– Он действительно собирается вызвать на бой старика?
– Того самого старика, у которого маленькая школа меча?
– Да, того самого.
– Перепил, что ли?
– Или головой ударился…
Густав, видя, что в провожатые никто не набивается, отвязал от пояса тугой кошель и наглядно им прозвенел.
– Здесь сорок серебрушек, господа. Их я отдам тому, кто проводит меня к старику!
Люди переглянулись, но никто так и не подался вперед. Пока наконец это не сделал один высокий, мускулистый и, судя по многочисленным ожогам, кузнец.
– Пойдем, Густав. Только деньги оставь себе.
– Откуда такая щедрость, кузнец?
– Это не щедрость, Серобородый, – пробасил огромный детина, – просто тебе ведь надо будет на что-то нанимать себе лекарей. А теперь пойдем.
Вместе они вышли из “Ершистого кота”, который уже спустя несколько мгновений вернулся к своему веселью и празднику.
Все же – семьдесят пять лет со дня битвы у Хребта Дракона. Для тех немногих, кто жил когда-то в Белом Драконе, это была знаменательная дата. И все они в тот вечер пили и пели в “Ершистом коте”.
Глава 1130
Ночь в Седенте не была той темной мглой, в которой каждая тень казалась неведомым монстром или хищным зверем. Прореженная огнями, заполненная гуляющими горожанами, бродячими менестрелями, бардами и циркачами, ночная жизнь города была едва ли не ярче, чем дневная.
Но чем дальше от центра и ближе к окраинам, тем тише становились звуки, реже сверкали во тьме огни и все больше и больше мгла становилась похожа на лесную.
Густую, непроглядную завесу.
Вот только если на природе тени представали в образе зверей, то здесь – в виде бандитов и разбойников. Но Густав их не боялся.
Уже давно миновали те годы, когда простые смертные ступеней Телесных узлов или даже рек могли его хотя бы ранить. В его руках лежал артефактный меч Духовного уровня, а сам он являлся практикующим, стоящим на самой грани становления истинным адептом – трансформации новой души.
– Расскажи мне о вашем мастере, кузнец, – попросил Густав, показательно для всех, кто во тьме мог наблюдать за ним, поправляя ножны у пояса. – Путь, видимо, неблизкий, так что лучше скоротаем его за парой слов.
– Соглашусь, – прогудел грузный работяга. Работа и гены делали его таким. Кузнечество в основном являлось наследственным, сакральным искусством. – Все равно пара слов – все, что у тебя есть, если ты не решишь отказаться от своей бредовой идеи.
– Старик настолько страшен, кузнец? – хмыкнул в бороду Густав.
– Жарг, Серобородый, меня зовут Жарг.
– Очень приятно, Жарг, – без тени иронии кивнул Густав. Все же не каждый вечер встретишь смертного, который откажется от звонкого металла, исходя из своих личных убеждений. – Ну так что сможешь рассказать про старика?
Жарг задумался на какое-то время. Густав чувствовал, что кузнец, как и он сам, не испытывает страха перед теми, кто таился в ночной мгле.
Хотя, с другой стороны, кто в своем уме нападет на такого детину, у которого в плечах спрятался не один, а сразу два аршина?
Он небось мог раздавить спелый арбуз в своей лапище с той же легкостью, с которой обычный человек – крупный помидор.
– Он пришел к нам чуть больше пяти лет назад, – начал свой рассказ Жарг. – Пыльный, уставший, видавший виды воин, у которого полголовы в седых волосах, все тело – в жутких шрамах, их порой можно спутать с глубокими морщинами.
– И сколько же ему лет?
– Никто не знает, – пожал плечами Жарг, – мастер почти не выходит в свет. Он либо занимается с учениками в своей школе, либо уходит в леса. За все время, что я с ним работаю, услышал от него хорошо если сотню слов.
– Молчаливый воин в шрамах… – протянул Густав. – Знаешь, я воевал на границе Красного Феникса с темными эльфами Загры. Так вот те, кто дезертировал из нашего строя, обычно тоже имели славу молчунов.
– Не знаю, Серобородый, был ли когда-нибудь солдатом мастер, но… Он не кажется человеком, который хоть кому-то подставит свою спину. – Тут Жарг словно вздрогнул и передернул плечами. – Впрочем, он вообще порой им не кажется.
– Кем?
– Человеком, – пояснил кузнец. – Но тебе лучше сперва самому увидеть, прежде чем задавать очередной вопрос. К тому же мы уже пришли.
И действительно. Они стояли около бедняцких трущоб – нагромождения сараев, которые по недоразумению именовались домами. И на их границе высился явно самодельный забор. Огромные, заостренные сверху жерди были вонзены в землю и крепко опоясаны конопляными канатами.
– Боится воров? – Густав оценил остроту кольев.
– Кошек, – пояснил Жарг. – За мастером всюду следует белый котенок, и он очень плохо реагирует на бродячих котов и собак. Так что мастер построил этот забор, чтобы никто не пострадал.
– Кошек? Ну да… конечно… разумеется. Настоящих мечников ведь действительно заботит благополучие их котят.
– Ты можешь ерничать сколько угодно, Серобородый, но эта вывеска висела здесь пять лет и провисит столько, сколько того пожелает мастер.
Густав посмотрел на вишневую доску, где значился всего один иероглиф “Школа” – и больше ничего.
За все десятилетия странствий Густав сражался более чем с тремя сотнями мастеров различных стилей и течений. И те названия школ, которые они придумывали, порой граничили с безумием, но чаще выдавали в них стремящихся к славе зарвавшихся самонадеянных глупцов.
“Школа меча, рассекающего небо”.
“Школа копья, пронзившего солнце”.
“Школа топора-демоноборца”.
“Школа меча, поющего в звездах”.
И тому подобные, крайне претенциозные названия. Но все их объединяло одно – Густав, разбив стили мастеров, после этого по праву победителя раскалывал доску с названием школы и забирал из нее одну щепку – в качестве трофеев.
И таких щепок у него имелся уже целый заплечный мешок.
Когда-нибудь, когда он достигнет ступени истинного адепта, то сложит из них костер и согреется в его жаре.
– Открыто? – второй раз за вечер удивился Густав.
Сначала необычное название, теперь открытые ворота.
– Школа мастера открыта для любого желающего, – пояснил Жарг. – Я знаю, для того чтобы попасть в остальные школы, надо проявить себя, но… мастер принимает любого.
Густав едва слышно что-то промычал, а затем добавил:
– А как же коты?
– Я сказал, что белый котенок плохо на них реагирует, но не говорил, что они смеют к нему приближаться. Так что колья здесь поставлены не только для спокойствия бродячего зверья.
Густав опять что-то прогудел.
Затем, отринув тень сомнения, он вошел внутрь. Что же, хотя бы внутри школа ничем не отличалась от сотен виденных им прежде.
Довольно просторный двор, малую часть которого занимал цветущий сад, а большую – тренировочная площадка с разнообразными снарядами.
Несколько декоративных прудов с такой же декоративной рыбой, немалое деревянное жилое здание с общими комнатами учеников и отдельным крылом учителя. Ну и склад со всевозможным добром.
Учитывая поздний час, ученики спали.
Единственным, что выдавало в школе действующее, а не заброшенное заведение, стало присутствие того самого белого котенка. На его белоснежной шерстке Густав заметил несколько черных полос, а еще то, что, казалось, выглядело шрамами.
Хотя откуда могут быть шрамы у котенка, который игрался лапкой с рыбой в пруду. Проклятье, да этот пушистый мог уместиться на ладони ребенка!
И тем не менее, что-то при взгляде на него дрогнуло в груди Густава.
Но мысли о странном зверьке покинули чертоги его разума, стоило только чуткому слуху уловить первые музыкальные ноты.
В беседке в саду, под цветущей вишней и яблоней, сидел мужчина, чьи лучшие годы остались позади. Но тем не менее он еще сохранил свою былую силу и мощь.
Большого роста – почти такого же, как Жарг, он имел мощную комплекцию. Однако не настолько, что выглядеть тем же монстром, что и кузнец.
Скорее это были мышцы человека, который получил их не за работой, а в течение множества битв и сражений. Довел свое тело до состояния, когда оно само по себе являлось оружием.
Лицо, некогда молодое и красивое, теперь было покрыто вереницей глубоких морщин и шрамов. Волосы, стянутые в тугой хвост, сверкали в ночи густой сединой, которая резко контрастировала с их родным черным цветом.
В них звенели фенечки и качались в такт потокам ветра три белых пера.
Яркие голубые глаза смотрели куда-то в бесконечность вселенной, а ловкие пальцы перебирали струны ронг’жа. И видят боги и демоны, Густав никогда не слышал, чтобы кто-то так играл.
Играл так, что в его музыке виднелись горы и дали, моря и океаны. В его музыке жили люди, любили и предавали, сражались и умирали. Звезды рождались и гасли в потоках этих нот. Казалось, что уже не музыка сливается с качающейся вишней и яблоней, а это яблоня и вишня преклоняются перед искусством мастера.
Густав моргнул, и наваждение исчезло.
Ронг’жа же лежал рядом со стариком… хотя нет – воином чуть более чем средних лет. Да, теперь Густав не сомневался, что это действительно был воин.
– Ну наконец-то, – Серобородый обнажил свой меч, – достойный противник! За столько лет – первый достойный противник! Но не бойся, старик! Ты играл так хорошо, что я сохраню тебе жизнь. Лучше откроешь музыкальную школу, чем школу меча.
Мастер школы под названием “Школа” продолжал смотреть куда-то внутрь бескрайнего неба.
– Ты опять пришел, – наконец произнес он.
– Чт…
– Да, Великий Мечник, это я, – донеслось из тьмы.
Густав обернулся на звук, и оттуда вышел человек… или нет?
Это был высокий юноша, красота которого могла бы заставить погаснуть самые прекрасные из звезд. Он держал в руках два меча, каждый из которых сиял ярче тысячи огней.
Сердце Густава стучало все медленнее и медленнее.
Когда сражались его войска с темными эльфами, ему удалось лицезреть битву генералов двух армий. Два Рыцаря духа сошлись в той битве.
Так вот оба они, по сравнению с этим юношей, казались муравьями перед ликом даже не слона, а… бога.
Густав не сомневался, что при желании, одном лишь желании, этот юнец мог заставить исчезнуть, испариться весь Седент.
– Великий Мечник, я, Парис Динос, вновь бросаю тебе вызов на бой!
– А ставка? – спокойно, будто не спустившийся с Седьмого Неба аватара бога войны Дергера, отозвался старик.
Юноша улыбнулся.
– Как всегда – бутылка хорошего вина и несколько моих историй.
– Что же, – вздохнул старик, – тогда я принимаю твой вызов, юный Парис.
Старик поднялся и взял в руки… простую палочку, лежащую под вишневым деревом.
Глава 1131
Густав смотрел на этого стареющего воина и не понимал, что происходит. Как кто-то, кто был еще в своем уме, мог не пасть ниц перед аватарой небожителя в теле молодого юноши.
Тот, кто назвал себя Парисом, принял классическую свободную стойку, которую знали все настоящие обоерукие фехтовальщики, а не жалкие позеры, коих бродило по миру без счета.
