Глава третья. Оуэн
Едва устроившись в кровати, я вдруг вспоминаю, что не рассказал отцу о своем поручении – его неожиданные планы на мое будущее вытеснили все другое из головы. Проснувшись пораньше, успеваю поймать его перед уходом на ферму Бреннанов. Я пытаюсь не замечать его красных глаз и горя, которое окутывает его как нечто вполне осязаемое. После обсерватории я поспал не больше пары часов; отец же выглядит так, будто вовсе не спал.
– Сегодня я еду в Сайтский университет.
Его лицо морщится от удивления.
– Что, уже пора?
Я киваю. Каждый год отец отправляет звездные карты – в сокращенном виде – в университетскую библиотеку. Так же поступают астрономы со всего континента, а ученые собирают наши знания для будущих поколений. В прошлом году я сам отвез их на поезде, а до этого мама три года ездила с торговцами, путешествовавшими по старой дороге через равнины.
– Я сяду на поезд, который отходит в девять из деревни. – Я думаю о том, что рассказал вчера слуга короля. Интересно, знает ли отец, что лес разросся до железных путей? – Это совершенно безопасно, – вру я. – Я переночую в Сайте и вернусь домой завтра вечером. Мы с Эфой договорились, что Авела пока побудет у нее. Как только малышка проснется, я отведу ее к ней.
Отец почесывает щетину на подбородке.
– Возможно, нам лучше не подавать карты в этом году.
– Отец, я уеду всего на день.
Он хмурится.
– Я слышал, что лес…
– В поезде совершенно безопасно, – спешно повторяю я. – Он быстро довезет меня до Сайта. Обещаю, со мной все будет хорошо… я отправлю тебе телеграмму по приезде, чтобы ты не беспокоился.
– Ладно, – вздыхает он. – Но я все равно буду беспокоиться. Не открывай окно в поезде. И возьми мой нож.
Отец кивает на декоративную шкатулку на полке над плитой в гостиной, в которой, сколько я себя помню, хранился его охотничий нож. Вряд ли он когда-либо применялся в деле.
Папа стремительно выходит за дверь, а я ставлю бара брит в духовку и завариваю чай, смиренно пряча охотничий нож в рюкзак. Звездные карты для библиотеки готовы – свернуты и спрятаны в водонепроницаемый тубус с кожаным ремешком, чтобы было легче нести.
Только я собрался будить Авелу, как она неуклюже заходит на кухню. Съедает толстый ломоть бара брит, кашу и запивает все это молоком, будто ее неделю не кормили. Я беру ее на руки, закидываю рюкзак и тубус на плечо, и мы выдвигаемся в деревню Блодин.
Было бы гораздо легче, будь у нас лошадь или хотя бы осел – мы не прошли и половины пути, а мне уже ужасно тяжело нести Авелу. Но животным не нравится близость к Гвиденскому лесу. Когда Авела была совсем младенцем, у нас временно жила коза – так она перестала давать молоко, перепрыгнула через забор, и больше ее никто не видел. Даже курицы у нас не выжили: через неделю или две они перестали откладывать яйца, выщипали себе все перья и умерли одна за другой. После этого мы отказались от домашнего скота и теперь покупаем молоко, яйца и мясо у Бреннана.
Радует хотя бы то, что у нас есть огород, так что фруктов и овощей всегда в избытке. Порой я могу поклясться, что наши растения растут быстрее, чем должны, будто питаются той же живительной магией из почвы, что и деревья Гвиден.
Чего я хочу на самом деле, так это велосипед. По правде, я редко путешествую на большие расстояния, чтобы в нем была необходимость, да и с Авелой ездить бы не получилось, но я все равно его хочу. Согласно папиным газетам, в городе Брейндаль на эти новомодные изобретения сейчас большой спрос, да и наша деревушка не отстает – некоторые уже его купили.
Нести Авелу быстрее, чем если она пойдет сама, но к тому времени, когда в поле зрения появляется ферма Бреннанов, мышцы моих рук кричат от боли. Я передаю сестру Эфе, жене Бреннана, и, помахав отцу, который усердно работает в поле и скорее всего даже меня не видит, отправляюсь в деревню в одиночку.
Чем дальше я от леса, тем свежее воздух и жарче солнце. Под ногами кружится пыль, и к тому моменту, когда я добредаю до деревенского вокзала, с меня уже ручьем льется пот. Вообще-то «вокзал» – это громко сказано, скорее маленькая деревянная платформа, зажатая между телеграфной станцией и постоялым двором, где можно купить билет.
Я вхожу в приземистое каменное здание. Внутри мрачно и прохладно – наконец-то можно отдохнуть от палящего солнца. Жду, пока глаза привыкнут к темноте, и подхожу к кассе. За ней стоит темноглазая девушка и протирает очки тряпочкой, ее длинные волосы стянуты яркой лентой на уровне шеи. На ней кремовая блузка с рукавами-фонариками и узкими манжетами на запястьях, а также юбка с высокой талией, застегнутая сверху донизу на пуговицы. Увидев ее, я заливаюсь краской. В Блодине не так много юных девушек, но Майрвэн Гриффит – самая красивая из них. И самая умная. Она поэтесса, некоторые ее стихи даже публиковали в брейндальской газете. Когда-нибудь я наберусь смелости, и мы нормально побеседуем. Об астрономии, музыке или книгах. Может, сделаю ей предложение – я пока не продумывал все в деталях.
– Доброе утро, Оуэн. Чем я могу тебе помочь? – Она улыбается мне, и на секунду я теряю дар речи.
– Э-э… билет, – вспоминаю я. – На поезд в Сайт, который отходит в девять.
– Ты едва успел, – говорит Майрвэн, глядя на маленькие часы на стене сзади. Затем достает билет из кассы и вписывает мое имя.
Я отдаю ей деньги за проезд. Замираю на пару секунд, просто стою как болван и пытаюсь придумать, что бы сказать такое умное.
Она снова мне улыбается, в ее светлых глазах пляшет смешинка.
– Лучше поторопись, Оуэн Меррик, или опоздаешь на поезд.
Я мямлю что-то бессмысленное и выхожу на платформу, мысленно ругая себя за трусость.
Но времени на нормальный разговор все равно не было, ведь она права – через пару секунд поезд с грохотом прибывает, и я поднимаюсь на него, вручая билет темнокожему проводнику в сине-серой кепке. Занимаю место у окна.
Мой вагон в конце поезда, перед служебным, и в нем почти пусто, единственный другой пассажир – бледный старик во фраке, читающий газету. В заголовке что-то говорится о том, что король Элинион набирает солдат в свою армию. На свободном сиденье рядом с ним лежит котелок, и тут я вспоминаю, что в спешке забыл надеть свой. Я редко его ношу – он до сих пор валяется где-то в шкафу. По крайней мере, я откопал свой единственный костюм, хотя он мне уже маловат – нужно попросить папу купить новый. В основном я ношу папины старые штаны и рубашки – в школу я уже год не ходил, а Авеле плевать, как я одет.
Я устраиваюсь поудобнее и достаю книгу из рюкзака. Поезд трогается с места, за окном проносятся размытые деревни и фермы. Скоро мы заезжаем в лес, и зеленая листва поглощает нас целиком. Я пытаюсь отделаться от дурного предчувствия и погрузиться в книгу.
Старик напротив меня на секунду откладывает газету, чтобы закрыть окно.
Интересно, сколько пассажиров едет в передних вагонах? Заткнул ли машинист уши воском? Я утешаю себя мыслью, что, быть может, поезд издает достаточно шума, чтобы заглушить песню дочерей Гвиден.
Однако не могу отделаться от чувства, что мы мчимся прямиком в ловушку.
Проходит не один час. Я обедаю ломтем бара брит с толстым куском ветчины и горячим чаем из термоса. Поезд грохочет, движение колес по рельсам убаюкивает меня.
Как вдруг я просыпаюсь от жуткого скрежета металла. Вагон накреняется вбок, и меня швыряет в кресло через проход. Я падаю в паре сантиметров от старика, который обмяк и привалился к закрытому окну. Его шея свернута под странным углом, на виске – алый мазок крови. Я ошарашенно пялюсь на него, мысли путаются и замедляются от шока. Это просто кошмар, и через секунду я непременно проснусь.
Но нет.
Вагон сотрясается при приземлении на бок, и я сползаю на старика. Его тело жесткое и холодное. Из горла рвется крик, я отчаянно, лихорадочно выползаю в проход. Меня всего трясет от ужаса, от зарождающегося понимания, которое гложет мой разум.
Теперь окна находятся над головой. Ветки прижимаются к стеклу, царапают и царапают его, и я знаю, знаю даже до того, как музыка внезапно проскальзывает через стекло и металл, чтобы впиться в меня когтями.
Древесная сирена столкнула поезд с рельсов и всех нас убьет.
Музыка взывает, командует мной. Ее шипы впиваются глубоко в кожу и тащат к себе. Что-то внутри меня сопротивляется, кричит, борется.
Но тело повинуется зову сирены.
Я ползу по сиденьям к двери, что ведет в соседний вагон. Она перевернута, помята и заклинена из-за аварии. Песня древесной сирены гремит в моей голове и тянет к себе, как зверя на цепи. Я не хочу выходить из поезда. Хочу спрятаться от нее. Свернуться в темном углу и молиться, что она пройдет мимо. Но музыка не позволяет этого сделать. Я снова и снова бьюсь плечом о дверь, чтобы выбить ее. Смутно чувствую боль в руке и рану в боку от удара о кресло. Музыка извивается внутри меня, разрывает пополам. Я не хочу идти к ней. И в то же время – хочу.
Во мне борются страх и желание. Смутный ужас, еще более смутная боль. Я должен пройти через дверь. Я должен, должен.
Та наконец поддается. Я проталкиваюсь через нее и шиплю от боли, когда в ногу вонзается острый кусок металла. Музыка манит, манит меня. Я рывком выхожу из поезда и падаю в лес.
Глава четвертая. Оуэн
Грязь крошится под моими ладонями. На землю капает кровь из пореза на ноге.
Я жадно глотаю воздух, тело почему-то наливается свинцом. Впереди слышатся крики – резкий контрапункт с музыкой, что просачивается в мою душу. Поезд сорвали с рельсов, вагоны разбросаны по земле как игрушечные. Они тянутся в лес и исчезают из поля зрения. Из вагонов впереди выползают другие пассажиры – некоторые со сломанными руками и ногами, многие с ранами от аварии. Все они идут, едва передвигая изуродованными конечностями по рельсам. Все они ждут, как и я.
Музыка подчиняет меня, прижимает к земле между вагонами, как жука. Я не могу пошевелиться. Ее песня приказывает мне не двигаться, ждать. Разум кричит: «Беги!» Но тело не слушается. Я не могу сдвинуться с места, не могу думать. Едва могу дышать. Она скоро придет. Поглотит меня. И я не стану сопротивляться.
Страх разверзается внутри меня зияющей бездной.
Я больше никогда не увижу отца или Авелу.
Из передней части поезда снова и снова доносится один и тот же звук: хлопки и треск чего-то ломающегося. Я понимаю, что это чьи-то тела, чьи-то кости.
Над головой ветер ерошит деревья. Ветки стонут, листья шелестят. И на фоне всего этого ее песня становится громче и громче. Она проглотит весь мир. Проглотит меня.
Я даже не могу закрыть уши, чтобы не слышать ее всепоглощающий призыв.
Просто лежу и жду ее прибытия. И дрожу, дрожу.
Отец. Авела. Перед глазами все размывается от слез.
Сквозь деревья мелькает зелено-серебряным пятном сирена. Крики усиливаются, подкатывают ко мне морской волной. Но они не перебивают ее песню. Даже не заглушают.
Она уже близко, в пяти вагонах от меня. Ее тело имеет очертания, отдаленно напоминающие женскую фигуру, но она очень, очень высокая и неестественно худая. Вместо кожи у нее серебристо-белая кора, и она одета в зеленые и золотые листья – круглые, как монеты. Из ее ладоней выстреливают ветки, обхватывают вагон и ломают его с такой легкостью, будто это яичная скорлупа. Она вытаскивает пассажира за шею и одним резким движением ломает ее, после чего швыряет несчастного на землю.
У меня вырывается крик. Я пытаюсь бороться с музыкой. Твержу себе: «Вставай, беги!», но тело не слушается.
Так что я просто лежу. Лежу и наблюдаю, как она всех убивает.
Трупы. Их так много. Она раскидывает их по траве, бросает на искореженные останки поезда. Они изломанные и окровавленные: у одних скрючены конечности, у других в безжизненных глазах застыл последний крик. Из земли вырываются лозы и затягивают трупы вниз.
Сирена в двух вагонах от меня. В одном. После каждого убийства она на секунду присаживается у человека, и что-то на ее шее сияет серебром. Ее песня ни на секунду не прерывается.
Я чувствую ее музыку в каждой частичке себя: она пульсирует в моих венах, отягощает кости. Это последнее, что я услышу в своей жизни.
Сквозь деревья просачивается жутковатый красный свет, и на задворках моего сознания всплывает мысль, что за лесом садится солнце.
Но звезд мне уже не увидеть. И не попрощаться с отцом и Авелой.
Я содрогаюсь от рыданий.
В вагоне передо мной нет пассажиров, а если и были, то погибли при аварии. Можно сказать, им повезло. Я вспоминаю старика с газетой, умершего от удара. Ему не придется умирать так, как мне: в тисках кошмара, от руки монстра. Сирена подходит ближе, ее движения дерганые и странные, как у дерева, гнущегося на ветру. Она вонзит в меня свои когти. Сломает пополам и швырнет на землю, которая поглотит мое тело, как всех остальных.
Но сирена останавливается в трех шагах от меня и закрывает рот. Ее песня обрывается. Она смотрит на меня. Древесная сирена смотрит на меня.
Вблизи она еще более чудовищна. В серебряных волосах спутаны желтые листья. На макушке корона из фиалок. На руках – кровь.
Я весь трепещу, смутно осознавая, что ко мне возвращается свобода действий. Тело покалывает от острой, как игла, боли, кровь вновь приливает к затекшим конечностям. В голове царит полный хаос от страха. Я по-прежнему не могу пошевелиться – ее взгляд приковывает меня не хуже, чем песня. На ее шее, на кусочке лозы, висит кулон. Он источает слабое серебряное сияние, которое отражается в ее глазах.
Сирена открывает рот, и я ежусь. Шанс упущен. Нужно было удирать в ту же секунду, как она перестала петь.
– Беги, – рычит сирена.
Глава пятая. Монстр
Сфера на моей шее отяжелела от душ. Они тяготят меня.
Во тьме лежит мальчик.
Он смотрит, но не прячется.
В нем есть что-то странное.
Его душа отличается от других.
В ней видна знакомая искра.
Я не хочу убивать его, чувствовать его теплую и влажную кровь на руках.
Не хочу его душу.
Она мне не нужна.
Сфера наполнена.
Она ни о чем не узнает.
Он
скрывается
в
ночи.
