Девушка А
Эбигейл Дин
Всемирный бестселлер
Вы не знаете меня, но мое лицо наверняка вам знакомо. В самом начале на фотографиях нам не просто размывали лица – нас забивали пикселями по пояс, потому что выдать нас могли даже волосы. Но время шло, история сдувалась, наши защитники – тоже, и в темных уголках интернета стало легко отыскать неотредактированные снимки. Самый популярный – тот, где мы сентябрьским вечером стоим на фоне дома на Мур Вудс-роуд.
Эбигейл Дин
Девушка А
First published by Harper Collins Publishers 2021
Copyright © Abigail Dean 2021
Abigail Dean asserts the moral right to be identified as the author of this work
All rights reserved
В оформлении издания использованы материалы по лицензии © shutterstock.com
Jacket design by Claire Ward
© Harper Collins Publishers Ltd 2021
© ООО «Издательство АСТ», 2021
* * *
Маме, папе и Ричу
1. Лекс (Девочка А)
Вы не знаете меня, но мое лицо наверняка вам знакомо. В самом начале на фотографиях нам не просто размывали лица – нас забивали пикселями по пояс, потому что выдать нас могли даже волосы. Но время шло, история сдувалась, наши защитники – тоже, и в темных уголках интернета стало легко отыскать неотредактированные снимки. Самый популярный – тот, где мы сентябрьским вечером стоим на фоне дома на Мур Вудс-роуд. Выйдя из дома, мы вшестером встали по росту, а Итан держал на руках Ноя; Отец тем временем выстраивал общую композицию. На заднем плане – дом в лучах заходящего солнца; дверь и окна отбрасывают тени. Мы стояли не двигаясь и смотрели в объектив. Фото должно было получиться идеальным. Но прямо перед тем, как Отец нажал кнопку, Эви сжала мою ладонь, повернула голову и поглядела на меня снизу вверх. Так мы и остались на той фотографии: она вот-вот скажет мне что-то, мои губы изгибаются в улыбке. Не помню, что она тогда произнесла, но точно знаю: потом мы за это поплатились.
В тюрьму я приехала немного за полдень. Доро?гой слушала «Доброго дня!» – плейлист, который составил еще Джей Пи; когда я заглушила мотор, в салоне резко повисла тишина. Открыла дверцу – мчавшиеся по трассе машины шумели, как океан.
Администрация тюрьмы сделала краткое заявление, подтверждавшее смерть Матери. Я прочла несколько онлайн-статей накануне вечером, все они были формальными и, с разными вариациями, заканчивались оптимистично. Считалось, что у детей Грейси, часть из которых уже перестала скрываться, все хорошо. Я сидела в одном полотенце на кровати в гостиничном номере, разложив вокруг себя ужин, и смеялась.
На завтраке возле кофемашины я увидела газетную стойку. Фотография Матери была на первой полосе, ниже – статья о поножовщине в «Вимпи Бургере». Тихий денек…
В стоимость моего номера входил шведский стол, и я сидела в ресторане и ела без конца, пока не подошла официантка и не сказала, что в кухне начинают готовиться к обеду.
– Неужели кто-то приходит на обед? – спросила я.
– Вы и не представляете, сколько народу, – ответила она. И тут же добавила, как бы извиняясь: – Но обед не включен в стоимость вашего номера, к сожалению.
– Да-да, конечно, – сказала я. – Спасибо. Все было на уровне.
Когда я только начинала работать, Джулия Девлин, моя наставница, говорила: наступит время – и я стану равнодушна к бесплатным еде и алкоголю. Огромные блюда с изысканными канапе перестанут меня будоражить, и я уже не буду вскакивать по будильнику, лишь бы не пропустить начало завтрака.
Что ж, Джулия часто оказывалась права, но не в этом случае.
Тюрьму я никогда не посещала, но она была почти такой, какой я себе ее и представляла. Сразу за парковкой – белые стены, увенчанные колючей проволокой. Дразняще неприступные, как в сказке. За ними – четыре башни, возвышающиеся над бетонным рвом, и серая крепость в центре. Ничтожная жизнь Матери.
Я припарковалась слишком далеко, и мне пришлось пересечь море пустого пространства; я шла по широким белым линиям разметки там, где это было возможно. На стоянке обнаружилась всего одна машина кроме моей: какая-то старушка сидела в салоне, крепко вцепившись в руль. Увидев меня, она помахала, как будто мы были знакомы, и я махнула ей в ответ.
Асфальт под ногами плавился от жары, подошвы слегка к нему прилипали. Я вся вспотела, пока добралась до входа: грудь под бюстгальтером, волосы, шея сзади – все было влажным. Моя летняя одежда осталась в Нью-Йорке. Я помнила, что лето в Великобритании обычно робкое, и теперь беззастенчиво-синее небо всякий раз, как выходила на улицу, ошеломляло меня. Утром я битый час проторчала перед зеркалом полуголая – выбирала, чего бы такого надеть. Случай-то все-таки особый. В итоге – белая рубашка, свободные джинсы, новенькие кроссовки, дерзкие темные очки. «Не слишком бодренько?» – набрала я текст поверх селфи и отправила сообщение Оливии, но она была на свадьбе в Италии, на стенах Вольтерры[1 - Одна из главных архитектурных достопримечательностей Тосканы. – Здесь и далее, если не указано иное, примечания редактора.], и не ответила мне.
Меня встретила девушка-администратор, как в каком-нибудь офисе.
– Вам назначено? – спросила она.
– Да, меня ждет начальница тюрьмы.
– Директор?
– Точно, директор.
– Вы – Александра?
– Да.
Начальница встретила меня в холле.
– По субботам после обеда у нас работает неполный штат, – сказала она. – И никаких посетителей после трех часов. Так что никто нам не помешает.
– Как раз то что надо, – ответила я. – Спасибо.
– Я, конечно, не должна этого говорить, но это идеальное время для какого-нибудь грандиозного побега.
Начальница шла по коридору, заполняя собой все пространство. Я читала о ней в интернете.
Первая женщина-директор учреждения строгого режима, после назначения она дала несколько интервью и рассказала, что собиралась стать полицейским, но тогда предъявляли строгие требования к росту и ей не хватило пяти сантиметров. Позже выяснилось: по росту она проходит в тюремные надзиратели – логики никакой, но она согласилась.
На ней был синий костюм оттенка электрик – в нем же начальница красовалась на снимках, размещенных рядом с интервью, – и неуместно изящные туфельки, как будто кто-то сказал ей, что они делают образ мягче. Она верила – абсолютно и безоговорочно – в раскаяние и перевоспитание.
Сейчас она выглядела гораздо более уставшей – чего не скажешь о ней, когда смотришь на те самые ее фотографии.
– Александра, – она взяла меня за руку, – я скорблю о вашей потере.
– А я – нет. Так что не переживайте.
Она махнула рукой в ту сторону, откуда пришла:
– Я прямо из зоны для посетителей. Прошу вас.
Коридор тепло-желтого цвета, потертые плинтусы, на стенах сморщенные постеры с информацией о беременности и медитациях. В самом конце – рамка металлоискателя, конвейерная лента и интроскоп для проверки личных вещей. Стальные ячейки камер хранения от пола до потолка.
– Формальности, – пояснила начальница. – По крайней мере, здесь всегда пусто.
– Прямо как в аэропорту, – сказала я, вспомнив, как вылетала из Нью-Йорка два дня назад. Серый лоток, в нем ноутбук, наушники и изящная прозрачная косметичка, которую я пристроила рядышком. Для тех, кто летает часто, есть отдельный проход, и мне никогда не приходилось стоять в очереди.
– Да, это точно.
Начальница выгрузила содержимое карманов и прошла через рамку. На конвейере оказались ее рабочий пропуск, розовый веер и детский солнцезащитный крем.
– Мы все в семье рыжие, – пояснила она. – Совсем не приспособлены к таким солнечным дням.
С фотографии на пропуске смотрела молоденькая девушка, которой, казалось, не терпелось приступить к работе.
Мои карманы пустовали, и я просто отправилась следом за начальницей.
Внутри тоже никого не оказалось. Мы прошли через зону для посетителей. Пластиковые столы и закрепленные стулья неподвижно стояли в ожидании следующего сеанса свиданий. В другом конце помещения обнаружилась металлическая дверь без окошек, и я подумала, что где-то за ней жила Мать – там начинался и заканчивался каждый из ее ничтожных дней. Я коснулась одного из стульев мимоходом и представила, как мои сестра и брат сидели здесь, в этой душной комнате, и ждали, пока к ним выведут Мать: Далила часто ее навещала, а Итан пришел однажды – продемонстрировать благородство. Потом он еще написал заметку в The Sunday Times, она называлась «Трудности прощения». Трудностей у него отыскалось много, и все они оказались вполне предсказуемы.
В кабинет директора вела другая дверь. Начальница поднесла пропуск к стене и охлопала себя в поисках последнего ключа, который оказался в левом нагрудном кармане. К нему был прикреплен прозрачный кармашек с фотографией, полной рыжеволосых детей.
– Ну вот, – сказала она. – Мы пришли.
Шероховатые стены, окна с видом на автотрассу – кабинет не впечатлял. Видимо, понимая это, хозяйка решила, что так не годится, и в помещении появились солидный письменный стол из дерева и офисное кресло. У нее нашлись средства и на два кожаных дивана – для разговоров по душам. На стенах висели ее дипломы и карта Соединенного Королевства.
– Мы с вами совсем не знакомы, но я хотела бы кое-что сказать вам, прежде чем к нам присоединится адвокат.
Она махнула рукой в сторону диванов. Я терпеть не могла вести официальные беседы на мягкой мебели: никогда не знаешь, как лучше сесть. На столике перед нами лежали картонная коробка и тонкий коричневый конверт, на котором были написаны имя и фамилия Матери.
– Надеюсь, вы не расцените это как бестактность, – начала она, – но я помню вас и вашу семью по тогдашним новостям. Мои дети были совсем маленькими. Те заголовки – они долго не шли у меня из головы, даже когда я еще не устроилась сюда. Здесь у нас чего только не увидишь. Что-то попадает на полосы газет, что-то – нет. И даже спустя столько лет некоторые истории – их совсем мало – все же поражают меня. Знакомые спрашивают: «Неужели ты еще чему-то удивляешься?» Что ж, я отказываюсь не удивляться.
Она вытащила веер из кармана костюма. Теперь можно было разглядеть, что его сделал или ребенок, или кто-то из заключенных.
– Ваши родители удивили меня, – подытожила она.
Я смотрела мимо нее – солнечный луч подрагивал на оконной раме, стремясь ворваться в комнату.
– То, что вы пережили, – ужасно. Все мы, кто работает здесь, надеемся, что вы сумеете это преодолеть, и желаем вам обрести покой.
– Если вы не против, давайте все же перейдем к тому, зачем я приехала, – сказала я.
Адвокат стоял за дверью наготове, как актер, ожидающий своего выхода. На нем был серый костюм с веселеньким галстуком, и адвокат в нем сильно потел.
Он присел на диван, кожаная обивка скрипнула. Представился:
– Билл. – И тут же снова вскочил, чтобы пожать мне руку.
Ворот его рубашки промок от пота и стал таким же серым, как костюм.
– Я знаю, – сразу продолжил он, – что вы тоже юрист.
Он оказался моложе, чем я ожидала. Может, даже младше меня. Вероятно, мы учились в университетах примерно в одно время.
– Всего лишь штатный юрист в компании, – ответила я и, чтобы придать ему уверенности, добавила: – Я ничего не смыслю в завещаниях.
– Ничего, как раз для этого я и здесь.
Я улыбнулась ему ободряюще.
– Что ж, тогда приступим, – произнес Билл и побарабанил пальцами по коробке. – Это личные вещи, а этот документ – ее последняя воля.
Он пододвинул ко мне конверт, я взяла его и вскрыла. В завещании, написанном Маминым нетвердым почерком, было сказано, что Дебора Грейси назначает дочь, Александру Грейси, исполнителем своей воли; что все имущество Деборы Грейси, состоящее: первое – из личных вещей, находящихся в тюрьме Ее Величества Нордвуд; второе – из двадцати тысяч фунтов стерлингов, унаследованных ею от мужа, Чарльза Грейси, после его кончины; третье – из недвижимого имущества, расположенного по адресу: Холлоуфилд, Мур Вудс-роуд, 11, – надлежит разделить поровну между всеми ныне здравствующими детьми Деборы Грейси.
– Исполнителем, – повторила я вслух.
– Насколько я понял, она была уверена, что вы справитесь, – сказал Билл.
