Человек, который плакал от смеха
Фредерик Бегбедер
Коллекция Бегбедера
Он работал в рекламе в 1990-х, в высокой моде – в 2000-х, сейчас он комик-обозреватель на крупнейшей общенациональной государственной радиостанции. Бегбедер вернулся, и его доппельгангер описывает реалии медийного мира, который смеется над все еще горячим пеплом журналистской этики. Однажды Октав приходит на утренний эфир неподготовленным, и плохого ученика изгоняют из медийного рая. Фредерик Бегбедер рассказывает историю своей жизни… через новые приключения Октава Паранго – убежденного прожигателя жизни, изменившего ее даже не в одночасье, а сиюсекундно.
Алкоголь, наркотики и секс, кажется, составляют основу жизни Октава Паранго, штатного юмориста радио France Publique. Но на привычный для него уклад мира нападают… «желтые жилеты». Всего одна ночь, прожитая им в поисках самоуничтожительных удовольствий, все расставляет по своим местам, и оказывается, что главное – первое слово и первые шаги сына, смех дочери (от которого и самому хочется смеяться) и объятия жены в далеком от потрясений мире, в доме, где его ждут.
Фредерик Бегбедер
Человек, который плакал от смеха
© Frеdеric Beigbeder et les еditions Grasset & Fasquelle, 2020
© E. Клокова, перевод на русский язык, 2020
© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2020
Предупреждение
Всякое сходство с реальными фактами и лицами способно обозначить пределы возможностей автора, лишенного воображения.
Однажды мне придется признать, что я потратил жизнь, выдавая свои проблемы за вымысел, а жизнь – за роман.
Октав Паранго
Моему отцу и моему сыну
Тот, кого регулярно не высмеивает толпа, не заслуживает звания человека.
Фредерик Бегбедер. Воспоминания неблаговоспитанного молодого человека, 1990
У человека четыре лица: он тот, кто он есть на самом деле; тот, кем он себя считает; тот, каким он являет себя другим; и тот, каким его воспринимают.
Конфуций Около 500 г. до н. э.
Я – нож, проливший кровь, и рана,
Удар в лицо и боль щеки,
Орудье пытки, тел куски;
Я – жертвы стон и смех тирана!
Шарль Бодлер. Цветы зла, 1857 (пер. Эллиса)
Маршрут Октава Паранго
Меня зовут Октав Паранго, и через двадцать лет мне исполнится семьдесят четыре.
Только что пришли результаты опросов: я работаю на самое популярное «Утро» во Франции. Медиаметрия насчитала радиостанции France Publique аудиторию в 3,9 миллиона слушателей. Сегодня ведущий эфира 7/9 (с семи до девяти утра) торжествующим тоном представляет каждого участника: «А теперь – самый популярный погодник Франции», «С нами в студии ведущий экономист Франции», «Я сижу рядом с самой умной интервьюершей Франции». Когда наступает мой черед, он продолжает в том же темпе: «Сразу после меня – в эфире Октав Паранго, лучший юморист Франции», – и лукаво подмигивает. Мне бы насторожиться: обычно ведущий скуп на жизнерадостное жестикулирование веками. В его внезапном товарищеском дружелюбии есть что-то подозрительное… атмосфера игривая, соведущая улыбается, все выглядят довольными. К чему портить обстановку? Что на меня нашло? Эта книга повествует о самопожертвовании, причем коллективном.
Звуковым фоном моего кораблекрушения становится традиционный индийский фольклор. Рави Шанкар[1 - Шанкар, Рави (1920–2012) – самый известный в мире индийский композитор и музыкант, широко известен как виртуоз игры на ситаре. Уроки игры на этом инструменте у Рави брал гитарист группы The Beatles Джордж Харрисон, их связывала долгая дружба.] играет на ситаре с гипнотическим изяществом, у него невероятно томное туше. Эта умопомрачительная музыка снимает напряжение и улучшает стрессовый фон передачи. Звучит номер, сыгранный на «Концерте для Бангладеш», который Джордж Харрисон организовал в 1971 году на спортивной арене «Мэдисон-сквер-гарден». Первый в истории благотворительный концерт поп-музыки. В нынешний разгар кризиса «желтых жилетов»[2 - Движение «желтых жилетов» — спонтанное протестное движение во Франции без выраженного лидера, возникшее в конце 2018 года. Названо так из-за светоотражающих желтых жилетов, используемых участниками с целью самоидентификации. Первоначально причиной манифестаций стала серия строгих мер против автомобилистов, в том числе повышение цены на топливо. Потом требования участников расширились до отставки действующего президента Франции Эмманюэля Макрона. Движение быстро набирает обороты, приобретая политическую составляющую.] хипповость родом из прошлого была призвана дать слушателям надежду. После паузы я все-таки начинаю мямлить в микрофон, хотя рот у меня полон вязкой слюной:
– Знаю, знаю, что вы сейчас бурчите: Октав тянет время. Октав ни черта не приготовил. Октав очень поздно лег. Октав мало спал. Ну что же… ситуация и правда не совсем обычная. Я написал охренительно блистательный репортаж о «желтых жилетах» – очень интересный получился текст, но потерял его. Написал на каком-то обрывке – и вчера вечером, вернее, в три ночи, потерял… в новом клубе под названием Medellin…[3 - Медельинский кокаиновый наркокартель основан в городе Медельин (Колумбия), действовал в 1976–1993 гг. в Колумбии, Боливии, Перу, Гондурасе, Соединенных Штатах, Канаде и Европе. Вместе с наркобароном Пабло Эскобаром картелем управляли братья Очоа Васкес – Хорхе Луис, Хуан Давид и Фабио.] правда, правда – Medellin на авеню Марсо.
Сидящая напротив корреспондентка Сильвия Виллерд заходится нервным смехом. Хватается за голову, вытирает слезы, взбивает темные волосы растопыренными пальцами – явный признак испуга. Она боится за меня, знает, что я говорю правду, потому что, против собственных правил, не читаю «домашнюю заготовку». Сидящий справа в кресле на колесиках Антонен Тарпенак откатывается в сторону – от греха подальше, чтобы не светиться рядом со мной. Его голубые глаза округлились, всегдашняя доброжелательность уступила место WTF[4 - WTF — аббревиатура в интернет-сленге, расшифровывающаяся как «what the fuck?». В русском переводе – «что за черт?», «что за хрень?», «какого черта?».]. Доминик Гомбровски (ретроочки, широкая улыбка, футболка размера XL — интеллектуалу не слабо прийти на работу и в пижаме) только что закончил обзор прессы, перестал размахивать руками, как делает каждое утро, и теперь веселится. Он фанат моего шутовства и сейчас уверен, что я придуриваюсь и вот-вот сделаю финт ушами, выкину фирменный номер. Дорогой Доминик, мне жаль тебя разочаровывать.
– Но… э-э-э… мы здесь отлично себя чувствуем, ведь так? Мы – звезды французского «Утра», браво всем, мои поздравления!
Лора Саломе, выпускница Сьянс По[5 - Институт политических исследований — его часто называют Sciences Po — кузница политической и дипломатической элиты Франции. Внимание уделяется не только политическим и экономическим наукам, но и праву, коммуникации, финансам, предпринимательской деятельности, городской политике, управлению и журналистике.] (как и я, но закончила позже), наверняка говорит себе: «Сидела бы дома с малышами, вместо того чтобы портить себе жизнь с этими олухами!» Она перебивает меня:
– Надеетесь продержаться на этом три минуты? Я чувствую, как мой лоб покрывается испариной. Возникла проблема, и все это видят – кроме меня. Я уверен в собственной гениальности.
– По-моему, все просто отлично. Доминик прочел кучу газет, чтобы избавить нас от лишних трудов…
– Так и есть, – подхватывает ведущий тусклым голосом.
Натан Дешардон начинает ерзать. Он абсолютно бесчеловечен. Столь важное кресло не доверят напыщенному гуманисту. Лично меня его холодность восхищает. Он при любых обстоятельствах контролирует свои эмоции – так было, когда он курировал социальные проекты в Libеration[6 - Libеration — самая молодая из трех крупнейших национальных французских газет, выпускающаяся с 1973 года (первоначально – при участии Жан-Поля Сартра).]. Натан не поддается нажиму, прессовать его – себя не любить, а главное, он такой же в повседневной жизни: доброго слова не скажет, внимания не проявит. Натан всегда на страже. Натан – бульдозер. Натан – потерянное звено между человечеством и машиной. Когда Натан Дешардон оставит свой пост (если это случится, что не факт) и управление «Утром» доверят алгоритмам[7 - Искусственный интеллект. Исследователи из команды соцсети Facebook научили алгоритмы рассматривать сложные уравнения с помощью «языкового» подхода. ИИ видит задачу «как своего рода язык» и рассматривает решение как перевод для последовательных нейронных сетей.], слушатели не заметят разницы.
Я не сдаюсь.
– Натан, Лора, передача почти закончилась – к счастью для вас, интервью задались…
– Но тревога не отступает… даже теперь, – вздыхает Натан.
– Мы боимся за вас и – главное – за слушателей, – поддерживает его Лора.
– И за аудиторию следующей передачи тоже, – поддает жару Антонен.
Через десять минут к нему на интервью придет рэперша, хмурящая брови на обложке «Телерамы». Фамилии не помню…
– Началась паника, – констатирует Натан.
– Они уже на Culture Publique и не собираются слушать Тарпенака! – восклицает Лора. Ее заботит одно: остаться лидером этого временного слота, причем любой ценой.
Я пытаюсь выстоять под шквальным огнем.
– Не поддавайтесь стрессу, дорогая! Вы ведь собираетесь лечь спать, да?
– Нет, у нас назначены другие встречи, – отвечает Лора.
Я хорошо понимаю опасность момента, все в студии осознают, что ситуация окончательно вышла из-под контроля. Это щекочет нервы и одновременно пугает, у меня горят виски?, по спине пробегает ледяная дрожь, каждая секунда превращается в вечность. Ничего подобного никогда не происходит в таком месте, как это. Может, мы все тут нашли способ остановить время? Или я всего лишь бездельник, задавшийся целью испортить триумф передачи, идущей в прямом эфире?
– Medellin — как картель? – спрашивает Доминик. – А там снабжают… э-э…?
– Странно, – говорю я, – над входом было написано «У Пабло».
– О нет! – вскрикивает Лора.
Редко кто поет хвалу «колумбийцу»[8 - «Колумбиец» (перен.) – кокаин, опиум, дурман.], когда у приемников сидит столько слушателей. Я кажусь себе разрушителем снов, а на самом деле меня засасывают зыбучие пески школярской импровизации.
– Значит, работать остаются только Сильвия и Антонен… Во сколько вы сегодня проснулись?
– В пять-полшестого, – устало бросает Антонен.
– А Сильвия?
– Без четверти шесть.
– Ну, поскольку обозрения у меня не было, я нашел статью в серьезной газете Le Figaro Madame. Очень серьезная газета.
– О да! – подает реплику Натан, педалируя иронию.
– …ну так вот, я проглядел статью в такси. Называется она «Реванш сов», а написала ее Валери де Сен-Пьер. В тексте есть цитата из одной работы Лондонской школы экономики: «…ночные птицы умнее зябликов».
– Сильное заявление, ничего не скажешь… – откликается уязвленный Натан – он лет пять не был в ночном клубе.
Я продолжаю страдать с высокомерным отчаянием, и в моем расстройстве есть нечто сладостное, как во всех отринутых великих прожектах.
– В другом исследовании, Чикагского университета, утверждается, что «совы» более дерзки, готовы рисковать, а «жаворонки» психоригидны.
– Ну, спасибо… – бурчит Антонен.
Я ухитрился обидеть всех, хотя совсем этого не хотел, а лишь пытался поставить опыт: привнести лакуны, естественность, живость в налаженный ход утренней юмористики. Я хотел доказать, что можно отрешиться от вечного обозрения, прочитанного на всех парах, но результат вышел прямо противоположный. Не исключено, что, цитируя научные опусы о достоинствах «сов» и недостатках «жаворонков», я неосознанно пытался оправдать свои лунатизм и праздность… поскольку вокруг меня собрались одни трудяги-«жаворонки», которым осточертели поучения гуляки. Миллионам французов, вставшим на заре, чтобы послушать измышления лентяя, это наверняка тоже остоеденило.
– Закончим на этом? – спрашивает Натан.
– Как!!! Вам не интересно?! – Я изображаю удивление, и он целых девяносто секунд уничтожает меня взглядом.
– Ну…
– Простите, дорогие слушатели! – молит Лора.
– Это было последнее обозрение Октава Паранго! – кричит Натан, вызвав общий смех.
Взгляд у него такой же «нежный», как у моей дочери, когда она солит слизня.
Кажется, меня засасывает в черную дыру.
Меня уволили в прямом эфире. Обильно потею, краснею, снимаю очки, чтобы вытереть нос, спрашиваю себя, что я здесь делаю. Судя по всему, этим же вопросом задаются люди, сидящие за столом в студии, в кабинетах Красного дома и в самых высоких сферах французской нации.
– Он самоубился в прямом эфире! – насмехается Лора.
А я произношу последнюю остроту бывшего «самого-самого юмориста Франции»:
– Если бы никто не ходил на работу, не было бы топливной проблемы.
Это анархистский намек на беспрецедентные протесты общественности, спровоцированные повышением налога на топливо. Коллеги награждают меня изумленными взглядами и молча покидают студию. Один Антонен пытается утешить.
– Что это было, чувак? Ты совсем рехнулся? Нужно всегда иметь при себе текст на бумаге, всегда! Нельзя приходить на эфир с пустыми руками!
Я знаю, он переживает вполне по-приятельски, но попадает пальцем в небо. Я не рехнулся, я жаждал этой катастрофы. Шатаясь, иду к столу, где оставил свое синее пальто. Никто не обращает на меня внимания. Бреду к лифту в мертвой тишине, понимая, что уже стал темой для разговоров или – хуже того! – объектом всеобщей жалости. Я «обделался» перед всей Францией. В ближайшие минуты почтовый ящик медиатора France Publique забьют сообщения слушателей, требующих моего увольнения. Приходят эсэмэски от нескольких моих приятелей-нигилистов: «вау, ты мой идол», «это было нереально», «я об этом мечтал – ты сделал». Но я не заблуждаюсь насчет ситуации, которую сам же и создал. У меня мания – нарываться на увольнение. Моя психоаналитичка считает, что всему виной неуверенность в себе – я все время испытываю на прочность любовь ко мне окружающих. Так поступает капризный малыш, ломающий игрушки: «А я хочу-у-у посмотреть, что там внутри!» На сей раз тест не будет заключительным элементом. Около 18–00 о моем уходе сообщает медиатор в «Твиттере»: «Дорогие слушательницы, дорогие слушатели, вы выразили ваше разочарование последним обозрением Октава Паранго. Он признал, что не соответствует уровню нашей радиостанции, и покидает эфир, чтобы сосредоточиться на другой работе».
