн убить ее ради шлейфа часто перевешивал награду, которую Фред может за нее предложить, какой бы высокой она ни была. Многие такие птицы прожили в вольерах так долго, что успели вырасти, и мы восторгались их красотой – великолепная синяя райская птица с ее дымкой из синих сапфировых перьев, окаймленных красным; величественная, высокомерного вида астрапия принцессы Стефании, глянцево-черная, с глоткой, покрытой рябью переливающейся зелени; удивительная чудная райская птица с двумя загнутыми жгутиками, выходящими из ее короткого хвоста, с зеленой грудью, багряной спиной и сверкающими желтыми перьями вокруг плеч. По своей грации она была несопоставима с другими видами райских птиц и казалась первым неумелым опытом какого-то любителя, пытавшегося придумать самую экстравагантно украшенную птицу.
Я был особенно очарован двумя видами. Первый из них – чешуйчатая райская птица – размером со скворца. У нее одно из самых замечательных перьевых украшений. Это пара длинных головных перьев, вдвое длиннее тела, которые растут на затылке и украшены рядом жемчужно-голубых пластин, сверкающих перламутром. Второй – реггинова райская птица, обитающая в лесах, окружающих Нондугл. Это классический и наиболее известный местный вид, который описал Пигафетта, а Линней назвал Paradisea apoda. Как и в описании Пигафетты, у этой птицы зеленое ожерелье, желтая голова и длинные филигранные перья, растущие из-под крыльев. Отличие в том, что у первой птицы были золотые перья, а у реггиновой – ярко-красные. Я с большим вниманием наблюдал за птицами в Нондугле. К сожалению, они были не в полном оперении, но мы с Чарльзом надеялись встретить их в дикой природе, чтобы, возможно, снять их брачные танцы. Именно ради них мы приехали в Новую Гвинею.
Местные жители высоко ценили птиц за их перья, которые они использовали не только для украшения, но и в качестве основной валюты при заключении многих сделок. Уже через несколько дней мы смогли убедиться в масштабах охоты на птиц. Фрэнк слышал, что скоро состоится большой синг-синг в Миндже, местечке в нескольких километрах отсюда, через реку Вахги, на другой стороне долины. Место для синг-синга представляло собой широкую площадку скошенного аланг-аланга, похожую на футбольное поле, которое было специально расчищено для этого случая. Сразу за ним пролегал глубокий, покрытый кустарником овраг, а позади возвышалась южная граница долины – Куборские горы, крутые и желто-зеленые, ясно различимые в безоблачном небе. Танцоры должны были спуститься с гор, чтобы посетить некоторых представителей их клана, поселившихся в долине. По пути они будут останавливаться в каждом поселении, чтобы присоединиться к танцу местных жителей, так что весь путь, который обычно занимает несколько часов, растянется на несколько дней. Никто не мог нам точно сказать, зачем им нужно было прийти сюда. Возможно, они собирались заключить какую-то сделку или совершить ритуальный обмен едой и подарками, подтвердив тем самым свою племенную связь, или же они были в долгу перед своими родичами и собирались выполнить свои обязательства, устроив большой праздник.
Ближе к середине утра на площадке аланг-аланга появились несколько женщин из Минджи, обильно раскрашенных и в полном церемониальном облачении. Они пришли посмотреть представление.
Через час мы услышали слабые песнопения, и я увидел в бинокль высоко на одном из отрогов горы вереницу крошечных фигур, появляющихся из скопления хижин. Пока я смотрел на них, Чарльз заметил другую похожую группу, спускающуюся с одного из горных хребтов справа. Каждые несколько минут вереница останавливалась и сбивалась в кучу. При этом звук пения нарастал и сопровождался слабыми ударами барабанов. Тогда куча снова вытягивалась в линию и медленно продолжала двигаться вниз. Наконец они достигли оврага и исчезли в кустах. Пока они, невидимые, карабкались в нашу сторону, пение становилось все громче и громче, когда вдруг, внезапно и театрально, танцор оказался на ближайшей стороне оврага. Сжимая барабан, с развевающимся головным убором, он медленно двигался к нам, продолжая петь. Воины друг за другом следовали за ним в бесконечной веренице, и к полудню, когда солнце уже светило немилосердно ярко, площадка для синг-синга была заполнена сотнями дико поющих танцоров.
Они разбились на группы по пять человек в ряд, всего десять рядов, и яростно топали, колотя в барабаны и хрипло крича. Их танец, хотя и простой, полностью поглотил их. Пыль, поднятая их голыми ногами, поднималась вокруг них и липла к струйкам пота, стекавшего по их груди и спине, и казалось, что они пребывали в трансе.
Иногда они останавливались, даже тогда продолжая качаться под отбиваемый барабанами ритм, поднимаясь на носки и сгибая колени, и их переливающийся полог из головных уборов колебался, как беспокойное из-за сильных волн море. Многие мужчины смазали свои мускулистые тела красной глиной; почти все они засунули листья красного кустарника в повязки на руках и надели браслеты из меха опоссума. Некоторые из них были вооружены копьями или луками и стрелами, а один или двое из них несли гигантские каменные топоры, лезвия которых были заключены в длинный изогнутый кусок дерева, покрытый декоративным плетением, который, казалось, служил противовесом тяжелому лезвию.
Я был поражен великолепием их головных уборов. Много райских птиц разных видов было убито ради этих перьев. Почти у каждого мужчины два пера чешуйчатой райской птицы были проткнуты через нос и закреплены в центре лба, так что перья образовывали великолепный, украшенный бусинами обод в верхней части лица. У некоторых мужчин было так много перьев чешуйчатой птицы, что они вставили их и в свои головные уборы. У одного воина их было 16, в дополнение к перьям 20 или 30 малых райских птиц, реггиновых птиц, великолепных райских птиц, астрапий принцессы Стефании и синих райских птиц.
Чарльз снимает видео во время подготовки к празднику
Это было одно из самых впечатляющих, но при этом печальных зрелищ, которые я когда-либо видел. Я сделал приблизительные подсчеты. Там было больше 500 украшенных перьями танцоров. Все вместе они должны были убить по меньшей мере 10 000 райских птиц, чтобы украсить себя для этой церемонии.
2. В долину Джими
Я надеялся, что мы сможем снять танцы райских птиц в лесу неподалеку от Нондугла несмотря на то, что это, без сомнения, потребовало бы больших затрат времени и терпения. Однако стало ясно, что у нас гораздо больше шансов сделать это, если мы покинем Вахги и отправимся в более дикое и менее населенное место.
У меня также появился новый замысел, поскольку мое воображение было захвачено эффектными каменными топорами, которые имели некоторые танцоры Минжи. Фред рассказал мне, что, когда Вахги была впервые обследована 25 лет назад, они повсеместно использовались в долине, но теперь их практически полностью вытеснили новые металлические топоры. Оставшиеся каменные топоры доставали только по случаю церемоний. В Вахги их никто больше не делал, и их покупали у племен, живущих в долине Джими, расположенной по ту сторону гор к северу.
«И какова вероятность найти райских птиц в долине Джими?» – спросил я.
«Очень большая, – ответил Фред, – потому что местное население невелико. И вы не только сможете отыскать райских птиц и место, где производят топоры, но и встретить пигмеев, которые предположительно живут где-то поблизости».
Однако организовать путешествие в долину Джими было нелегко. Это была неконтролируемая территория. Туда допускались только лица со специальными разрешениями. Выдавал разрешение окружной комиссар на станции Маунт-Хаген рядом со входом в долину Вахги.
Через радиопередатчик Нондугла мы отправили ему сообщение с просьбой о встрече, и, когда в Нондугле приземлился следующий самолет с запасами, мы поднялись на борт и полетели в Хаген.
В офис окружного комиссара нас проводил один из его заместителей. Сам комиссар, грубовато-добродушный австралиец в безупречном, аккуратно выглаженном хаки, сидел за столом и изучающе смотрел на нас из-под своих густых бровей.
Нервничая, я постарался как можно лучше объяснить свое предложение: мы с Чарльзом пойдем в долину Джими и проведем там месяц, пытаясь снять фильм о райских птицах и о создании каменных топоров. Я добавил, что мы, по возможности, хотели бы вернуться другой дорогой, чтобы посмотреть как можно больше территории страны.
Окружной комиссар молча слушал, пока я не закончил, а затем достал карту из ящика и разложил ее на столе.
«Смотрите сюда, – сказал он грубо. – Джими – довольно дикая страна. До сих пор мы отправили туда всего несколько разведывательных патрулей». Он провел пальцем по пунктирным линиям, которые пересекали большое белое пятно на карте.
«Пару лет назад пилоты, летевшие из Вахги в Маданг на северном побережье, сообщили, что видели горящие деревни, и люди пришли из-за холмов, рассказывая истории о массовой резне женщин и детей. Я послал патруль для расследования, и он попал в разгар племенной войны; они попали в засаду, несколько полицейских получили ранения, и им пришлось срочно уходить. Тогда я пошел туда с другим патрульным офицером, Барри Гриффином, и примерно дюжиной вооруженных местных полицейских. Мы нашли место для станции в деревне Табибуга, и я оставил там Гриффина, чтобы он отстроил ее и попытался установить некое подобие порядка. С тех пор он покидал ее всего однажды или дважды, а потом отдыхал здесь, в Хагене, всего день или около того. Несмотря на то что все, похоже, складывается хорошо, очевидно, что у него полно дел. Я позволю вам пройти, только если он будет вам рад. В первую очередь, если вы будете таскаться по Джими в поисках птиц и каменных топоров, вам понадобятся сопровождающие. Он единственный парень, который может их обеспечить, и, возможно, он посчитает, что у его полицейских много других дел, чтобы позволять им тратить время на поиски птичек. Кроме того, он может вообще не захотеть, чтобы вы приходили. Он один из тех мужиков, которые по-настоящему любят одиночество и не просят ни о чем другом, кроме как оставить их в покое и позволить продолжать свою работу. Никто не приезжал к нему с того времени, как он впервые построил это место, и ему может не понравиться появление на его пороге, как гром среди ясного неба, двух странных парней без опыта в стране. И если он так решит, я точно не буду приказывать ему вас принять».
Комиссар остановился и пристально посмотрел на нас.
«Если он согласится, я бы посоветовал вам пойти в Табибугу тропой, ведущей через горы. По ней ему обычно доставляют припасы. Это два дня пути, сейчас это достаточно удобный переход, и люди в близлежащих деревнях готовы быть носильщиками. Добравшись до Табибуги, вы сможете договориться с Гриффином о том, как будете проводить время. Я знаю, что он собирается патрулировать земли к западу от станции, и может позволить вам его сопровождать. Если вы хотите покинуть долину по другому маршруту, то лучше пересечь реку Джими, подняться на другую сторону в горы Бисмарка и выйти в место под названием Айоме в долине Раму. Там есть взлетно-посадочная полоса, и вы, без сомнения, сможете арендовать самолет, который заберет вас. Что скажете?»
«Да, сэр», – сказал я.
«Очень хорошо, – ответил он, поднимаясь, – когда Гриффин в следующий раз выйдет на связь по радио, я расскажу ему об этом плане. Но имейте в виду, если он откажется, вся поездка отменяется».
Внезапно он усмехнулся. «Надеюсь, вам, парни, нравится ходить, – добавил он, – потому что, если ваш план сработает, идти придется чертовски много».
Четыре дня спустя мы в Нондугле получили сообщение по радио от окружного комиссара: Гриффин согласился принять нас, и двое его полицейских будут ждать нас в конце тропы в Вахги через неделю, чтобы сопроводить в Табибугу.
Сразу же после этого мы сильно нагрузили себя подготовкой к походу. Мы слетали в Лаэ, чтобы купить еду для себя, мешки риса для носильщиков, парафиновые лампы, кастрюли и отрезы брезента, которые можно было использовать для палаток. Мы сходили в офис авиакомпании и договорились, что небольшой одномоторный самолет прилетит в Айоме через четыре недели, чтобы забрать нас из путешествия и доставить обратно в Нондугл. Мы купили мешки соли и бисера, ножи, гребни, губные гармошки, зеркала и жемчужные раковины, чтобы расплатиться с носильщиками и вознаградить тех, кто принесет нам животных. Также мы запаслись большим количеством спичек и кипами старых газет, которые, как мы знали, высоко ценились в отдаленных уголках высокогорий.
Мы вернулись в Нондугл и попытались распределить все наши вещи по тюкам весом 20 килограммов. Это было нелегко, так как единственные весы в Нондугле недавно сломались, и пришлось действовать наугад. Снова и снова я наполнял походный ящик, поднимал его и решал, что он ужасно тяжел и превышает установленный вес, так что никто не сможет нести его дольше нескольких минут. Затем мне приходилось доставать из него что-то и класть вместо этого более легкие вещи: например, одежду.
Наша экспедиция была рассчитана на месяц, и в это время мы не могли надеяться, что найдем пищу и кров. Груда необходимых вещей казалась огромной, и, как бы тщательно я ни проводил расчеты и ни сокращал личные вещи, я неизбежно приходил к выводу, что нам потребуется огромное количество носильщиков.
