Он угощал ее хмельным медом и веселился, глядя, как раскраснелась она от пьянящего напитка.
Ближе к концу пира дверь отворилась, и в палату осторожно заглянул худой старик. Это был певец, сказитель. С ним были гусли, игрой на которых обычно сопровождали исполнение былин его собратья по ремеслу.
– Что же ты споешь нам, сказитель? – спросил боярин.
– Две песни, господин, – ответил тот, – одну южную, другую северную.
По его выговору Янка решила, что и сам он родом с юга.
– Первую, – пояснил он, – я сам и сложил. Спою во славу князя Игоря, Игоря Святославовича.
Янка улыбнулась. В детстве она слышала истории о князе Игоре, что возглавил поход против степных кочевников-половцев. Напав на них, Игорь проявил мужество и доблесть, но был побежден и взят в позорный плен. Все русские знали эту историю.
Песня старика врезалась в память сразу же. Тонким скорбным голосом он выводил мелодию, напоминающую восточные напевы, и тотчас же перед Янкой словно раскинулась бескрайняя степь с ее безлюдным, бесконечным, колышущимся травяным морем, которое она знала с раннего детства и благоухание которого словно ощутила сейчас.
Ах, сетовал сказитель, если бы только князья русские объединились, степные кочевники никогда не сумели бы их победить, – осознавать это было еще горше сейчас, когда на Русь пришли татары.
Она подняла глаза и заметила, что глаза Милея тоже увлажнились. Разве среди его собственных предков не было этих вечных противников, русских и половцев, испокон веков враждующих в степи?
Внезапно он потянулся, извлек из-за спины кожаную суму с каким-то небольшим свертком и поставил перед ней.
Это была штука тончайшего восточного шелка.
– Вот тебе подарок, – промолвил дородный боярин и, увидев на ее лице безграничное удивление, откинулся на спинку кресла и захохотал.
– Милей щедр к тем, кто ему угодил! – воскликнул он. – Пой другую, – велел он сказителю.
Это была былина о богатом новгородском госте Садко. Искусный гусляр и певец, Садко сумел угодить самому морскому царю, да еще и обманул его, выбравшись на волю из подводного дворца, – и стал несметно богат. Что ж, и впрямь жил когда-то в Новгороде такой удачливый купец.
Напев у былины был бодрый, плясовой – и завлекательный.
Янка легла у ног Милея и медленно провела пальцами по мягкой, блестящей поверхности шелка; когда певец затянул о том, как Садко играл на гуслях, а морской царь тем временем плясал, колыша океан и поднимая волны, она томно потянулась, прижав шелк к груди и подняв глаза на боярина. Он расстегнул верхние застежки кафтана. Она пристально смотрела на светлые кудрявящиеся волосы у него на груди и на висящий на шее маленький металлический диск с изображением трезубца – тамги его древнего рода. Она глядела на него, улыбаясь, пока и он наконец не рассмеялся тихонько и не махнул сказителю, веля уходить.
Этой ночью она страстно отдавалась боярину Милею. Все было хорошо. А потом ей показалось, что в ней самой открылись какие-то непонятные, неведомые прежде глубины и что она тоже побывала на дне северного моря в подводных чертогах морского царя – вместе с Садко.
Впрочем, хотя Янка с каждым днем узнавала все больше об окружающем мире, только две недели спустя она сделала самое поразительное открытие, потрясшее ее до глубины души.
Ежели и было в Великом Новгороде диво дивное и чудо чудное – то, конечно, знаменитый новгородский князь Александр. Он был человеком необыкновенным. В те самые дни, когда Русь склонилась перед монголами на востоке, этот молодой князь, потомок Мономаха, одержал ошеломляющие победы над западными врагами Руси, сразив тевтонских рыцарей на льду Чудского озера и остановив натиск могучих шведов в битве на реке Неве, по которой и получил свое прозвище – Александр Невский. Даже в далеком Русском Янка слышала об этом герое; однако здесь, стоило ей упомянуть его имя, люди только пожимали плечами. Она не могла этого понять.
С тех пор как уехала с юга, она ни разу не слышала, чтобы кто-то обсуждал политические события, а когда пробовала раз или два заводить с Милеем разговоры о том, что творится в мире, тот только посмеивался.
Но все изменилось в тот вечер, когда боярин задал пир.
Пригласил он к себе людей, с которыми вел дела, а ей позволил остаться и прислуживать гостям. К Милею явились человек десять – по большей части люди высокие, дородные, бородатые, в богатых шелковых кафтанах. Некоторые из них носили перстни с огромными сверкающими камнями; один был столь тучен, что трудно было даже вообразить, как он вообще держится на ногах. Были среди них бояре, богатые купцы, а двое, включая человека помоложе, со смуглым, худощавым лицом, принадлежали к числу торговцев средней руки.
Только услышав их беседу, она осознала, сколь богат и велик Новгород.
Ибо они говорили, как взимать подати со своих северо-восточных имений, расположенных в сотнях верст от города, в лесах и болотах. Они говорили о железе, добываемом в болотах, об огромных солончаках, о гигантских стадах северных оленей, пасущихся на границе тайги и тундры. Она узнала, что летом целый месяц в тех северных краях не наступает ночь, а воцаряются бледные сумерки и что глухой зимой охотники на пушного зверя бродят по пустынным просторам почти в полной темноте. Новгородский боярин может владеть обширными земельными угодьями, в которых он даже ни разу не бывал, и получать оброк мехами от охотников, которые проходят пешком сотни верст, чтобы встретиться со сборщиком дани, и никогда в жизни не видели городов, ни больших, ни маленьких.
Воистину, это была земля могучих и сильных, бескрайняя тайга.
Однако, услышав, как они говорят о политике, она была поражена.
– Но вот что я хочу спросить: как решите с татарами? – начал Милей. – Вы подчинитесь им или станете с ними сражаться?
Поднялся ропот.
– Положение наше шаткое, – заметил один пожилой боярин. – Нынешний великий князь долго не просидит на престоле.
Янка знала, что последний великий князь владимирский, отец знаменитого князя Александра Невского, умер на обратном пути из Монголии, куда ездил с унизительным визитом за ярлыком на княжение. Ходили слухи, будто его отравили татары. В том же году ему наследовал его брат, подтвердивший право своего племянника Александра на правление в Новгороде. Однако этого великого князя считали слабым.
– Настоящая борьба за власть, – сказал другой, – будет между Александром и его младшим братом Андреем.
Она слышала о брате Александра Невского, но ничего о нем не знала.
– Вот тут-то мы и посмотрим, кого поддержать, – кивнул старый боярин.
И вдруг как громом поразили ее слова одного из собравшихся:
– А для иных из нас, – произнес худощавый молодой купец, – они оба изменники.
Изменники? Князь Александр, доблестный победитель шведов и немцев, – изменник? К ее удивлению, никто не стал возражать.
– Верно, – со вздохом откликнулся тучный боярин, – Александра и вправду не любят. Люди думают, что уж очень ему по нраву татары.
– А правда ли, – спросил Милей, – что в битве против немцев он выставил татарских лучников?
– Поговаривали, что так, но я в это не верю, – отозвался толстяк, – но не забывай, людям не только претит его дружба с татарами. В этом городе, да и среди наших соседей-псковичей, найдется немало тех, кто с радостью признал бы здесь власть немцев.
Стоило ему произнести эти слова, как воцарилось неловкое молчание.
С тех пор как приехала в Новгород, Янка не раз краем уха слышала, что в то самое время, когда князь Александр побеждал шведов и немцев, псковские бояре действительно поддерживали немцев.
– Знаешь, вернувшись в Новгород, Александр повесил тех новгородцев, которые водились с немцами, – объяснил толстяк Милею, – а потому, если кто и стоит за немцев сейчас, вслух про то говорить не с руки.
На миг тишина за пиршественным столом сделалась уже воистину мертвой.
– А вот молвят люди, – тихо продолжал молодой купец, – что молодой князь Андрей втайне склоняется к католикам, немцам да шведам. Вот и мнится нам, мелким купчишкам, что не найти нигде честного русского князя.
Неужели это правда? Хотя Янка уж на что была проста, а понимала, что князь князю рознь, ей никогда не приходила в голову мысль, что среди них окажутся злодеи, способные пустить русские земли как разменную монету.
Какое-то время пирующие и дальше обсуждали судьбы Новгорода, и каждый рассказывал, каков, на его взгляд, будет наиболее благоприятный исход нынешних событий. Наконец толстяк обратился к Милею:
– Что ж, ты слышал, мы не в силах прийти к согласию. А что ты нам скажешь, боярин муромский?
Все с интересом смотрели на него, пока он важно молчал. Янка тоже застыла в ожидании. Что скажет ее могущественный покровитель?
– Во-первых, – наконец произнес он, – я понимаю сторонников католиков. Вы живете по соседству со Швецией, Польшей и немецкими ганзейскими городами. Они все исповедуют католичество и имеют немалую силу. Точно так же князь галицкий на юго-западе считает, что может избежать татарского нашествия с помощью папы. Но те, кто за папистов, не правы. Почему? – Он обвел собравшихся глазами. – Потому что татары куда сильнее, а папа и католические державы – ненадежные союзники. Каждый раз, когда князь галицкий пытается упрочить свою власть, татары его сокрушают.
Поднялся ропот одобрения. То, что сказал Милей о Галицко-Волынском княжестве, не приходилось оспаривать.
– Новгород могуществен, – продолжал он, – но по сравнению с татарами слаб и жалок. Если захотят, они разрушат ваши укрепления за считаные дни, как это уже бывало во Владимире, в Рязани, в самом Киеве. Вам посчастливилось, что они решили повернуть назад, не успев до вас добраться.
– Татары исчезнут, подобно аварам, гуннам, печенегам и половцам, – возразил кто-то.
– Нет, не исчезнут, – откликнулся Милей. – Хоть половина наших князей так и говорят. Им не по вкусу правда, вот они и закрывают на нее глаза. Эти татары не похожи на половцев. Они создали империю, равной которой не видел мир. А если вы… – он опять замолк, чтобы придать дополнительный вес своим словам, – если вы будете им противиться, они прихлопнут вас как муху.
– Так, значит, – печально спросил молодой купец, – ты думаешь, князь Александр прав и нам надо подчиниться этим язычникам?
Милей поглядел на тощего купца с холодным отвращением, взглядом, исполненным привычного, расчетливого коварства. Янка и прежде замечала это выражение его глаз, но никогда раньше не понимала в полной мере.
– Я думаю, – очень тихо произнес он, – татары – лучшие друзья, какие у нас есть.
– Вот именно, – вмешался толстяк, – я сразу понял, друг мой, что ты человек мудрый.
Янка пришла в ужас. Да о чем он это?
– Конечно, Александр прав, – продолжал Милей. – У нас нет выбора. Попомните мои слова, пройдет всего несколько лет, и они будут править всеми нами. Но не в этом дело. Кто снаряжает караваны с Востока, с которым вы торгуете? Татары. Кто чеканит монету и кто охраняет степь от половцев? Татары. Где наши сыновья найдут прибыльную службу и добычу? У татар, подобно тому как мои предки-аланы служили хазарам еще до того, как появилась Русь.
– А другая возможность у нас есть? Уповать на русских князей? На великого князя, который и пальцем не пошевелил, чтобы помочь Рязани или Мурому, когда их осадили татары?
– Татары имеют большую силу и любят получать прибыль от торговли. Значит, я буду с ними сотрудничать.
Янка побелела.
Снова встала перед ней прежняя картина: мать, падающая под ударом татарина. Потом она увидела татарина без одного уха. Потом своего брата, уводимого по вечерней степи и постепенно исчезающего из глаз.
Выходит, он за татар.
Она не знала. Да и как могла узнать об этом она, бедная славянская крестьянка из крохотной деревушки? Она не понимала, что больше тысячи лет для сарматов, хазаров, викингов и тюрков, приходивших из степи, по рекам и по морю, для этих хищных скитальцев, меняющих мир, русская земля была лишь охотничьими угодьями, а русские люди – холопами, которые будут подчиняться им беспрекословно.
Некоторые пожилые гости с умным видом кивали.
К счастью для Янки, о ней просто забыли, и она тихо стояла в углу, слишком потрясенная, чтобы произнести хоть слово.
Однако в эту минуту она чувствовала, что блуд, сотворенный с боярином, запятнал ее куда страшнее, чем кровосмесительная связь с отцом, даже когда она низверглась в бездну отчаяния.
Ровно неделю спустя она стала подозревать, что забеременела.
Она ничего ему не сказала. Она ничего никому не сказала. В любом случае ей не с кем было поговорить. Но что ей оставалось делать? Поначалу она не знала, как поступить. Она каждый день бродила по Новгороду, пытаясь что-то придумать.
В поисках тихих мест, вдали от суеты и шума узеньких улиц, она побывала в монастырях на окраине города и княжеских охотничьих угодьях к северу от Новгорода. Она неплохо изучила город.
Однако чем лучше она узнавала Новгород Великий, тем меньше он ей нравился. Даже в близлежащем Юрьевом монастыре, где ждала увидеть тихую обитель, она обнаружила огромный, приземистый собор, столь надменный и суровый, что внушал едва ли не страх.
Точно так же, войдя в церковь, освященную во имя тишайших и смиреннейших святых, Бориса и Глеба, она оказалась в большом, богато украшенном храме, в дальнем конце которого были установлены пышные дубовые гробы знати. Какая-то старуха сказала ей:
– Церковь эту построил Садко, купец былинный. – А когда Янка окинула взглядом величественное убранство церкви, старуха добавила: – Да, богат был, благодетель наш.
С каждым днем Янка убеждалась в том, что единственное, что имеет в Новгороде вес и значимость, – это деньги.
Не только на рынке, где ей часто приходилось бывать, но и на постоялом дворе, на улицах, с кем бы она ни заговорила, всякий оценивал своих соседей только в зависимости от того, богаты они или нет. «Да я же не человек для них, – осенило ее. – Цена мне – две монетки». И наконец этот жестокий, непреклонный мир ей опротивел. «Здесь мне нет места, – решила она. – Я не хочу здесь оставаться».
По обязанности ублажать боярина ночью и соприкасаться с этим жестоким, торгашеским миром днем было нелегко. Она старалась, как прежде, воображать себя белой березкой, сопротивляющейся натиску ветра и снега, но это более не помогало. Когда она ночью закрывала глаза и пыталась представить себе такую березку, деревце казалось ей далеким и жалким. Днем Янке было тошно и тоскливо, а ночами она преисполнялась отвращения к самой себе. Нигде не было ей спасения.
Иногда она приходила в малые церковки, не столь величественные, как главные соборы. Таких в Новгороде было много – и деревянных, и каменных. Маленькие каменные церкви отличались особой красотой. Новгородские зодчие не только полюбили устанавливать кресты на куполах, как часто делали теперь на Руси, но и нередко изменяли форму старинного византийского купола. Вместо привычного широкого навершия, напоминающего перевернутое блюдце, они теперь заостряли купол, и храмы увенчивались неким подобием шлема. А иногда – и того пуще – делали «шлем» выпуклым, пузатым, и потому купола казались большими сверкающими луковицами.
Существовали и малые копии соборов, с главным храмовым пространством наверху и меньшим, подвальным, внизу, где служили в холодное время года. Однако многие из этих каменных церквей построили на свои средства бояре и купцы – вроде тех, что пришли на пир к Милею в тот вечер ужасных, невыносимых откровений. Вместо хоров, с которых надменно взирали сверху вниз на подданных князья, на верхних этажах этих новгородских храмов по углам выгораживали отдельные помещеньица, где могла молиться семья купца-основателя церкви. Бывало также, что изображение дарителя, пожертвовавшего деньги на строительство храма, темноликого, с бородой, сурово, но самодовольно смотрело на прихожан со стены.
Возможно, причиной тому было Янкино состояние, но вскоре и эти церкви стали казаться ей отталкивающими.
А она ведь еще и носила боярского ребенка. Что же ей делать?
Она не сомневалась, что отец позаботится о своем дитяти. Но что будет с ней? Где же ей жить? Сможет ли она вообще выйти замуж? Хотя замужние женщины в славянских деревнях могли иногда предаваться блуду после длившегося всю ночь хмельного пира, любой мужчина, обнаруживший, что взял за себя не девственницу, считал это позором. Узнав об этом, соседи могли в знак презрения вымазать смолой его ворота. У незамужней женщины с ребенком была незавидная судьба.
Так или иначе, она теперь ненавидела Милея, а ребенка ждала от него.
К своему собственному удивлению, она обнаружила, что думает о будущем ребенке совершенно равнодушно. Затеплившаяся в ней жизнь принадлежала Милею и этому большому городу. Она только носила это бремя против своей воли. Она хотела сбросить эту тягость и бежать прочь из Новгорода куда глаза глядят.
«Не надобно мне его, – часто шептала она. – Не надобно, а дитя привяжет меня к нему».
И все же, хотя гнев и кипел в ней, какая-то часть ее души жаждала родить, а еще Янка понимала, что чем больше времени проходит, тем ужаснее будет избавляться от ребенка.
Иногда она сама не знала, чего хочет. Она либо бродила в одиночестве, ко всему безучастная, либо сидела одна, уставившись в пространство.
Милей, почувствовав, что ей неприятно его общество, но не потрудившись узнать причину, просто посылал за ней все реже.
Она наконец приняла решение изгнать плод.
Но как? Она знала, что иные женки прерывали беременность, спрыгнув с высоты. Но почему-то ей не хотелось даже пробовать. Так что же делать? Два дня бродила она по городу, надеясь, по Господнему произволению, поскользнуться на льду, упасть и так вызвать выкидыш. Она ходила молиться перед самой почитаемой новгородской иконой – Знамение Божией Матери. Но хотя эта икона когда-то спасла город от суздальцев, Богородица не снизошла к Янкиным мольбам. Наконец в отчаянии она принялась бродить по рынку, думая найти кого-то, кто мог бы ей помочь.
И через две недели ей удалось найти старуху с бородавкой на руке и жестким, неулыбчивым лицом, продававшую сушеные травы на маленьком прилавке возле реки.
Когда Янка объяснила, что ей требуется, старуха не выказала ни удивления, ни негодования, а только окинула ее внимательным, холодным взглядом маленьких карих глазок:
– И на каком ты месяце?
Янка сказала ей.
– Хорошо, но тебе придется заплатить.
– Сколько?
Старуха минуту подумала.
