– Господин директор, – его голос звенел, как колокольчик, – дело в том, что я никого не оскорблял. Пропеть куплет из классики – разве это оскорбление?
Горбун тяжело задышал от гнева. Савин видел, что ему хотелось растоптать непокорного мальчишку, унизить его, заставить ползать на коленях.
– Очень жаль, что карцер не дал результатов. – Директор кивнул гувернеру. – Сегодня я соберу совет лицея. Мы подумаем, что с вами делать дальше, Савин.
Коля учтиво поклонился. Он чувствовал себя героем. Ему аплодировал весь лицей – это ли не счастье, не победа над мерзким Калиновским? Пусть преподаватель сколь угодно трясет козлиной бородой – он потерял свой авторитет.
Николай дерзко посмотрел в глаза директору, раздувшемуся от возмущения, и горбун не выдержал.
– Немедленно зовите всех на совет, – распорядился он, повернувшись к надзирателю, и, смерив Савина взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, зашагал по коридору, всем видом выражая негодование.
А вскоре радостный Коля, которого лицейские товарищи обнимали у классной комнаты, был выпорот на их же глазах.
Такое наказание в лицее применялось впервые. Но, как сказал директор, эти стены еще не видели столь дерзкого ученика.
В тот же вечер Савин сбежал к бабушке с твердым намерением не возвращаться. Его выпороли на глазах друзей – и это было самым большим унижением в его жизни.
Престарелая статс-дама, узнав обо всем, заметалась, как курица, за которой гонялся повар, заохала, заахала и распорядилась возвратить обратно обнаглевшего внука.
Однако Коля проявил стойкость.
– Отвезешь в лицей – убегу, – твердо заявил он, и старуха поняла, что мальчик не шутит и не угрожает.
Она затрясла всеми своим родинками на обвислом подбородке и кивнула:
– Хорошо, поживешь пока у меня. Когда приедет отец, мы решим, что с тобой делать.
Герасим Сергеевич, услышав о позорном поступке сына, сначала отправился в лицей, где горбатый директор довольно недвусмысленно дал понять, что больше не хотел бы видеть в этих благословенных стенах такого воспитанника, и поручик Савин, приехав к матери, заперся с ней в комнате.
Коля пытался подслушать, но из щели доносилось только шушуканье, напоминавшее шуршание камыша, и мальчик вернулся на диван, забрался с ногами на мягкую белую обивку и положил голову на спинку.
Он решил настаивать на своем, пока его не заберут из лицея. Конечно, жалко было расставаться с друзьями, но смотреть на них после позорной экзекуции он тоже не мог. Нет, нет, ни за что он туда не вернется, даже если любимый папенька тоже пригрозит его выпороть.
Когда бабушка и отец вернулись в гостиную, Коля сжался, готовясь выстрелить хлесткими фразами, но Герасим Сергеевич, усевшись рядом, неожиданно ласково потрепал сына по пшеничным волосам.
– Ты не должен обижаться на директора, – сказал он мягко. – Так воспитывали спартанцев, и из них получались великолепные воины.
– Я туда не вернусь. – Голос мальчика сорвался, и непрошеные слезы заструились из глаз. – Не вернусь, не вернусь.
– Не вернешься, – вдруг поддержал его папенька. – Завтра я отправлюсь в Санкт-Петербург. Там тоже есть хороший лицей. Ты слышал, что знаменитый Царскосельский давно переведен в столицу? – Сын покачал головой, не выказывая радости. – Мой мальчик, ты должен получить хорошее образование. Это нужно прежде всего тебе.
Коля прижался лбом к плечу отца, пахнувшему почему-то – а может, показалось? – еловой хвоей.
– Да, я понимаю, – ответил он.
– Вот и умница. – Герасим Сергеевич снова потрепал сына и встал. – Пока поживешь у бабушки.
Коля не возражал. А через три дня его отвезли в Петербург, в новый лицей, в котором он проучился всего три года.
Проклятая латынь и тут давала о себе знать, но покинуть лицей пришлось по другой причине.
Коля так прикипел к театру, что уже не мог прожить без его веселой атмосферы, без хорошеньких актрис, блиставших на сцене, без особенного запаха.
Вместе с новым приятелем, чем-то похожим на Ваню Полетаева, рыжеватым и коренастым, они облюбовали театр «Буфф» и пропадали в нем все воскресенья и праздники, хотя по уставу лицея посещать увеселительные заведения категорически запрещалось.
Коля, словно испытывая судьбу, копил деньги, чтобы купить билеты в первых рядах, и однажды оказался лицом к лицу с генералом Треповым, петербургским градоначальником. Каким-то особым чутьем сей муж угадал, что перед ним лицеисты, нарушившие закон, и его невыразительное лицо стало каменным.
– Ваши фамилии, – обратился генерал к Коле и его товарищу.
Друг побледнел, как-то съежился, а Коля выступил вперед и гордо выпятил грудь. После того как его высекли на глазах товарищей, он ничего не боялся. Мальчик рос, развивался физически, но чем дальше, тем больше ему хотелось проказничать и дерзить.
– А вам зачем? – Он вскинул голову и нагло посмотрел на Трепова.
Такой вопрос застал градоначальника врасплох.
– Так вы ответите мне? – гаркнул генерал, багровея.
Михаил, новый лицейский товарищ, тоже любитель пошалить, но умевший вовремя останавливаться, прошелестел:
– Николай Савин и Михаил Воронов.
Трепов обернулся к адъютанту, с удивлением взиравшему на бесцеремонных подростков.
– Запиши фамилии этих весельчаков.
Молодой адъютант, с едва пробивающимися усиками, тут же исполнил его приказание.
Коля надул щеки и вдруг выпалил:
– Позвольте узнать, кто вы?
Генерал побагровел еще больше, кровь, от злости прихлынувшая к коже лица, казалось, просочится через поры.
– Вы не узнаете градоначальника? – спросил он сквозь зубы, а Савин кивнул:
– Миша, запиши.
Воронов похолодел. Его узкое личико стало белее простыни, коричневые веснушки делали его похожим на перепелиное яйцо – таким же пестрым.
– Извините, господин генерал, он шутит. Извините, – лепетал он, однако Николай не унимался:
– Я не шучу. Мне действительно было интересно, кому понадобились наши фамилии. Теперь знаю.
Трепов смерил его взглядом, способным убить человека с более нежной душой, и развернулся, кивнув адъютанту.
Михаил с ужасом смотрел им вслед.
– Зачем вы так разговаривали с ним? – спросил он Колю, по-прежнему стоявшего в позе полководца, выигравшего сражение. – Разве вы не слышали про Трепова? Он этого так не оставит.
Савин усмехнулся:
– Разве я не имел права спросить, кто хочет знать мою фамилию? Почему я должен называть ее каждому встречному?
– Но он был в форме, – парировал Воронов.
Савин не повел и глазом:
– Вот именно, каждому встречному в форме.
Михаил отошел от товарища, решив, что Николай совсем сошел с ума и лучше держаться от него подальше. Ни к чему хорошему такие шалости и шутки не приведут.
И оказался прав. О дерзкой выходке доложили директору.
Когда приехал Герасим Сергеевич, чтобы договориться о переэкзаменовке сына по латыни, директор сообщил ему, что таких учеников у них еще не было и не будет.
Это означало только одно: его сына не хотели видеть среди лицеистов.
И отец забрал Колю домой, а на следующий день пригласил жену, чтобы поговорить о дальнейшей судьбе их отпрыска.
Все эти события сейчас промелькнули в голове юноши, и он, тихо спустившись по лестнице, заглянул в комнату.
Фанни Михайловна ничего не говорила, только смахивала слезы со своего тонкого лица. Она знала, что, каким бы долгим ни был разговор, в конце Герасим стукнет кулаком по столу и объявит свое решение, которое никто не сможет оспорить.
Так произошло и в этот раз.
Поручик подергал себя за ухо – эта привычка давала себя знать в минуты крайнего волнения – и огласил вердикт:
– В юнкера! Только армия сделает из него человека.
Глава 2
Пригорск, наши дни
В жаркий летний день в кабинетах отделения полиции было нечем дышать.
Следователь, майор Сергей Владимирович Горбатов, высокий и слегка сутулый, с жидкими светлыми волосами, мокрыми от пота, постоянно протирал стекла очков в тонкой оправе, которые надевал скорее для солидности. Казалось, жара выжимала пот из всех пор, и он скатывался со лба, бежал по тонкому длинному носу, лез в глаза, вызывая жжение, и капал на острый подбородок. Кондиционер, гудевший, как боевой корабль, не справлялся со своими обязанностями и с большими потугами извергал жалкую струю прохладного воздуха.
Сергей Владимирович дал себе слово не чинить его за свои деньги, но чувствовал, что «клятву» придется нарушить.
Радовало одно: в городе пока было все спокойно, ни одного убийства за неделю, и Горбатов, обремененный семьей (жена Мария подарила ему троих сыновей, и старший уже оканчивал школу) подумывал о поездке в какой-нибудь санаторий со своими домочадцами.
Погруженный в свои мысли (он перебирал в памяти лучшие санатории на побережье), он не обратил внимания на худенькую черноволосую девушку, которая робко вошла в кабинет.
– Сергей Владимирович? – ее звонкий дрожащий голосок вернул следователя к действительности, и он вскинул голову:
– Вы ко мне?
– Да, если вы следователь Горбатов. – Она вдруг покраснела. – Или я не туда попала? Но на двери написано…
– Все верно написано, – кивнул майор. – Садитесь и рассказывайте, что привело вас сюда в прекрасный летний день.
Она сжимала и разжимала пальцы на маленьких белых руках.
– Может быть, то, что я скажу, покажется вам бредом, но, уверяю, все это правда. Я нормальный человек, мне ничего не показалось.
Горбатов вздохнул:
– Лучше расскажите все с самого начала, иначе я вообще не смогу ничего подумать.
Девушка наклонила голову, как прилежная ученица, и Сергей поймал себя на мысли, что она очень хорошенькая: правильные черты лица, голливудские скулы, пухлые губы… В общем, красотка.
– Даже не знаю, с чего начать, – робко произнесла посетительница, и майор взял ручку:
– Прежде всего представьтесь. И скажите, где вы работаете.
– Я Кира Николаевна Иванова. – Она вдруг улыбнулась, тоже робко. – Фамилия такая распространенная, многих смешит. А работаю археологом в нашем институте археологии.
Горбатов удовлетворенно кивнул:
– Так, первый шаг сделан, Кира Николаевна. Теперь излагайте, что привело вас ко мне.
Она сжала кулачки:
– Видите ли, товарищ… гражданин следователь….
– Сергей Владимирович, – подсказал ей Горбатов.
– Сергей Владимирович, – покорно повторила девушка, – у меня была… есть… теперь даже не знаю, как сказать, подруга Марина Заломова, тоже археолог. Не так давно она стала жаловаться на сердце, а ей всего двадцать семь лет. – Она развела руками. – Хотя это, наверное, неважно. Но, понимаете, Маринка воспитывалась в детдоме, а там, как говорится, сам себе режиссер, ну, в том смысле, что ты никому не нужен. Вот и привыкла она на многое не обращать внимания, в том числе и на боль. Я это к тому, что, может быть, сердце у нее давно болело, да только к врачам Марина не ходила.
Майор сделал сочувственное лицо:
– Скорее всего, вы правы. Так и бывает в жизни.
– Да, – закивала Кира. – Неделю назад она позвонила мне и попросила приехать: у нее сильно болело сердце. Я, конечно, засобиралась, но перед этим сказала, чтобы подруга вызвала «Скорую». Марина заверила меня, что так и сделала. Я вызвала такси, но мы попали в пробку. – Девушка слегка побледнела. – Знаете, в четыре часа у нас всегда пробки – час пик. В общем, когда я к ней приехала, мне никто не открыл. Я подумала, что Марину забрали в больницу, но на следующий день мой начальник объявил о ее смерти. – Руки Киры затряслись, и она сжала пальцы. Сергей видел, как расписные ноготки впились в кожу ладошек. – Как рассказала ее соседка, Марина, наверное, боясь, что потеряет сознание, оставила дверь открытой, и врач нашел ее уже мертвой.
– Понятно. – Майор забарабанил ручкой по столу.
Девушка вздрогнула:
– Вы не думайте, я не тяну время, эти подробности очень важны. Позавчера Марину похоронили… А сегодня… – она глотнула. – А сегодня я ее видела…
Сергей подался вперед:
– Видели покойницу?
