Хюльдар рассказал о совместном проекте двух школ, о временно?й капсуле. Фрейя слушала без особого интереса.
– Боюсь, ничем не смогу тебе помочь. Не с чего начать. Но, думаю, волноваться причин нет. Подростки часто представляют, как однажды убьют своих врагов, но фантазии так и остаются фантазиями. Здесь нужно знать бэкграунд – если подросток был зол, когда писал это, то, возможно, из-за того, что указанные люди что-то сделали в тот день. Если это так, то причин для беспокойства нет. Злость со временем пройдет, система очистится. А вот если паренек таил злобу долго, холил ее и лелеял, тогда дело другое. Но это маловероятно. Чтобы десять лет носить в себе ненависть, нужна очень сильная мотивация. Очень сильная.
– Значит, есть надежда, что однажды ты меня простишь? – Хюльдар печально улыбнулся.
– Я сказала, что потребуется очень сильная мотивация. Я не сказала, что это невозможно. – Улыбка слетела с его лица, и Фрейя тут же пожалела о своих словах. Трудно злиться на кого-то, когда этот кто-то сидит перед тобой. Куда легче, когда ты одна, когда перебираешь и пестуешь обиды. – На твоем месте я постаралась бы отыскать того, кто это написал. Вряд ли из этого будет толк, но ты по крайней мере сможешь закрыть дело и перейти к другим расследованиям. Полиции наверняка есть чем заняться.
– Вообще-то нет. Уровень преступности упал из-за погоды. Сейчас у нас только одно серьезное расследование – жутковатое дело, – но я в нем не участвую. Чисто случайно оказался замешан на ранней стадии. Попал в неблагонадежные, ничего важного не доверяют… – Хюльдар снова улыбнулся, явно рассчитывая показать, что ему такое отношение до лампочки, но получилось неубедительно, и жалкая улыбка лишь выдала скрытую обиду.
Чувство это Фрейя знала даже слишком хорошо, но от комментариев воздержалась. Стоит только позволить себе малейшую слабость, не заметить щель в броне, и вся защита мгновенно рухнет. Хотя ей и нужен был кто-то, в чью жилетку можно поплакаться, кто-то, кто выслушал бы ее обиды и жалобы из-за потерянной работы, а самое главное, кто-то, кто смог бы понять. И такой человек сидел сейчас напротив. На подруг рассчитывать не приходилось – они только притворялись, что сочувствуют, но выдавали себя, едва открыв рот. Послушать их, так это она виновата во всем. Сама решила переспать с плотником Йоунасом, оказавшимся в действительности полицейским Хюльдаром; сама решила помириться с ним вопреки ясным указаниям на то, что у парня проблемы; сама решила взять на работу оружие, чтобы передать ему; сама решила спустить курок. Кто же еще виноват, если не она? А раз так, нужно смириться с последствиями, перестать ныть и заняться вместе с ними йогой. Возможно, выслушать ее согласился бы брат, но жаловаться ему Фрейя не решалась – в теперешних обстоятельствах это представлялось неуместным, пусть даже неприятности он навлек на себя сам. В итоге оставалась только собака Бальдура, Молли, сделавшаяся в последнее время ее лучшей наперсницей. И пусть Молли зевала, кривила мордочку и откатывалась подальше во время пространных монологов Фрейи, она, по крайней мере, никогда не критиковала и не приставала с глупыми вопросами.
Так или иначе, уступить соблазну раскрыть душу и пооткровенничать Фрейя не успела.
– Вообще-то, думаю, тебе это неинтересно, так что перейду к делу.
Фрейя невольно улыбнулась про себя. Пусть и непреднамеренно, Хюльдар сам отказался от шанса помириться в этот раз. А уж она позаботится, чтобы других возможностей ему не представилось.
– Есть другое письмо, написанное вроде бы тем же пареньком, предположительно в тот же день. Но мне хотелось бы услышать твое мнение. Как думаешь, их мог написать один и тот же человек? – Хюльдар протянул через стол вторую фотокопию.
– Да, почерк похожий. Но содержание сильно отличается. Я в таком деле не судья. Неужели в полиции нет экспертов?
– Есть, насколько мне известно. Но я надеялся, что ты увидишь в формулировке какие-то признаки того, что автор один и тот же…
Фрейя еще раз пробежала глазами по небрежно написанному тексту. «В 2016 году будет ядерная война. В Исландии наступят сильные холода, но это лучше, чем в других странах, где все умрут. Вместо того чтобы сажать в тюрьму, преступников станут отправлять за границу. И они тоже будут умирать. Трёстюр, 9-Б».
– Возможно, автор один и тот же. Текст выдает сходный негативный настрой. Другие письма такие же пессимистические?
– Нет. Ну, может быть, еще одно или два, но ничего подобного этому. Многие предсказывают, что Исландия выиграет мировой чемпионат по гандболу, или рассуждают о всяких необычных способах передвижения, зеленой энергии и все такое. Или что мы станем есть в будущем. К счастью, большинство предсказаний не сбылось. Мне как-то не улыбается переходить в ближайшее время на меню из насекомых и морских водорослей.
– Ты узнавал в школе насчет этого Трёстюра?
– Нет. Пока еще нет. Хотел сначала услышать твое мнение. Представляю, как бы они встревожились, узнав, что один из бывших учеников может оказаться серийным убийцей… Так что, причин для беспокойства нет?
– Я так не думаю. Если мальчик один и тот же, то он, вероятно, был сильно чем-то расстроен, когда они сдавали эти письма. Вот и объяснение негативного настроя. Сомневаюсь, что за этим стоит что-то более серьезное.
– Хорошо. – Разговор вроде бы заканчивался, но намерения уходить Хюльдар не выказывал. – Это хорошо.
– Да, хорошо. – Фрейя саркастически, как ей хотелось надеяться, усмехнулась. Она уже решила ничего больше не говорить, но тут ее осенило. – Полагаю, вы убедились, что никто с такими инициалами не умер при подозрительных обстоятельствах?
– Да, конечно. Утверждать рано, но ничего такого в этом году пока еще не случалось. – Хюльдар подтянул к себе фотокопии и свернул их в тугую трубочку. – Но шестнадцатый год только-только начался. Кто знает, что еще будет впереди… – Поднявшись, он еще раз улыбнулся. – Будем надеяться, что хотя бы не ядерная война. Спасибо за помощь.
Фрейя смотрела ему в спину с чувством сожаления. Заняться ей было практически нечем, а Хюльдар хотя бы оживил унылый серый день. Но когда он повернулся у порога, она изобразила полнейшее равнодушие, давая понять, что будет рада увидеть его спину.
– Что-то еще?
– Вообще-то да. Ты не согласишься встретиться вместе со мной с автором писем, когда мне удастся установить его личность? Если он все еще не вполне психически стабилен, ты скорее, чем кто-либо, заметишь признаки.
– О’кей, – не раздумывая, ответила Фрейя. – Проверить не помешает.
Хюльдар довольно улыбнулся, а Фрейя поймала себя на мысли, что не смогла бы таить злобу десять лет. Но прежде чем она успела развить эту мысль дальше, Хюльдар, похоже, не сдержавшись, выпалил:
– Это кем же надо быть, чтобы отрубить человеку руки?
– Что? – Она растерялась и даже подумала, что ослышалась.
– Отрубить другому руки; кто на такое способен?
– Тут всякое может быть… Жертва была еще жива или уже мертва?
– По всей видимости, жива. – От недавней улыбки на его лице не осталось и следа.
– Безумец, – не думая, ответила Фрейя. В конце концов, она не знала ни одного исследования, ссылкой на которое могла бы подтвердить это свое заключение. – Человек, страдающий серьезным психическим расстройством.
Глава 3
На этот раз в письме не было текста, только приложение под ярлычком svik.jpeg. Адрес отправителя не изменился: uppgjor@gmail.com[3 - По-исландски svik – обман, а uppgjor – расплата.]. Первое пришло сразу после полуночи в первый день нового года. Сомнений не возникало: отправителем был исландец. Пусть даже короткие и емкие, сообщения не могли быть написаны с использованием программы перевода. После каждого в животе у Торвальдюра затягивался тугой узел, ослабить который, вливая в себя джин с тоником, не получалось, как он ни старался.
Из колеи выбило уже первое письмо, хотя тогда Торвальдюр посчитал его ошибкой. «Ты составил завещание?» Такое вступление наводило на мысль о спаме. Подобного рода писем он получал множество и каждый раз удивлялся – неужели находятся идиоты, которые принимают их всерьез? И кем же надо быть, чтобы взяться составлять завещание в ответ на такой имейл? Но потом он прочитал дальше: «Ты посмотрел последний фейерверк. Иди и отпразднуй Новый год шампанским. В гробу у тебя его не будет».
Торвальдюр давно уже закончил праздновать, когда, в первый день нового года, открыл письмо в тисках жутчайшего похмелья.
Последующие имейлы выдерживали тот же тон. Ему грозили скорой смертью – довольно преждевременно, на его взгляд. В тридцать восемь жизнь едва ли прожита наполовину, и умирать раньше срока Торвальдюр не собирался. Терять уверенность из-за такой чепухи просто глупо. Нервы у него всегда были в порядке: он никогда не боялся в кино, его ничто не трогало до слез, и даже на американских горках пульс не пускался вскачь.
В этом-то и заключалась проблема. Страх был настолько чужд ему, что теперь, отступив перед этой абсурдной ерундой, Торвальдюр не знал, как справиться с тревогой и успокоиться. Будь он в лучшем состоянии, когда открывал первое письмо, не сидел бы сейчас здесь с тошнотворным чувством в желудке, а просто отправил бы письмо вместе с вложением в корзину. Во всем виновато треклятое похмелье. Оно спровоцировало нервный срыв.
Утешаться оставалось только тем, что отправитель не знал и не мог знать, какое впечатление производят его письма. Торвальдюра так и подмывало ответить, послать его куда подальше, не стесняясь в выражениях…
Расплата[4 - Имеется в виду первая часть электронного адреса отправителя – «расплата».]. Ключ, должно быть, в имени. Но с чего бы ему ждать какой-то расплаты, если он никогда и никому не сделал ничего плохого? Лично, сам. Конечно, учитывая его прокурорскую должность, наверняка найдутся те, кто имеет к нему претензии и хотел бы посчитаться. Если подумать, таких, пожалуй, сыщется немало. Что несправедливо, поскольку в своих проблемах им следует винить самих себя. И все же такая вероятность есть, и игнорировать ее невозможно.
Однако в письмах не было ни малейшего намека на то, что их автор – нынешний или бывший заключенный. Ничего, что указывало бы на судебное разбирательство. К тому же опыт двенадцатилетней карьеры показывал, что гнев осужденного бывает обычно направлен на сообщников, свидетелей, полицейских и судей, тогда как обвинители отделываются, в общем, довольно легко. Преступники не понимают, какой властью обладает прокурор. Предъявлять или не предъявлять обвинение. Какой именно закон применять. Решать, должен ли подсудимый получить символическое наказание за нападение или длительный тюремный срок за покушение на убийство. Определять, кого назначить главарем, а кого – соучастником. У большинства преступников просто не хватает мозгов, чтобы это понять.
Если только письма не посылает тот, кто понял. Тот, кто пострадал от одного из этих решений.
Нет. Не похоже. В глазах подсудимых Торвальдюр был всего лишь малозаметным прислужником системы правосудия. Недоразумение, да, но очень даже удобное…
– Разве вам не надо быть в суде? – спросил, приоткрыв дверь и просунув голову в офис, один из молодых сотрудников, парнишка, не раз помогавший Торвальдюру, но чье имя тот никак не мог запомнить.
Нужно привести себя в порядок и расслабиться. Не хватало только, чтобы кто-то запустил слух, что он нервничает и чем-то расстроен. Торвальдюр имел репутацию человека, никогда не теряющего самообладания, и эту репутацию он хотел сохранить. Откашлявшись, прокурор бросил на мальчишку пренебрежительный взгляд.
– Дело отложено. Судья заболел. Мне позвонили и сказали, что мое присутствие не требуется.
– Вау… Позвонил лично?
– А ты как думаешь? – Торвальдюр даже не попытался скрыть раздражение.
– Не знаю. Думал, у них для этого секретари есть.
– Зависит от того, с кем они имеют дело. Вам-то судья звонить не станет.
Торвальдюр даже не удостоил его взглядом – пусть покраснеет.
– И не забудь закрыть за собой дверь – я занят.
Дверь закрылась – слишком громко, но без стука. Мальчишка не был дураком, хотя учиться ему предстояло еще многому.
На экране все еще висело открытое письмо с вложением – графическим файлом с раздражающим именем: svik.jpeg. Уж не от старой ли подружки, посчитавшей себя обиженной?
От бывшей жены? Определенно нет. Он не имел обыкновения оскорблять или унижать женщин – сказать по правде, у него и возможностей для этого было немного. После разрыва с Айсой, матерью его детей, Торвальдюр с головой ушел в работу и даже не пытался найти другую женщину. Ходить по городским барам он не любил, шлюх с их вялыми ртами и стеклянными глазами не терпел, а других к нему не тянуло. В тех редких случаях, когда он встречал женщину, чья внешность не отталкивала, его интерес оставался неразделенным. Из-за шума вести в таких заведениях нормальный разговор было невозможно, так что Торвальдюр даже не пытался убедить ее, что отсутствие сексуальной привлекательности с избытком компенсируется успехом. Он все еще лелеял мечту встретить однажды подходящую женщину, но мечта эта изрядно поблекла за год с лишним, что прошел с тех пор, как от него ушла Айса.
Мысль о ней пробудила горькие воспоминания об их разрыве. Он до сих пор ощущал себя невинно пострадавшим. Не финансово – в свое время ему хватило ума сохранить квартиру за собой и взять на себя выплаты по ипотеке, так что Айса осталась ни с чем. Но развод лишил его детей, что, в общем-то, не стало сюрпризом, поскольку в судах этот вопрос решается обычно в пользу матери. Женщине нужно прийти на разбирательство со шприцем в руке, трубкой для гашиша во рту и шапочкой из алюминиевой фольги на голове для отпугивания пришельцев, чтобы члены комиссии отдали предпочтение мужчине. Даже у него, образцового гражданина и примерного родителя, практически не было шансов выиграть спор и получить право на опеку. Айса, которую сочли более подходящим опекуном, работала в муниципалитете, но фактически была ничтожеством. Выпускные экзамены в школе она сдала с большим трудом, тогда как он закончил учебу четвертым в своем выпуске. Торвальдюр не сомневался, что пошел бы и дальше бакалавра, как, собственно, и планировал, но не сложилось.
Он – способный и одаренный, она – серость. Он – обеспечен и финансово независим, она – мать-одиночка в стесненных денежных обстоятельствах. И тем не менее право опеки отдали ей. Невероятно… Конечно, сыграло свою роль и то, что она обвинила его в чрезмерном пристрастии к спиртному. Мужчинам всегда предъявляют повышенные требования, а их образ жизни и привычки изучаются с особой придирчивостью. И хотя это обвинение было полной ерундой, подвергать его сомнению никто не стал. Мировой судья поверил Айсе на слово, несмотря на возражения Торвальдюра и характеристику, данную ему не кем-нибудь, а самим государственным прокурором.
Телефон пискнул, оповещая о получении очередного письма от uppgjor. Что же, черт возьми, происходит? Торвальдюр уже начал подумывать о том, чтобы обратиться в полицию. Или к своему начальству. Ребята-айтишники наверняка смогут выяснить, кто за всем этим стоит. Хорошего понемножку. Торвальдюр задумчиво потер щеку. А если письма идут от Айсы? Стоит ли привлекать внимание начальства, напоминая, в какую склоку вылился их развод? Разумеется, его боссом была женщина. Отношения у них складывались по большей части неплохо; он умело маскировал свое мнение, сводившееся к тому, что ей недостает ни компетентности, ни опыта, которые предъявлялись бы к мужчине на ее месте. Однако в результате судебной схватки по вопросу об опеке на их рабочие отношения пала тень, и ее мнение о нем изменилось не в лучшую сторону. В такого рода ситуациях женщины склонны стоять друг за дружку. Таков закон природы, и, следовательно, пытаться изменить его бессмысленно.
Возможно ли, что письма отправляет она? Его босс? Нет. Торвальдюр покачал головой. Полная нелепица. Конечно, нет.
Но если не Айса, не босс, не подружки из прошлого и не преступники, то кто же тогда?
Ни у кого на свете не было причин желать ему зла. Тогда почему он не спешит обратиться за помощью? Почему не хочет инициировать расследование? Не в том ли дело, что где-то в глубине души затаилось смутное подозрение? Сомнение в собственной правоте насчет того, что это все ошибка? Не удерживает ли его опасение, что расследование может выявить то, что он предпочитает скрывать? Конечно, так оно и есть. Отправитель ясно дает понять, что располагает какой-то порочащей его информацией. Но что это может быть? Что-то такое, от чего он отмахнулся и о чем уже забыл? Чтобы угрожать обвинителю, за спиной которого долгая и, пусть он сам так сказал, чертовски успешная карьера, нужны серьезные основания.
И никого не касается, что успех объясняется отчасти его обыкновением брать не самые трудные дела. Этого никто, вроде бы, пока еще не заметил. Разве что коллеги шепчутся за спиной…
Может быть, у него развилась паранойя – вдобавок ко всему прочему?
Торвальдюр перевел дух. Скользнул взглядом по рукавам дорогого пиджака, задержавшись на секунду на свежих белых манжетах рубашки, выглядывающих на запястьях, согнул и вытянул пальцы с аккуратным маникюром. Полюбовался. Успокоился. На манжетах блеснули дорогие запонки, которыми он побаловал себя недавно, обнаружив, что никто больше не отметился достойным подарком на день его рождения. Неуклюже нарисованные открытки от детей в счет не шли. Он никогда не находил очарования в таких наивных творениях.
Запонки сверкнули еще раз, и настроение пошло вверх. Ему даже не понадобилось смотреть на сияющие кожаные туфли и шелковые носки, чтобы вернуть самообладание и напомнить себе, кто он такой. Победитель. Человек, знающий, чего это потребовало. Человек, внушающий страх и уважение, – может быть, не всем и каждому, но большинству.
Эти электронные письма… жалкие пугалки. Торвальдюр мог бы дать руку на отсечение, что автор их сидит за дешевым компьютером, в грязной футболке и мятых трениках, ни разу не видевших спортзала. Лузер. Одно ясно, этот писака ему и в подметки не годится.
Просто так его не взять. И ничто не помешает ему кликнуть по вложению, взглянуть на картинку, а потом открыть последнее сообщение. Он силен и крепок. Победитель.
Торвальдюр усмехнулся, подвел курсор к файлу svik.jpeg и кликнул мышкой.
Фотография заполнила почти весь экран. Он нахмурился. Что еще за чушь? Двое детей, девочка и мальчик чуть постарше, смотрели на него с выражением, далеко не счастливым. Ни девочку, ни мальчика он не узнал, да его и не интересовали чужие дети. Никто из них не оставил в его памяти ни малейшего следа. Бледные, неряшливо одетые; ни намека на румянец на щеках, ни искорки в мутных глазах. Если в невинных глазах его детей сияла радость жизни, то в хмурых взглядах этой пары ощущались куда более взрослые эмоции. Они как будто обвиняли.
Торвальдюр смотрел и смотрел на фото, не в силах закрыть его и вернуться к работе. И чем дольше, чем пристальнее он вглядывался в ничем не примечательные лица, тем отчетливее проступало ощущение, что в них есть что-то знакомое. Откуда он знает этих несчастных? Как они связаны с ним? Думай, черт возьми, думай… Память должна помочь.
Кроме детей, что еще есть на фотографии? Увы, ничего примечательного. Только угол здания позади них и какая-то улица.
Они могли быть где угодно. Датировать фото тоже было невозможно. Для зацепки оставалась только одежда, выбранная, похоже, с единственной целью: прикрыть наготу. Что-то было великовато, что-то маловато, и все ветхое, ношеное…
Внезапно, словно в голове что-то сдвинулось и сошлось, все стало на свои места. Черт, черт, черт!..
Ужас, охвативший его в первое мгновение, смыла волна облегчения. Слава богу, что он никому ни о чем не сообщил. Слава богу…
Дрожащими пальцами Торвальдюр кликнул последнее сообщение, а прочитав его, схватил телефон и набрал номер Айсы.
«Какие чудесные у тебя дети. Тебе нужно хорошенько о них заботиться. Есть люди, которые могут предать их. Ты ведь и сам прекрасно это знаешь…»
Глава 4
– Почерк тот же самый, сомнений быть не может. Тот, кто их писал, даже не пытался как-то его изменить. – Эксперт-почерковед оторвал взгляд от увеличенных букв на экране. – Признаков нерешительности или какой-то особенной тщательности тоже не видно, а значит, можно заключить, что он, этот Трёстюр, не пытался копировать чей-то почерк.
– Отлично. – Хюльдар, с интересом слушавший эксперта, склонившись над столом, выпрямился. Раньше ему и в голову не пришло бы тратить время на такие мелочи и заниматься этим делом лично; он просто послал бы кого-нибудь с письмами и спросил мнение эксперта по телефону. Но, хотя после обнаружения отрубленных рук участок поставили на уши, Хюльдару удалось оставить за собой временну?ю капсулу. Никакой роли в новом расследовании Эртла ему не назначила, и он уже засомневался, что когда-нибудь ее получит. Судя по тем разговорам, которые ему удалось подслушать, расследование топталось на месте. Руки отослали на экспертизу, но никаких новостей оттуда пока не поступило. А в полицейском расследовании отсутствие новостей не приравнивается к хорошим новостям.
– Неужели действительно есть смысл тратить на это время полицейских? – скептически спросил эксперт-почерковед после того, как Хюльдар объяснил, откуда взялись письма. – Ну разве станет кто-то приводить в действие план, придуманный десять лет назад, когда он был четырнадцатилетним парнишкой?
– Не станет, конечно, но мы все равно обязаны с этим разобраться. Исключения случаются всегда.
Эксперт хмыкнул, но в знак согласия или наоборот, осталось неясным. Впрочем, Хюльдару в любом случае было все равно.
– Спасибо. Тогда я пойду и поговорю с мальчишкой.
– С молодым человеком. Не забывайте, ему далеко за двадцать.
Хюльдар не стал отвечать и, отказавшись взять предложенные фотокопии, вышел из офиса. Было тихо и безветренно, бушевавшая с утра буря выдохлась. На улице он закурил сигарету. От попыток бросить курить Хюльдар отказался давно, хотя и не афишировал этот факт. Главное, чтобы не узнали сестры; их у него было пять, и каждая норовила прочитать ему лекцию о вреде курения, а он пребывал сейчас не в том настроении, чтобы выслушивать нотации и наставления.
Мобильный зазвонил, когда Хюльдар опускал в карман зажигалку, и он ответил машинально, не посмотрев номер. Таких, кто мог бы ему звонить, было немного. На этот раз честь оказала школьная секретарша, проинформировавшая с должной торжественностью, что выкроила для него время в рабочем графике директора, и тот сможет принять Хюльдара в конце дня. В десять минут десятого. Немного удивленный такой точностью, Хюльдар поблагодарил ее и сказал, что будет, возможно, с детским психологом. На всякий случай.
Фрейя сказала, что дело того стоит, и что нет ничего плохого в том, чтобы жить с надеждой.
Хюльдар решил сходить в офис, хотя и знал, что делать там нечего, разве что порыскать в Сети. После встречи с директором он, надо думать, будет знать фамилию ученика, а значит, сможет к нему наведаться. А потом, когда убедится, что всё в порядке, дело будет закрыто. И на его лотке для входящих не останется ни листочка. Хюльдар затянулся в последний раз, сунул руки в карманы парки и зашагал в направлении полицейского участка.
Офис напоминал потревоженный улей, но рабочий стол Хюльдара словно находился на другой планете. Никто не подходил к нему, а те, что проходили мимо, едва удостаивали его взглядом. Единственным, кто разговаривал с ним, был Гвюдлёйгюр, выглядевший так, словно сходил с ума от стресса. Порученное задание определенно было ему не по плечу, и его потный лоб то и дело появлялся над монитором. Комичная ситуация! Он, один из самых опытных детективов, сидит, изнывая от безделья, а рядом парнишка-новичок обливается потом, не зная, что делать…
В какой-то момент Хюльдар поймал себя на том, что смотрит ролики про котят на «Ю-тьюбе», и этот момент стал точкой перелома. Он встал, подошел к офису Эртлы, постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Конечно, она увидела его через стекло и приглашать войти не собиралась.
– Я на пару слов. Обещаю, что не задержусь. – Краем глаза он заметил картину с базальтовыми скалами Рейнисдраунгар, которую сам же и купил, чтобы оживить комнатку, хозяином которой был. Теперь картину сняли, и она стояла на полу, прислоненная к стене. По правде говоря, у стены она простояла едва ли не все время его пребывания в должности. Хюльдар долго не решался повесить ее, чтобы не искушать судьбу. Так и получилось. Вскоре после того, как картина заняла место на стене, Хюльдар потерял свое место за столом… Возможно, черные скалы и впрямь могли проклясть любого, кто посмеет использовать их для украшения. Если так, то пусть бы Эртла оставила их там, где нашла.
Эртла попыталась изобразить невозмутимость, но по тому, как заметались ее глаза, Хюльдар понял, что она ожидает сцены. Он тут же поспешил развеять ее страхи.
– Мне нужно чем-то заняться. Не могу сидеть и раскладывать пасьянс, пока остальные тонут в работе.
– Тонут? Кто тонет? – картинно удивилась Эртла, разыгрывая этот небольшой спектакль, чтобы показать, как все необыкновенно спокойно. Вот только заваленный бумагами стол опровергал ее слова.
– Гвюдлёйгюр, например.
– Гюлли?
