– Входите! – откликнулся прозектор, убрал перо и поднялся из-за стола. – Быстро вы, панове. Слава Богу, успел провести вскрытие. Вывод простой: и дама, и её спутник отравлены цианидом. Вернее сказать, их просто напичкали ядом. Признаться, никогда такого не приходилось встречать. Полные желудки отравы. Сложилось ощущение, что они пили смертельный напиток коньячными рюмками.
– Вы думаете, что злоумышленник раздавал цианид ложками, точно, сахар? – усмехнулся инспектор. – То, что они отравлены, я понял сразу, когда увидел вокруг их губ засохшую пену. Но и тогда, и сейчас меня смущает одно обстоятельство: как они приняли яд? Ведь его прежде надо было куда-то подмешать?
– Совершенно верно. К тому же, цианид не действует моментально, – в свою очередь усомнился следователь.
– Вот именно, – кивнул инспектор, – почему никто из них не вышел из купе? Не попросил помощи?
– Всё зависит от дозы. Если доза большая, то жертва теряет сознание и минут через десять-пятнадцать умирает. А если это два самоубийства? Такой вариант вы не рассматривали? – доктор сощурил правый глаз, точно прицеливаясь из ружья.
– Это версия не стоит и ломанного геллера! – воскликнул инспектор. – Они оба молоды, красивы и вдруг – на тебе! – решили отплыть в царство мёртвых! Не кажется ли вам это странным?
Прозектор пожал плечами:
– В жизни всякое бывает.
– Это да, – глядя под ноги, сокрушённо выдохнул следователь. – Помнится, читал я как-то в «Пражских вестях» одну заметку…
Но судебный медик прервал воспоминания Мейзлика:
– Хочу заметить, что строить умозаключения, излагать версии и предъявлять обвинения – ваша работа. Тут уж без меня.
Прозектор открыл ящик стола, вытащил печать и шлёпнул ею в углу листа, на котором только что писал.
– Извольте получить заключение о вскрытии. Простите, у меня много дел. Не смею вас задерживать.
– И всё-таки, вам придётся ещё немного потерпеть наше общество, – заявил инспектор. – С вашего позволения, пан следователь воспользуется этим телефоном и проинформирует мужа погибшей о происшествии. Мы дождёмся его, чтобы провести опознание. Надеюсь, вы не возражаете?
– Звоните, конечно. Просто я оставлю вас в кабинете, а сам уйду на вскрытие. Меня ожидают ещё три «весёлых» трупа. Напились и устроили поножовщину в ресторане. Порезали друг дружку до смерти. А с виду порядочные люди.
Доктор покинул помещение. После его ухода воцарилась неловкая тишина, нарушаемая лишь скрипом петель открытой форточки, боровшейся с ветром.
– Простите, пан Яновиц, но я не знаю номера телефона мужа потерпевшей, – жалобно проскулил Мейзлик. – Может, лучше вы…
– Не беспокойтесь, дружище, вот, – сыщик протянул лист блокнота с цифрами. Это магазин женской и мужской одежды на Виноградах. Попросите пана Плечку. «А всё-таки, я молодец, – самодовольно подумал инспектор, – ловко заставил этого юнца выполнить столь неприятную миссию. Хотя, какой же он юнец? Ему уже лет двадцать пять».
Яновиц придвинул к себе заключение прозектора и принялся читать. Глаза бегали по строчкам, и невольно возник вопрос: «Как же так случилось, что в их желудке оказалось столько яда?».
Он раскурил трубку, вновь ушёл в свои мысли и уже не слышал ни дрожащего голоса следователя, ни скрипа форточки, ни клацанья телефонных рычагов после окончания разговора.
Глава 5
Тайное собрание
Никанор Евграфович Кисловский, высокий старик с седой окладистой бородой, в свои шестьдесят девять лет повидал многое. Ещё, будучи студентом физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета, он организовал революционный кружок, был арестован и три месяца провёл в тюрьме. В 1874 году эмигрировал в США.
В штате Канзас основал земледельческую коммуну, но через четыре года вернулся в Европу. В Лондоне вместе с соратниками открыл «Фонд вольной русской прессы» и отправлял в Россию нелегальную литературу. Вступил в партию эсеров и участвовал в неудачной доставке оружия на английском пароходе «John Grafton». Затем, колесил по Америке, собирая деньги для закупки оружия и дальнейшей отправки в Россию. Ухитрился познакомиться с Марком Твеном. Дошёл до того, что 1907 году отыскал в Соединённых Штатах некоего полковника Купера, участника гражданской войны в США, и вместе с ним пытался разжечь огонь партизанской войны против царя на Урале и в Пермской губернии. Но крестьяне смутьянов не только не поддержали, но и сдали полиции. Американцу удалось скрыться и нелегально переправиться обратно, а Кисловского арестовали при переходе границы. Этапом его отправили в столицу.
Сначала он содержался в Петропавловской крепости, а потом и в Санкт-Петербургской одиночной тюрьме. Усилиями американских друзей сиделец был освобождён под залог в умопомрачительную сумму – пятьдесят тысяч рублей. И, как бы трудно не было представить, но, благодаря лучшим российским присяжным поверенным, в 1910 году Санкт-Петербургская судебная палата Никанора Евграфовича Кисловского оправдала.
В 1914 году его приняли в масонскую ложу «Восходящая звезда», входившую в организацию «Великий Восток Народов России». После Февральской революции он стал депутатом Всероссийского Учредительного собрания от Трудовой народно-социалистической партии.
Большевистский переворот 25 октября 1917 года Кисловский встретил враждебно и, как член «Всероссийского Комитета спасения Родины и революции», принял участие в борьбе с незаконными троцкистско-ленинскими воинскими формированиями, позже именуемыми Красной Армией.
В начале 1919 года Кисловский был послан за границу для организации финансовой помощи Белому движению.
После окончания собрания Ордена вольных каменщиков русской ложи «Северное сияние» (сегодня в её состав был принят очередной новый «ученик») в трапезной, за чаем, решались самые насущные вопросы жизни эмигрантской среды. Распределялась материальная помощь наиболее нуждающимся соотечественникам, изыскивались средства для открытия новых газет, русских школ и бесплатных столовых для российских беженцев. Но главной целью чехословацкого отделения организации «Центр действия» был сбор средств для отправки в Россию, в штаб ВСЮР. Денег на фронте катастрофически не хватало, а помощь недавних союзников из широкой реки превратилась в почти пересохший ручеёк, потому и требовалось находить всё новые источники финансирования.
За длинным столом сидело одиннадцать человек. Посередине – Кисловский. По правую руку от него находился Владимир Трифонович Рапальский – официальный представитель правительства Колчака. Рядом – богатейший из русских эмигрантов, нефтепромышленник Абрам Осипович Кутасов; тут же – главный редактор чешско-русской газеты «Славянская заря» («Slovanska zora») Пётр Фёдорович Ефимов и бывший аптечный магнат из Самары Владимир Иванович Сухарев. Правый ряд замыкал бывший директор гимназии из Костромы Павел Емельянович Милосердов. По левую руку от председательствующего расположился член партии эсеров Изот Егорович Астраханский. Уныло разглядывал потолок писатель Аристарх Сергеевич Долинский; с ним соседствовал бывший помощник председателя правления «Русско-Балтийского судостроительного и механического акционерного общества» Владимир Константинович Агапов. Далее – бывший советник губернского правления Вятской губернии Антон Францевич Вельможко и, наконец, очень влиятельный в чешских правительственных кругах бывший Председатель Топливного комитета Временного правительства, профессор Алексей Степанович Лошаков.
Открывая заседание, господин Кисловский, сказал:
– Братья, слово предоставляется Владимиру Трифоновичу Рапальскому.
– Господа, – к присутствующим обратился человек лет тридцати пяти, с короткой стрижкой, в пенсне и усталым, точно стариковским взглядом, – в Чехословакии на сегодняшний день насчитывается около пятнадцати тысяч пленных русских солдат и офицеров. Мы делаем всё, чтобы не только облегчить их жизнь, но и привлечь к борьбе против большевиков. Пока это не особенно удаётся. Наши пленные соотечественники устали от войны и мечтают вернуться домой. Мы поясняем им, что возвращение без освобождения страны от большевистского ига приведёт к трагедии. Красные попытаются их мобилизовать. И занять, так называемую, нейтральную позицию в Гражданской войне невозможно. Большевики, рано или поздно, уничтожат всех, кто честно служил российской империи и не перешёл на их сторону. К сожалению, наши усилия пока не приносят желаемого результата. Сформирована всего одна учебная офицерская рота из ста офицеров и двадцати восьми добровольцев. Я надеюсь, что она станет костяком нового воинского соединения.
– Когда она отправится на фронт? – осведомился Вельможко.
– По окончании формирования.
– Какая планируется численность всего соединения? – поинтересовался писатель Долинский.
– Начнём с полка. Если повезёт – наберём два-три. Количество бойцов сейчас трудно предсказать.
– А как они попадут в Россию? – спросил эсер Астраханский.
– Через Трансильванию. Специальным эшелоном через Румынское Королевство в Констанцу. Затем уже морем в Одессу.
– А оружие им, где выдадут? – не унимался Астраханский.
– И обмундирование, и винтовки, а также сухой паёк на время следования получат в Праге. – Рапальский повернулся к Кутасову и добавил: – Благодаря Абраму Осиповичу.
Взгляды устремились на нефтепромышленника. Тот благосклонно кивнул, провёл ладонью по гладкой, как серебряное блюдо, голове, но не проронил ни слова.
Тишину нарушил председательствующий:
– Как вам известно, Александр Фёдорович Керенский ведёт переговоры с правительством Франции о большом кредите для нужд Белой Армии. Но Париж медлит. Поэтому нам приходится делать всё возможное для оказания помощи нашим обескровленным воинам, ведущим непримиримую борьбу с большевистским игом. Братья, я должен посвятить вас в архитайну.
Кисловский окинул присутствующих внимательным взглядом и сказал:
– На днях мною оформлен кредит в банке «Славия». Ради его обеспечения пришлось расстаться с исторической реликвией, достоянием России – золотым крестом Безбородко. Волею случая он находился у меня на ответственном хранении, а теперь в залоге у банка «Славия». Не секрет, что жизнь каждого из нас подвергается риску. Агенты Коминтерна и ВЧК наводнили Прагу. Потому прошу вас, если со мной что-то случится, не допустить попадания в руки большевиков кредитного договора с банком «Славия». Фактически, в нём указываются источники финансирования Белого движения в России и его поддержке за рубежом. Понимаю, что держать эти документы в моей съёмной квартире или здесь – верх безрассудства и потому они покоятся в тридцать третьей ячейке банка «Славия». Там же, в банке, хранится и названный крест, но в соседнем сейфе под номером тридцать четыре. Итак, скоро я ожидаю получение солидного транша. Это будет самая большая финансовая помощь из Праги Антону Ивановичу Деникину. На этом считаю наше собрание закрытым. Доброго всем здравия, любезные братья!
Глава 6
Фляжка с «Амаретто»
Утром пан Плечка вновь пришёл в детективное агентство. К тому моменту Войта ещё не вернулся из Брандис-над-Орлице.
Торговец сидел перед Климом Пантелеевичем, потел от волнения и рассказывал о своём посещении морга. Бывший адвокат слушал его внимательно и не перебивал. Дождавшись, когда визитёр закончит монолог, Ардашев сказал:
– Я понимаю, через что вам пришлось пройти. Потеря близкого человека – трагедия. И выдержать её достойно, не каждому по силам. Простите меня, за мой чешский, я его ещё не до конца освоил…
– Вы говорите почти без акцента.
– Пытаюсь учиться.
– Ещё до войны, я знал одного русского. Он женился на чешке. Так вот первое время он не мог понять, почему рубрика на последней странице в «Пражских вестях» называлась: «Pozor, policie varuje!». Я объяснил, что это переводится, как «Осторожно, полиция предупреждает!». Но на русском языке эта фраза звучит совсем иначе.
– Правильно ли понимаю, что вы хотите забрать деньги?
– Как вы догадались?
– Я прочёл в газетах, что ваша жена найдена мёртвой в купе поезда «Прага – Оломоуц». Отсюда не трудно понять причину вашего визита.
– Да. Божена нашлась, но лучше бы и не находилась. Тогда у меня хотя бы оставалась надежда на её возвращение.
– Примите мои искренние соболезнования.
– Вы очень любезны. Знаете, я понятия не имею, кто этот господин, который ехал с ней в купе…
– В газетах написали – это некто Йозеф Врабец. Родственников просили откликнуться для проведения опознания.
– Одного понять не могу, почему они оба отравлены? Полиция пока ничего толком не может сказать, кроме того, что яд находился во фляжке с ликёром «Амаретто». Кое-что осталось на самом дне. Говорят, они и кофе пили. Мне сообщили, что, скорее всего, хотели отравить её попутчика, подсыпали яд, а выпили вместе.
– Фляжка могла принадлежать вашей жене? – осведомился Ардашев.
– Да, это её. Серебряная. Мой подарок. Инспектор мне её таки не отдал. Сказал, что её вернёт суд, только после приговора убийце. А где этот убийца? Когда его отыщут?
– Скажите, а какие алкогольные напитки предпочитала ваша супруга?
Коммерсант пожал плечами, задумался на мгновенье и ответил:
– Сухое вино, шампанское.
– А «Амаретто»?
– Нет, при мне никогда не пила.
Негоциант замолчал на секунду, вздохнул и продолжил:
– Странно всё это и неприятно. Сегодня в газете я прочёл грязные намёки, мол, замужняя дама веселилась в купе с незнакомцем. Откуда им знать, веселилась она или нет? «Пражский телеграф» уже вышел с моей фотографией. Эти репортёры, проныры, сумели меня сфотографировать во время посещения полицейского участка. Я уже ходил к адвокату, и он готов подать на них в суд.
– О да. Они такие.
– Я ведь заранее выкупил всё купе туда и обратно. Возвращаться она должна была одна. Откуда взялся этот Врабец? – вздохнул Плечка.
– А больше вас в полиции ни о чём не спрашивали?
– Как же… Демонстрировали мне какой-то носовой платок тёмного цвета… Да ну их!
– А что с платком?
– Так ведь он мужской был. Причём здесь Божена? Ох, и пахло от него, простите…
– Пахло?
– Да запах непонятный какой-то… аптекарский. Я ещё подумал, что мертвец этот, наверное, провизором был или доктором.
Клим Пантелеевич едва слышно вымолвил:
– Провизором, говорите? Странно.
– Странностей хватает, – Плечка потёр в задумчивости нос и добавил: – Попутчик моей жены, как какой-то нищеброд, таскал в кармане поломанную расчёску, представляете?
– А откуда вам это известно?
– Так инспектор показывал. Судя по одежде и золотому перстню, не бедный был человек. Мог бы и новую купить. Видать, скряга.
– У него был перстень?
– Печатка. С чёрным агатом. Я обратил на него внимание, когда полицейский спрашивал, не знаком ли мне почерк, которым было написано письмо. Я сказал, что впервые вижу.
– Какое письмо?
– У этого господина нашли конверт. А в нём полулист почтовой бумаги. И там несколько строк. Только конверт был без марки и адреса. То, что без марки, ещё можно понять – купить не успел, а вот, что без адреса – неясно. Мы же обычно адрес сразу надписываем, а марку, чтобы не испортить, клеим в последнюю очередь. А тут ни марки, ни адреса.
– Интересные вещи вы рассказываете.
Плечка пожал плечами и проронил грустно:
– Да нет здесь ничего интересного. Горе одно.
– Искренне вам соболезную.
– Спасибо. Простите, но у меня мало времени… Похоронные заботы. Я бы хотел насчёт денег…
– Не беспокойтесь. Одну секунду.
Ардашев поднялся, вышел в другую комнату и вскоре вернулся с конвертом.
– Здесь пятьсот ваших крон. Можете пересчитать.
