– Самый умный, что ли? – моментально окрысился тот, и в его узких свинячьих глазах вспыхнула лютая злоба.
Ларчик-то просто открывался: тебя, сволочь, во второй поток взяли, вот ты и бесишься. Перед девками форсить нечем. А хочется.
– Ты давай отвечай, – поддержали его «затонские». Понятное дело, за своего перед «луговскими» они всегда встрянут.
– А что неясного? Всё ясно и чётко сказано. – Нет, я пока старался не заводиться, но и наши меня не поймут, если спасую. – Ты вопросы задавай, а нет – так посиди послушай… – Продолжать не стал, но все и так поняли окончание: «поумнеешь».
– Так, давайте конкретно, а не про свои хотелки, – жёстко пресёк начавшийся базар Ваня.
Он из луговских. Нет, не подумайте, парень принципиальный, его за это уважаем и мы, и затонские. Потому последние и закрыли рот.
– А чего это «бывший» тут делает? – вновь влез неугомонный Сытин.
Ефимка, сучёнок, всё простить не может, что послали его далеко и надолго, когда он пару раз пьяным на работу пришёл. После увольнения устроили его в депо, вроде он там за ум взялся и вперёд нас вступил в КИМ (происхождение помогло, крестьянский он), и сейчас подходящий момент использует, паскуда. Плеснул бензинчику в костёр, знал, на что давить. Теперь, по его мнению, крыть мне нечем. Вот только есть такой хитрый приём, «встречный пал» называется, очень опасный, но у меня выхода другого нет. Так что получи, фашист, гранату!
– Интересно, а между прочим, товарищ Красин был дворянином, и товарищ Чичерин дворянин, и товарищ Ленин был дворянином.
Ор поднялся ещё тот, завистников хватало не только у меня, но и у отца, а «детишки» неприязнь родителей на меня перенесли.
– Ты провокатор, – вскочил Ефимка, брызгая слюной.
– Нет, это ты умишком скорбный, – не остался я в долгу. – Ты на чью мельницу воду льёшь? И с какой целью свой вопрос задал?! – проорал я.
Всё! Теперь ему (и не только ему, больно у райкомовца морда весьма выразительно перекосилась) придётся оправдываться. А тут уже всё согласно правилу. Невиновные не оправдываются.
– Товарищи! – вскочил Ваня. – Вы сейчас что творите?! Немедленно прекратить этот бардак!
– Чего орёте как оглашенные?! – Лиза чуть голос не сорвала, увещевая парочку крикунов.
Те, словно другого времени не будет, решили горлом попробовать пробиться на курсы вождения. Едва их успокоили, как Ваня поставил на голосование вопрос о приёме меня в ряды КИМа. Тут собрание разделилось пополам: часть была за, часть – против (что поделать, не нравилось многим наше положение, как же, «голубая кровь»), но ещё ничего не решено, колеблющихся хватало. И в этот момент райкомовец и выдал, да так, что я еле на ногах устоял. Всё смешал в одну кучу: и дворянство моё, и рабочую аристократию приплёл, и даже знание иностранных языков. Бредятина, но с лозунгами, против которых не попрёшь. Лёшка после рассказывал, что вид у меня в тот момент был не ошарашенный, а очень удивлённый. Возражения Вани и Лизы он умело утопил в демагогической болтовне, и я, обведя взглядом сидевших парней и девчонок и наблюдая, как они постепенно проникаются словами этой суки, стиснул зубы. Всё мне становилось ясно. В общем, хрен вам, меня и Митьку Кононова. Его, кстати, даже обсуждать не стали: раз – и мордой о стол. При всём честном народе. Мол, недостойны вы пока этого звания. Вот Петьку приняли (правда, тоже ор стоял будь здоров), но у него происхождение подходящее. И сам, и вся семья – настоящая рабочая косточка. Хотя, как мне кажется, тут что-то другое было. Нет, вы не подумайте, я не завидую, мне просто обидно. С меня взятки гладки, чёрт с вами, но Митьку-то за что? К родителям, гады, привязались, мол, отец у него – бывший фельдфебель, от царя полный бант получил. А то, что он, почитай, три войны прошёл, никого не волнует. Что газами потравлен и кашляет кровью… Эх, Изя попытался за нас вступиться, да сам на выговор налетел. Вот ему куда было лезть? Нет, я понимаю принципиальность, но лбом таранить стену не стоит. Причём за «незрелость» ему в карточку вписали. Вышли мы будто оплёванные. Хотя почему – будто? Так и было.
– Ну и? – Петька достал бутылку «казённой» и вопросительно посмотрел на нас.
– Давай! – махнул рукой Митька и обложил по матери весь райком и всю городскую организацию (Ване с Лизой тоже досталось, а что вы хотите – нервы).
Я лишь покачал головой и сообщил, что всем надо выпить. Изя потащил нас в рощу. По дороге, обсудив текущее положение и решив, что пол-литра несерьёзно, купили вскладчину ещё пол-литра самогонки. Баба Нюра лишь головой покачала, видя наше состояние, и сунула нам пяток картошин и луковицу, «чтоб закусили».
– Так, – довольно потёр руки Изя. – Парни, несмотря ни на что – просто необходимо выпить за Петра!
– Точно! – тут же поддержал его Димка. Своё фиаско он воспринял спокойно, на мой взгляд, он просто не верил во все обещания ещё того, прежнего райкома. – А то правда, словно на похоронах сидим.
– Согласен! – присоединился я.
Оно, конечно, плохо, но и так люди живут. Да и портить Петру праздник – нет, увольте!
– Ребят… – начал было Петька, но на него зашикали.
– Короче. – Изя ловко смахнул сургуч. – Давай тару, а то водка греется, а закусь стынет. – Хохотнув столь немудрёной шутке, «именинник» взял налитый ему стакан.
– Давайте! – И махом переправил соточку внутрь себя. – Эх, хорошо!
– Ты осади! – прервал его Димка.
– Тэк, парни… – Изя выбил пальцами дробь на пустой бутылке. – Надо что-то предпринимать.
– Ты опять? – недовольно пробурчал я.
Алкоголь, прокатившись по пищеводу, уже слегка начал туманить голову, и начинать обсуждение прошедшего собрания категорически не хотелось.
– Да, и не опять, а снова. Поймите, – ожесточённо рубанул он рукой, – нельзя терять время. Лёшке надо срочно переводиться в другой район. Сами понимаете: чем дольше он будет оттягивать, тем больше вероятность повторения сегодняшнего результата. Дим, тебя это тоже напрямую касается.
– Понятно. – Доводы Изи оспаривать никто не собирался. – Только ты про себя не забудь, – напомнил я ему о выговоре.
– Лёха дело говорит, – поддержал меня Пётр. – Кстати, Лизу надо как-то отблагодарить.
– Угу, не лезьте к ней, и всё будет в полном порядке, – урезонил его Изя. – Так, не стоим, разбираем тару…
– За тебя, Петь…
– Давай!
– За тебя…
Одним словом, набрались, поскольку в дополнение к бабкиной снеди из закуски была всего лишь краюха хлеба и чуток сала. Наш путь домой напоминал отступление разбитого, но не сломленного войска. Я и Петька тащили тело Изи, а Митяй шёл впереди, указывая дорогу. Передав Соломону Яковлевичу тушку сына, мы отправились за добавкой. Хорошо, выходной был, поскольку очухался я только к вечеру…
– …И ещё живы у нас мещанские инстинкты. Но мы… – продолжал оратор нести лозунги, вернув меня из мира воспоминаний.
Всё плохое когда-нибудь заканчивается. Закончился и этот митинг. Уф, всего полчаса, это не задержка. Однако всерьёз за нас взялись. Надо будет с отцом дома поговорить…
Чего боялись, то и произошло: синева, постепенно затянувшая весь небосклон, ветер, поднимающий пыль и остатки листьев – всё это буквально кричало о скорой грозе. С Лёшкой мы рванули, словно застоявшиеся жеребцы, надеясь обмануть погоду. Ливень, как ему и положено было, подловил нас ровно посреди дороги, укрыться было негде, и промок я практически насквозь.
Чертыхаясь и бормоча отборный мат в адрес райкомовца, мы с Петькой перепрыгивали ручьи, образовавшиеся на месте дороги. Распрощавшись, я повернул к себе, прыжками напоминая лягушку.
– Здравствуйте, тёть Нин, – поприветствовал я хозяйку, в доме которой мы с отцом снимали комнату.
– А, Лёша, давай быстро переодевайся и чай выпей, я как раз самовар поставила.
– Спасибо, тёть Нин.
Вообще-то её имя было Нионила, но все её звали Ниной, добавляя отчество.
Вскоре, надев сухую одежду, а мокрую повесив сушиться на печи, я сидел за столом со стаканом чая с мёдом. Уф, хорошо-то как! Вспомнил сплетни досужих кумушек, определивших нашу хозяйку к отцу в «полюбовницы». Хотя большинство плюётся, но слухи всё равно расходятся. Вот уж подфартило нам вляпаться в бабские склоки. Наша хозяйка в прежние времена была довольно богатой: тут и мельница, и вон тот лесок (конфискованный сразу после революции), и маслобойня с сепаратором. Её соперница, Марфа Паукова, – тоже не от сохи, а глава (муж у неё умер ещё в 1914-м, до войны) весьма большой семьи портных, причём очень хороших, так что не бедствовали. Не знаю, из-за чего две матроны повздорили, но с того дня врагами они стали лютыми. Обычная история, и даже в литературе описанная в великолепном рассказе Гоголя, так и не вышла бы за очерченные ею рамки, если бы не одно но. У портнихи (а вот Пушкина цитировать не стоит, юмора она не поймёт, зато зло затаит и не забудет и через полвека) второй сын при царе был расстрелян в 1906 году за бунт в Свеаборге. На основании этого она сумела состряпать миф о нём как пламенном революционере. Хотя помнили его как урку, и боролся он с самодержавием весьма… хм, специфически. Но миф уже зажил собственной жизнью, и желающих его развенчать не находилось. Получив в свои руки такой мощный аргумент, она начала давить Нионилу с напором парового катка. Но та была женщиной ушлой и выкинула весьма интересный фортель. Не дожидаясь намёков из райкома, она сумела в 1925-м продать мельницу. Цену не задирала, по себестоимости спихнула, но в отличном состоянии. Марфа от такого вначале растерялась, и немудрено, кто же в здравом уме от такого прибытка откажется? Мельников, как известно, никто и нигде не любит, но все втайне мечтают занять столь «тёплое местечко». Теперь о мироедах, окопавшихся в городе, и не с руки говорить, второй раз Нионила удивила всех своим разводом и разделом имущества. Мужу досталась маслобойня, а ей сепаратор. Паучиха пока затихла, но наша хозяйка, отлично зная нрав соперницы, бдительности не теряла и, несмотря на монополию, цен за перегонку молока тоже не задирала. С нами (точнее, с отцом) она подружилась, и не раз то я с парнями, то отец помогали ей по хозяйству и в ремонте сепаратора. Зато и молоком «заправлялись» каждый день, и маслица (ага, «бывший», хех, подкидывал) по утрам на ситник намазывали.
– Пап, что происходит? – Ходики показывали восемь двадцать, куда-то идти было уже поздно, да и Петька сегодня дал отбой. Спать ещё рано, вот я и задал ему вопрос, дождавшись, когда он закончит есть. – Почему нас начали дёргать?
– Знаешь, сын, я не хочу об этом говорить, – устало произнёс отец. – Пойми, ты с юношеским максимализмом можешь наломать дров.
– Шахтинское дело? – прошептал я, скосив глаза в сторону двери.
Она хоть и была прикрыта, но, как известно, бережёного Бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт. И это было отнюдь не метафорой, а прозой жизни.
Отец, выбив пальцами «Встречный марш», молчал, а мне в голову никак не могло прийти начало разговора. Всё же семнадцать – это семнадцать, просто отсутствие жизненного опыта накладывает свой отпечаток и потому приходится быть осторожным. Молодой парень с суждением старика, знаете ли, нонсенс, разговоры пойдут, а мне оно надо? Нет! Потому приходится молчать и соответствовать возрасту. Вот и сейчас я не знал, как вызвать отца на откровенность, больно тема очень серьёзная. На всю страну год назад прогремел процесс. Те сволочи не только сами вредили, но и из-за них стали косо смотреть и на честных инженеров. И аргументы теперь убедительнейшие, мол, возможно, ты и хороший человек, но, извини, ищи другое место. У нас зам начальника депо был вынужден уйти, а после вообще уехал. Он просто работы тут не смог найти. Городок у нас, как писали классики, уездный и патриархальный, с деревянными мостовыми и утопающими в зелени домами. Летом деревья помогают переносить зной и пыль… – что-то такое. До Москвы было недалеко, с полета вёрст. Главная достопримечательность – здание вокзала да церковь, уже лет пять как закрытая.
– Да. И не только. – Отец посмотрел на меня и, видимо что-то решив для себя, продолжил: – Запомни, никогда и ни с кем не вздумай обсуждать такое.
– Мог бы и не говорить, не дурак, – чуть обидевшись, произнёс я на отцовское предупреждение.
– Похоже, придётся нам с тобой откровенно поговорить. – Подойдя к бюро, отец зажёг лампу, мягкий свет разлился вокруг. Развернув газету, он карандашом что-то подчеркнул. – То, что я скажу, тебе очень не понравится. Я всегда обходил политику десятой дорогой, но, похоже, она меня всё-таки нашла. Сын, все эти годы в верхах шла жестокая борьба за власть, она и сейчас продолжается.
– Но… – Я возмущённо попытался сказать, мол, не дурак и такую глупость, как озвучить это вслух, делать не собираюсь.
– Ты думаешь, этот «всезнайка», – отец иронично усмехнулся, – с Марса к нам прибыл? С его-то биографией? Нет, его к нам сослали, и теперь ему, чтобы подняться, требуется выгрызать вновь место под солнцем…
– Это получается… – В свете этой информации кое-какие предположения начали обретать содержание.
– Да, нам не повезло, бывает, хотя мне и обидно. Но сила солому ломит. – Горькая улыбка появилась на лице отца. – Там, – ткнул он вверх, – такая фигура сидит, что нам и не снилось. Потому не стоит плевать против ветра…
– Но как же так, пап… – Хотелось сказать, что ещё не всё потеряно, есть окринспекция…
– Что, сын? – резко перебил он. – Что «как же так»? Привыкай. Тебе напомнили о происхождении?
– Ну да.
Это хрен забудут, до середины пятидесятых тыкать будут, если доживу, конечно.
– Запомни: о нём никогда, слышишь, никогда не забудут!
– И что теперь нам делать?
В житейских вопросах отец разбирался на пару порядков лучше меня. Хотя мой ход конём, когда я уговорил его не оканчивать мне десятый класс, а пойти учиться в техникум и одновременно начать работать, а после пробовать поступить в институт, сработал. Моя схема была достойна великого комбинатора. Узнав, что у Потапыча очень хороший друг работает в техникуме в Москве, я предложил отцу, что поступлю туда. Заочником. «Смотри, пап, – яростно жестикулируя, описывал я два года назад плюсы такого решения, – во-первых, у нас с деньгами не того. – Увидев соглашающийся кивок бати, продолжил: – Во-вторых, работая на заводе, получаю специальность и разряд. А после окончания техникума я могу уже официально, по направлению завода поступить в институт, тоже на заочное отделение». Самое главное озвучивать не стал, что получилось как в старом анекдоте об Ильиче, когда он говорил жене, что ушёл к любовнице, любовнице, что ушёл к жене, а сам – на чердак и за работу. Мне такая схема требовалась, чтобы скрыть свои знания, которые просто не мог иметь пацан. Зато работа, совмещённая с учёбой и дополненная отцовским приглядом (кроме него и другие рабочие поучаствовали), объясняла столь хорошее знание предмета. Именно благодаря этому (ну и Потапыч подсуетился) я за два года закончил техникум.
– Работать, сын. Просто работать на благо родины, сегодня каждый специалист на вес золота. Мы сейчас очень слабы. У нас практически нет промышленности, очень плохо с образованием. То, что сейчас идёт индустриализация, погоду в данный момент не делает.
– А Магнитка, а… – Это я и так знал даже лучше отца, но требовалось играть несмышлёного.
– Сядь и слушай, – жёстко осадил меня отец. – Вначале прочти, – протянул он газету.
В статье описывались действия пограничников, отразивших очередное бандитское нападение на КВЖД. Честно сказать, я подзавис, не понимая, что он этим хотел сказать. Ничего нового, всё как всегда.
Дождавшись, пока я прочитаю материал, он продолжил:
– Вот и ты не понял, хотя раньше наши войска дошли бы до Бэйпина, дабы вразумить и остудить горячие головы. На данный момент мы слабее, чем Польша, Румыния. Румыния! Не зря о них сказано, что быть румыном – это профессия, но и с этой, в сущности, опереточной державкой мы сейчас не совладаем и вынуждены смириться с оккупацией Бессарабии. Об остальных я и не говорю. Это горько, но это правда. Мы отстаём во всём. Сейчас с началом пятилетки мы только воссоздаём то, что у нас разрушили и разграбили «союзнички». Плохо ли, хорошо, но промышленность начала оживать.
Я сидел молча, изображая мышь под метлой, и ждал продолжения.
– Я могу наговорить много умных слов, привести примеры. Но не это главное. Главное – люди. Матвей Потапович решил направить двух ремонтников непосредственно в мехбригаду. Оттуда уже получено добро. Ты и Пётр направляетесь в командировку в войска. Поедете как слесари-ремонтники.
– Что случилось, пап? – Новость меня не особо обрадовала. А в свете последних событий это походило на бегство.
– Завод собираются расширять… – начал отец.
– Это хорошо. Здорово! – перебил я его и с энтузиазмом даже начал размахивать руками. – Соответственно, начнут формировать бригады, а там с годик-другой, глядишь, и меня бригадиром поставят. А что? Образование, разряд, опыт работы…
– Не совсем, – спустил меня отец с небес на грешную землю. – Уже спущен план. Мы его не вытянем. Если работать строго по технологии, – забил он последний гвоздь в крышку гроба, в котором покоятся теперь все мои честолюбивые надежды. – Придётся переделывать всю документацию. А вечные авралы обязательно внесут путаницу. Ну да ладно. Всё, давай спать.
Я понимал, что отец сказал мне далеко не всё. Но на продолжении разговора настаивать не стал, поскольку не хуже отца понял, во что выльется такая указиловка… «Всё, алее капут», – всплыла из глубин памяти ёрническая фраза. Я, естественно, планировал помочь родине подготовиться ко Второй мировой, куда её втянут «наши лучшие друзья» из Штатов, Франции и Британии. Однако соваться к товарищу Сталину в данный момент не стоило. В партии шла ТАКАЯ борьба за власть, что головы летели, и даже у, казалось бы, неприкасаемых революционеров, можно сказать, отцов-основателей. Да и с чем идти? Промежуточный патрон, командирская башенка, Гудериан и Хрущёв? Не смешно, а за кукурузника можно и высшую меру социальной защиты, в просторечии – расстрел, получить. Теракт потому что! Вот и оставалось, словно Йогану Вайсу, врастать, но, видимо, не судьба. Что делать дальше, я пока не представлял, и потому, помянув всех по матушке, завалился спать.
А Сергей Александрович Мельников вышел на улицу курить. Сын уже взрослый и должен понять. Может, он зря не был до конца откровенным с ним? Бог знает… Фактически он уже бывший начальник производства. Да, бывший. Горько усмехнувшись, он вспомнил беседу с Востриковым.
– Понимаешь, Александрыч, всё уже решено, я попытался переговорить со знакомыми, но… – Потапыч как-то обречённо махнул рукой, признавая своё полное поражение. В небольшой комнатушке, гордо именуемой кабинетом директора, повисло тягостное молчание. – Мне прямо сказали, что против него не пойдут, сам понимаешь… – потухшим голосом сказал старый партиец. А в свете последних решений окркомиссии ему стало понятно, что за малейшее рыпанье его быстро выкинут из партии.
– Щуку съели, а зубы остались, – понятливо согласился Мельников.
Иллюзий по поводу высылки «демона Революции» у него не было. Слишком многие теряли, причём теряли не простые работяги, а облечённые немалой властью. Это ему, стараясь не встречаться взглядом, довёл сейчас директор, едва за райкомовцем закрылась дверь.
– По расширению тоже вопрос решённый. – Кем, уточнять не стал, но и так было ясно, что без райкома, а то и повыше не обошлось. – И я ничего не могу сделать. Его дьявол сильнее, – со злобой процедил Потапыч. – Но ничего, мы ещё повоюем!
– А вот это не стоит, – мягко прервал начинавшего закипать друга Мельников. – Послушай меня, ты помнишь, что на последнем собрании КИМа было?
– Ещё бы, – вновь начал закипать директор. Его тогда стоило большого труда уговорить не приходить в райком и не поучить «по-отечески» слишком возомнивших о себе молокососов. Хорошо, Зинаида успела перехватить и, накапав ему валерианки, отправить домой, а то наломал бы дров.
– Я так понимаю, неспроста это всё, жизни нам теперь не дадут.
– Это точно, – согласился со своим замом Потапыч. – Но тут не всё так просто, – зловредная улыбка озарила его лицо. – Тебя, Александрыч, мы пока спрячем. А после…
– А зачем?
– Что – зачем? – Вопрос зама поставил Вострикова в тупик.
– Зачем на рожон лезть? – пояснил свой вопрос Мельников.
– Затем, чтобы место своё знали. Можно ведь и по-другому нагадить. Обращаться в вышестоящие инстанции Потапыч не стал, сказав, что не стоит гусей дразнить, пусть эти горе-хозяйственники сами набьют себе шишек. А они набьют их, Александрыч, обязательно набьют! – Единственное, что Вострикову не нравилось, так это будущее Лёшки. – Пойми, я уже старик, ещё пару-тройку лет протяну и всё, коленом под зад, вон, на пенсию иди. Придёт новая метла, и сам понимаешь…
– Пометёт по-новому…
– Оно самое, и Лёху обязательно коснётся, извини, Александрыч, но сам видишь и понимаешь, – развёл руки Востриков. – Из «бывших»…
– Да, это я прекрасно понимаю. – Мельников нисколько не обиделся на Потапыча, между прочим, ему с сыном ещё повезло, многие получили поражение в правах и голосовать не могли, а о том, чтобы попасть на должность… тут и говорить не о чем.
– Так вот, сына пристроим не туда, куда ждут. – Выдержав паузу, но не справившись, директор несерьёзно хихикнул. Поймав полный недоумения взгляд Мельникова, пояснил: – В армию его направим.
– Да ведь как? Возраст!
– А так. – Столь богатая палитра эмоций на лице собеседника вновь заставила его рассмеяться. – Александрыч, жаль, ты себя со стороны не видишь!
– Да догадываюсь. – Махнув рукой, Мельников попытался осмыслить, как смог ушлый старикан обойти кучу препятствий.
– Очень просто, – угадав его мысли, не стал томить своего зама Потапыч. – Архипыч, помнишь его?
