Прихлебывая кофе и откусывая от пончика попеременно, Ричард мысленно разрешает себе заглянуть в кроличью нору и представить, что будет, если болезнь здесь не остановится. Он окидывает взглядом комнату, сузившееся поле зрения выхватывает картинки, похожие на выборку крупных планов из фильма ужасов: круглые ручки шкафчиков (до большинства ему уже не дотянуться), кофемашину, раковину, ручку на двери холодильника, выключатели, телефон, компьютер. Рояль. Обе руки парализует. То есть не будет ни одной. Ни поесть самостоятельно, ни голову почесать, ни задницу себе подтереть. Ричард не сводит глаз с рояля, втягивая в рот остатки кофе. Вдруг болезнь остановится в плече?
Покончив с кофе и пончиком, он едва не поддается желанию облизать кончики пальцев, покрытые белой сахарной пылью, но вместо этого вытирает их о голое бедро. Кофемашину оставит работать на весь день, правда только ради бодрящего аромата, который она будет распространять по всему дому. Больше одной чашки кофе – и начинает трясти.
Позавтракав, он принимает душ, нагибаясь, чтобы вымыть голову. Зашел-вышел, даже зеркало в ванной не успевает запотеть. Обстоятельно разглядывает в отражении свою заросшую физиономию. Почти две недели не брился. Он все еще худо-бедно может справиться и левой рукой, но желания напрягаться не было. Может, сегодня побреется.
Хотя он правша, жизнь за роялем научила его владеть обеими руками практически одинаково хорошо. Чувствует себя везунчиком. Улыбается. Но его отраженная в зеркале улыбка обряжена в бороду, которую он не собирался отращивать, и Ричард задумывается обо всех живущих в мире людях, не страдающих от БАС, с двумя здоровыми, рабочими руками и чисто выбритым лицом, и сознание ерничает по поводу ощущения собственной удачливости. Эта улыбка – измена суровой действительности, точно взгляд на мир через идиотские розовые очки. Что, есть чему улыбаться? Пристыженный, он гасит улыбку. Губы поджаты, выражение покрытого черными волосами лица мрачное, серьезное, чуть угрожающее – куда более уместный образ для сорокапятилетнего мужчины со смертельным нейромускулярным заболеванием. Бороду решено оставить.
Ричард стоит перед стенным шкафом, деморализованный таким множеством рукавов и пуговиц, и подумывает вообще не одеваться. Но вспомнив о том, что? готов исполнять, и воодушевившись, выбирает диаметрально противоположный стиль. Достает свой лучший смокинг.
Носки и брюки представляют испытание сложное, но преодолимое. Туфли на шнуровке остались в прошлом. Он сует ноги в лоферы из лакированной кожи. Теперь верхняя половина. Его глаза наполняются ужасом, по мере того как он безнадежно ломает голову над плиссированной рубашкой, жилетом, запонками и галстуком-бабочкой. К черту все это. Он сравнительно легко натягивает рукав смокинга на свою безжизненно висящую правую руку и застегивает одну-единственную пуговицу на голой груди. Ну вот. Готов к выступлению.
Будучи человеком с математическим складом ума, Ричард предполагал, что от игры на рояле одной рукой он будет получать в лучшем случае половину того удовлетворения, какое получает от игры двумя, но ошибался на все сто процентов. Последние три дня он был до помешательства увлечен фортепианным концертом Мориса Равеля для левой руки. Это одночастное произведение длительностью минут пятнадцать при сольном исполнении и восемнадцать при исполнении в сопровождении оркестра было написано для австрийского пианиста Пауля Витгенштейна, потерявшего на Первой мировой войне правую руку.
Ричард с прямой спиной сидит на банкетке, кладет правую руку на колено и переворачивает партитуру, чтобы не видеть нот. В этот раз сыграет по памяти. Заносит левую руку над клавиатурой и ждет. Воображает, что у него в кухне расположились несколько сотен зрителей и дирижер с оркестром.
Концерт открывается во тьме: бурей дурных предчувствий в низком и среднем регистре, торжественно-печальным контрафаготом, рокочущими барабанами. Ричард с сольной партией вступает где-то минуты через полторы. Его рука проходится по клавиатуре от октавы к октаве, поднимая всех над зловещей бурей, навевая видения мерцающего солнечного света. Пальцы левой руки совершенно подчинили себе все восемьдесят восемь клавиш, путешествуя из ада в рай, одной руке прекрасно удается заполнить богатой вышивкой ткань произведения.
Ричард отчаянно сосредоточен на каждой ноте, но сознание в процесс не включается. Он отрабатывал Равеля по девять часов в день, и сейчас музыка пульсирует внутри: память о каждом диезе, стаккато и каждой паузе отложилась как в мышцах руки, так и в мозгу. Нельзя сказать наверняка, направляют ли его глаза пальцы или следуют им в согласии. Музыкант добрался до той волшебной части кривой, где он больше не исполняет музыку. Это музыка его исполняет.
Ричард слышит прихотливую игру в кошки-мышки, перекличку между создаваемой им музыкой и мысленным звучанием струн и валторн. Сейчас мелодия возносится к обнадеживающей возможности, каждая нота и воображаемый бой барабанов в ритме марша устремляются к победному исступлению. Все ближе и быстрее, но без спешки, переходя на крещендо, которое вибрирует и постепенно нарастает в теле, как ожидание неминуемого оргазма, он играет вместе с воображаемым огромным оркестром, играет громче, ближе, выше и наконец завершает всё разом героической победой, точно эффектной кульминацией киноэпопеи.
И, с той финальной резонирующей нотой, эта победа – его. Ричард смотрит в затемненную гостиную, шторы все еще задернуты, адреналин выбрасывается в сердце, пока гремят аплодисменты, зрители поднимаются с мест и рукоплещут стоя. Он поворачивается к кухне, чтобы представить оркестр и поблагодарить дирижера. Встает и отвешивает поклон дивану.
В пронзительной тишине своей квартиры Ричард, воодушевленный исполнением концерта Равеля, представляет себе, как повторит это выступление уже на настоящей площадке с настоящим оркестром. Он бы справился. Он бы мог гастролировать с этим произведением, выступая с симфоническими оркестрами как гость по всему миру. Разумеется, справился бы. Его карьера еще не закончена. Агенту эта идея понравится.
Ричард возвращается на банкетку, готовясь отыграть концерт снова. Ставит левую руку на клавиши, но, вместо того чтобы уловить мысленным слухом первые звуки оркестра, слышит только гнетущую тишину пустой квартиры и голос в голове, который, точно чванливый скептик, лишает его уверенности, отговаривает от этого убогого плана.
Ричард поднимает левую руку прямо перед собой. Оказавшись на уровне плеча, она начинает дрожать. Он приказывает ей подняться выше, задействуя по возможности все мышечные волокна, но рука не поддается. В изнеможении он снова опускает ее на клавиши рояля.
Так и не начав сольную партию, в противовес подавляющей тишине и голосу в голове он играет одну-единственную ноту. Ре. Мизинцем. Удерживает клавишу и педаль нажатыми, слушая единичный звук, поначалу дерзкий и трехмерный, а затем плывущий, рассеивающийся, хрупкий, угасающий. Ричард делает вдох. В воздухе все еще витает запах кофе. Музыкант прислушивается. Ноты больше нет.
В каждой сыгранной ноте и жизнь, и смерть.
Может, болезнь ограничится плечом. Голос в голове лучше соображает, что к чему, и требует бросить еще один взгляд в кроличью нору. С руками можно попрощаться.
Ричард оставляет рояль. Уходит в спальню, раздевается и заползает обратно в постель. Агенту не звонит. Лежит на спине, уставившись в потолок, жалея, что не может остановить время, прячась от своего будущего, без всяких сомнений и надежд, зная, что очень скоро будет не просто заглядывать в кроличью нору.
Он будет там жить и умирать.
Глава 7
Сидя один в унылой смотровой, Ричард ждет Кэти Девилло. На дворе начало октября, и вот уже четвертый раз за минувший год, год без малого, он ждет ее в очередной безликой комнате. Кэти – практикующая медсестра, которая отвечает за предоставление ему медицинской заботы в клинике, специализирующейся на БАС. Здесь используют термин «забота», и в открытую Ричард не возражает, но забота – это совсем не то, что он получает здесь каждые три месяца, когда является на прием. Весь персонал исходит из самых добрых намерений. В этом Ричард не сомневается. Кэти мила и явно переживает за свою работу и за него. Но она – координатор по обеспечению медицинской заботы о пациентах с БАС, в карманах у нее не водится ничего существеннее шпателей для языка.
Эти его посещения клиники сводятся главным образом к сбору данных, ведению хронологии симптомов, усугубление которых указывает на прогрессирование заболевания. По итогам каждых трех месяцев ухудшения становятся все более выраженными, значительными, Кэти и другие отмечают их в самых разных медицинских карточках. Каждый день в клинике представляет собой серию вопросов и ответов, с последующей оценкой изменений от плохого к худшему. Кэти поделится практическими тактиками адаптации, покивает сочувственно и проанонсирует предстоящие увеселения: «Думаете, сейчас плохо? Погодите – и увидите, что будет дальше!» Может, невролог увеличит ему дозу рилутека. А может, нет.
На все замеры уходит не менее трех часов, и к концу каждого дня в клинике Ричард морально раздавлен и разбит. Клянется, что больше он сюда ни ногой. Какой в этом прок? Учитывая, что довольно скоро он будет не в состоянии передвигаться, терять даже час на просиживание в этой комнате с Кэти или в ожидании Кэти, это уж как сложится, представляется вопиющей несправедливостью или по меньшей мере полнейшей безответственностью. И все-таки он возвращается. Делает все, что ему говорят, чему и сам удивляется, поскольку слепое послушание совсем не в его характере.
Если бы ему пришлось поспорить на палец своей левой руки, грозящей в ближайшем будущем отказать, он признался бы, что исправно ходит в клинику на каждый прием, потому что все еще надеется. Вдруг случится революционное открытие, появится новый лекарственный препарат, нуждающийся в клинических испытаниях, что-либо замедляющее развитие болезни, новый метод лечения? Такое может произойти. Какова была вероятность того, что уроженец сельского «живи свободным или умри»[8 - «Живи свободным или умри» – официальный девиз штата Нью-Гэмпшир.] Нью-Гэмпшира, парнишка, который должен был уделять все свое время футболу, тракторам и «Бад-Лайту», станет всемирно известным концертирующим пианистом? Наверное, такая же, как у открытия каким-нибудь ученым лекарства от БАС. Это может случиться. Вот он и ждет Кэти.
Наконец она входит в смотровую, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, словно неслась из другого крыла больницы. На Кэти очки в черепаховой оправе, расстегнутая черная вязаная кофта, белая блузка навыпуск, слишком короткие брючки и туфли на плоской подошве, в которых удобно бегать по больничным коридорам, – по внешнему виду скорее библиотекарь, чем медсестра. Здороваясь, она одновременно моет руки, затем усаживается в кресло напротив Ричарда и читает записи ухудшений трехмесячной давности, его новой нормы, предательского края, с которого ему предстоит прыгнуть вниз.
Кэти поднимает на Ричарда взгляд и вскидывает брови:
– А где Максин?
– Расстались.
– Ох, простите.
– Ничего страшного.
За исключением Максин, отношения Ричарда с женщинами заканчивались еще до того, как успевало скиснуть молоко в холодильнике. В основном они знакомились с ним после выступления, на коктейльной вечеринке для важных особ или на приеме по сбору средств на благотворительность. Ошеломленные и очарованные встречей со знаменитостью, они западали на него крепко и быстро, не обращая внимания на кольцо, которое он носил, пока был женат. Поначалу эти женщины еще мирились с перепадами его настроения и не слишком переживали из-за того, что он посвящал роялю гораздо больше времени, чем им. Они видели его страсть к музыке Брамса, Шопена и Листа, ту любовь и самоотдачу, на которые он был способен, и рассчитывали, что им щедро перепадет от этих его талантов. Увы, ко всеобщему разочарованию, ни одну женщину он не смог полюбить так, как любит фортепиано. Даже Карину.
Так что женщин неизбежно настигало чувство разочарования, одиночества и недовольства своей ролью второй скрипки. Третьей, если они сознавали, что в очереди перед ними есть еще и его жена. Первое время они старались куда как упорно. Это никогда не срабатывало. Он не знает почему. Может, людям не под силу испытать больше страсти, чем им отмерено. Пирог нельзя делить на куски до бесконечности. Что до Ричарда, то весь он, за исключением самой малой крупицы, принадлежит фортепиано. Женщин он любит, как и всякий мужчина, является их ценителем, вот только они, по сути дела, испытывают с ним муки голода. А кормить их он отказывается. Их привлекает его мастерство пианиста. И рано или поздно отвращает его бездарность как мужчины.
Увязнув в своем нежелании признать очевидное, Ричард начал встречаться с Максин через два месяца после постановки диагноза. Она не замечала ни того, что ему было не поднять правую руку выше плеча, ни того, что он всегда держался справа, чтобы брать ее руку в свою левую. Он мог говорить немного невнятно по вечерам, когда утомлялся, ну так они вроде только что распили на двоих две бутылки вина. А потом, однажды утром, она застала его в слезах, сидящим за роялем со сложенными на коленях руками, и он во всем сознался.
Вместо того чтобы сбежать без оглядки, она засучила рукава. Акупунктурист по профессии, она была убеждена, что сумеет его спасти. Но никакие иглы, банки или прижигания не действовали, и его правая рука постепенно превращалась в камень. Максин продолжала бороться, но оба понимали, что все ее попытки помочь ему утратили искренность.
Ее удерживала рядом порядочность, приправленная чувством вины. Ситуация была нездоровой для них обоих. Секс стал быстрым и скучным. Она начала бояться его тела. Он почувствовал безразличие к ней. Зациклился на ее недостатках. Слишком ярко красила глаза. Дурно пахло изо рта. Не была достаточно красива, достаточна интересна, достаточно притязательна. У нее претензий накопилось не меньше.
На протяжении четырех месяцев они ругались, дулись друг на друга и молча ходили вокруг да около истинной причины, по которой их отношения были обречены. Именно столько времени ему понадобилось, чтобы набраться мужества и расстаться с ней. Она и не протестовала. Они постояли обнявшись, а потом она вышла за дверь. Это был самый бескорыстный поступок в его жизни.
– Кто-нибудь за вами присматривает?
– Нет. Я сам нормально справляюсь.
– Вам потребуется помощь. Родителей, родственника, друзей. Можно нанять частную сиделку, помощников по уходу на дому, но это обойдется в круглую сумму. У вас есть к кому обратиться?
– Мм… да.
Его мать в сорок пять умерла от рака шейки матки. Ричарду сейчас тоже сорок пять. Судя по всему, это трудный возраст в его семье. С отцом они уже много лет не разговаривают. Оба брата живут в Нью-Гэмпшире. Работают по полной, пока жены заняты маленькими детьми. Не вариант. Грейс в университете, где ей и положено быть. Он так и не сказал ей. Не знает как. Следующей у него в списке идет Карина, но он тут же отказывается от этой идеи. Да ни за что!
– А что у вас с условиями проживания? Нашли новое жилье?
– Нет. Меня все устраивает в имеющемся.
– Ричард, вы живете на четвертом этаже в доме без лифта. Как ни крути, вам необходимо переехать в новое место как можно быстрее, пока вы еще обходитесь без коляски. Вам понадобятся лифты, пандусы. Договорились?
В его прямом взгляде ни намека на согласие. Он еще в состоянии передвигаться на своих ногах. С чего вдруг ему скоро понадобится коляска? Ричард понимает, что к этому все идет, но не может вынудить себя представить такую картину полностью. Заглядывает в большие карие глаза Кэти. Эта может представить. Запросто.
– Ну рассказывайте, как у вас дела.
– Началось и в левой руке. Не могу поднять ее выше плеча, и пальцы немного ослабли. Ничего тяжелого поднять не могу. Все роняю. Хожу в целом нормально.
– В целом?
– Да.
– Ладно. А как едите, пьете, разговариваете?
– В целом нормально.
– Хорошо, сейчас проверим эти ваши «в целом», посмотрим, что там с ними. Давайте начнем с левой руки. Расставьте пальцы и не давайте мне их свести.
Ричард растопыривает пальцы, отчего кисть становится похожа на морскую звезду. Кэти в секунду без каких бы то ни было усилий их сжимает.
– Вытяните руку перед собой и не давайте мне ее опустить. Сопротивляйтесь.
Она несильно надавливает, и его рука безвольно падает вдоль тела. В свой последний визит он все еще мог пользоваться обеими руками, мог их поднять по ее просьбе. Но его правая рука не выдерживала ни малейшего намека на усилие со стороны Кэти, и Ричард вспоминает тот ужас, который окатил его ледяным голубым потоком, холодя сердце, когда он понял, что сил в той руке почти не осталось и что он вот-вот потеряет возможность ею пользоваться, потеряет окончательно и бесповоротно. Помнит, как подумал: «Ну хоть левая рука пока есть». Бросает беглый взгляд на свою висящую вдоль тела левую руку, поверженную и пристыженную, и понимает, как будет выглядеть это простейшее по своей сути упражнение через три месяца.
– Соедините большой и указательный пальцы в кольцо так, чтобы получился знак ОК. Держите пальцы крепко и не дайте мне их разъединить.
Она с легкостью их разъединяет.
Так бы и врезал этой милой женщине по лицу своей немощной рукой.
– Теперь изобразите широкую улыбку, такую широкую, чтоб до тошноты. Как у Хиллари.
Изображает.
– Теперь вытяните губы гузкой. Как Трамп.
Вытягивает.
– Откройте рот и не давайте мне его закрыть.
Ричард открывает рот. Она прижимает ладонь снизу к его подбородку и уверенно возвращает нижнюю челюсть в исходное положение.
– Высуньте язык и не давайте мне им двигать.
Орудуя палочкой от эскимо, она надавливает ему на язык сверху, справа и слева, сдвигая его то в одну, то в другую сторону.
– Хорошенько оближите губы.
Ее взгляд следует за круговым движением его языка.
– Надуйте щеки. Когда я по ним хлопну, постарайтесь не размыкать губ.
Он не справляется.
– Есть трудности при высмаркивании?
– Нет.
– Со слюноотделением?
– То есть не пускаю ли я слюни?
– Ну да.
– Нет.
– А как с откашливанием? Есть трудности?
– Вроде нет.
– Давайте проверю. Сильно покашляйте. Ну-ка прочистите горло как следует.
Ричард пытается сделать глубокий вдох, но его хватает на меньшее, чем он ожидал, – кашель выходит поверхностным, а изо рта вылетают капельки слюны. Смущается. Хотел откашляться точно лев, а получился котенок, срыгивающий клок шерсти.
– Наберите побольше воздуха и пропойте ноту, потяните ее как можно дольше. Готовы? Давайте.
Он выбирает до первой октавы. Дыхания ему хватает секунд на пятнадцать. Это нормально? Кэти ничего не говорит.
Она идет к раковине и набирает воду в пластиковый стаканчик.
– Держите. Сначала сделайте несколько маленьких глотков, потом залпом выпейте все, что останется.
Он так и делает, а она тем временем, кажется, внимательно рассматривает что-то в районе его адамова яблока.
– С приемом лекарств есть трудности?
– Нет.
– Хорошо. Прием таблеток – сложнейшее проявление глотательного рефлекса. Так что это замечательно. Вода самая текучая из жидкостей, с ней будет труднее всего. Кофе пьете?
– Да.
– Какой предпочитаете?
– Черный.
– Ладно, нужно будет перейти на кофе со сливками. Все жидкости должны быть погуще. Так они будут менее текучими. Водянистые жидкости могут привести к удушью. Как с весом?
Она перелистывает пестрящие разнообразными записями страницы его медицинской карты.
– Похудел на несколько фунтов.
Еда превратилась в унылую, но необходимую повинность. Все, что предполагает использование ножа и вилки, исключено из меню. Филе-миньоны средней прожарки из стейкхауса «Гриль 23» остались в прошлом. Чтобы открыть банку с закручивающейся крышкой или упаковку любимого сыра, развязать бечевку на пакете со свежей буханякой хлеба, требуется взаимодействие между левой рукой, коленями и зубами вкупе с терпеливой настойчивостью, которой Ричарду зачастую не хватает. Будучи не в состоянии в конце дня поднять руку хотя бы до уровня плеча, он вынужден опускать голову, чтобы достать вилкой или ложкой до рта. Процесс этот трудоемкий, вид при этом неопрятный и откровенно дурацкий; не в силах справиться с переживаниями о том, как смотрится со стороны, он попросту отказывается есть на публике. Прежде обеды и ужины в ресторанах были той частью общественной жизни, которой он наслаждался. Сейчас он чаще всего заказывает еду на дом и ест в одиночестве.
А еще он начал давиться. Должно быть, мышцы, которые обеспечивают безопасное прохождение пищи из полости рта по пищеводу в желудок, слабеют, потому что иногда пища застревает на полпути или, того хуже, попадает не в то горло. А как они только что убедились, сил откашляться у него теперь как у котенка, поэтому кусочек крекера уже не раз представлял для Ричарда угрозу для жизни. Его едва не прикончил крекер… Этим он с Кэти не делится.
– Ладно, ага, за последние три месяца похудели на семь фунтов. Вес надо будет стабилизировать. Придется побольше есть. Вам нужны продукты и жидкости с высоким содержанием жиров и высокой плотностью.
