– Лица – нет. Точка!
– То есть? Я…
– Приметы назовёшь? – Он с досадой перебивает меня. – Твоя подруга или моя?
Тухлый комок подкатывает к самому горлу. Я сдерживаю резкие слова одной-единственной мыслью: наверное, Мухлади пьян. Пахнет же от него перегаром? Вот он и грубит – ибо напился не настолько, чтобы лыка не вязать, но уже осмелел, уже говорит всё прямо, наотмашь, нараспашку. Ибо море по колено и чихать на людей.
– Рыжая, – глухо отвечаю я. – Шрам на животе. От аппендицита. Вроде. Шрам на шее. Её собака в детстве погрызла. Вроде…
– «Вроде»… Всё у тебя, смотрю, «вроде».
Я стискиваю зубы. Он с досадой поворачивает монитор к себе, минут пять клацает мышкой. Металлически хрюкает принтер, гудит, давит из себя стопку фотографий. Мухлади перебирает их и протягивает мне одну.
Сперва я вижу что-то тестообразное, в оттенках старой овсянки. Лишь пару секунд спустя мозг распознаёт плечи, шею, туловище. Колтуны рыжих волос. Рыжую прошлогоднюю траву в земле. Рыжую поросль между ног погибшей.
Косой шрам на животе.
Мне делается страшно, неловко и мерзко. Я смотрю на обнажённое туловище мёртвой девушки, которой явно вырезали аппендицит, и не понимаю, вижу ли рубец на её шее или вижу грязь, тени и потёки чернил принтера.
Почему она вообще голая?
Почему она голой валяется на земле?
– Н-не знаю.
– Блядь, – тихо ругается Мухлади и выдёргивает снимок из моей руки. – Ещё приметы назовёшь?
До меня доходит, что фото сделали на пустыре. На том пустыре, где я видел труп, где чёрный пакет угрюмо хлопал на ветру.
Нутро обдаёт холодом.
– Веснушки? – предлагает Мухлади. – Родинки? Хоть одну вещь ты помнишь?
– Ей два коренных удаляли!
– Я счастлив.
– Это не поможет?
– Это поможет, когда проснётся и опохмелится наш судмедэксперт. Я не биолог и не зоолог, чтобы лазить ей в рот. Внешние приметы!
– А может… может, всё-таки лицо?
– Ты тупой?
Мухлади поворачивается и смотрит глаза в глаза. Я обиженно молчу, пока не соображаю:
– Ну я, пф-ф-ф… на сгибе локтя! Правого. Там, как бы, созвездие.
– «Созвездие»! – с презрением повторяет Мухлади и снова перебирает фото, и снова отправляет на печать.
Кабинет заполняют ароматы горячего пластика и чернил. Из принтера медленно вылезает сгиб руки, на котором темнеет россыпь пятнышек – не то грязи, не то… родинок? Белые пальцы, очень длинные, тонкие пальцы. Чуть поодаль, обрезанная кадром, чернеет рукоятка пистолета.
Живот у меня скручивает.
Откуда у Дианы пистолет?
Ну откуда?
Грязь. Точно грязь. Капли её похожие на созвездие – ну и что? Машина проехала по луже и обдала девушку фонтаном из лужи. Вот и объяснение.
– Покажите лицо! – не выдерживаю я. – Прошу вас. Чё есть. Н-не могу так.
Мухлади раздражённо морщится. Перебирает снимки, снова лезет в металлическую тумбочку, тут же с грохотом заталкивает ящик обратно.
– Шестнадцать исполнилось?
– Ей? Или…
– Блядь!
– Исполнилось мне шестнадцать. Можете сказать, исполнилось.
– Кому сказать? – Мухлади резко поворачивается. – Кому?! Послушай меня внимательно: у неё вместо лица… раздавленный арбуз. Эта дура в голову себе выстрелила. В голову! – Он лупит себя по виску. – Видел ты такое в своих роликах? Хорошо понимаешь, что это значит? Потому что я не хочу иметь проблем, если ты потом начнёшь ссаться в простыню или бросаться под поезд. Понимаешь? – Мухлади горячится, повышает голос. – Я не хочу, чтобы твои родители, друзья, девки, – на каждое слово он тычет пальцем в сторону дверного проёма, будто там застыл невидимый призрак и не уходит который день, который год, – ко мне ходили и обвиняли, что я тебе психику, сука, сломал, что я тебе жизнь испортил, душу твою юную… искалечил.
Мне делается дурно, жарко, но я нахожу силы фальшиво улыбнуться.
– Нет-нет. Всё будет хорошо. Покажите лицо. П-прошу.
Мухлади с минуту смотрит на меня так, словно вот-вот придушит. С оттяжкой хлопает ладонью по столу и отворачивается. Несколько томительных секунд мы наблюдаем, как по железнодорожной насыпи за пакгаузами беззвучно уносится серо-стальная пуля экспресса. Когда поезд исчезает в вечерней мгле, Мухлади вздыхает и, разыскав на компьютере снимок, отправляет его на печать.
Я зажмуриваюсь.
Есть термин, который называется «ошибка игрока». Обычно люди думают, что будущее зависит от прошлого, что существует вселенский баланс между хорошими и плохими событиями. Что, если вы проигрываете в казино раз за разом, то шансы сорвать куш растут.
Пока принтер гудит и тужится, выпихивая из себя очередную фотографию, я подсознательно жду, как после этих долгих, кошмарно долгих и беспокойных часов наступит что-то хорошее. Я жду этого, хотя знаю: ничего во Вселенной не изменилось, и нет никой кармы, и нет баланса. И жопа, если она суждена, накроет с прежней вероятностью.
Принтер замолкает, наступает зловещая тишина.
– Опознавать будешь? Или ещё посидим?
– Замолчите. Прошу вас.
Не слушая ответную ругань Мухлади, я перевожу дыхание и протягиваю руку за распечаткой.
Ещё вдох.
Ещё выдох.
Открываю глаза.
***
Мы всегда запаздываем. Всегда чуть позади. Всегда немного в прошлом в нашем осознании настоящего – ведь сначала оно случается, и только потом реагируют глаза и уши: переводят свет и звук в импульсы и отправляют в путешествие по нейронам. Скорость передачи огромна, ни один компьютер не сравнится, но конечна. Вот и образуется эта пауза, этот промежуток.
Это опоздание.
Я до боли осознаю, что опаздываю. Опаздываю бесповоротно. На долю. На мгновение, но уступаю неумолимому течению жизни, и теперь, в отчаянии гонюсь за ним – из кабинета, из полиции, вдоль по улице.
Здания из красного кирпича и бетонные заборы сливаются в серо?бурое месиво, в нос лезут запахи сырости и тления, в уши – механический женский голос:
– Данный номер больше не обслуживается.
– Данный номер больше не обслуживается.
– Данный номер больше не обслуживается.
Мне плохо. Хочется присесть и сунуть два пальца в рот, и ледяным червём – даже не в разум, а куда-то в глотку – вползает воспоминание о Холме Смерти: северное сияние, жгучий мороз, свист Дианы.
Нет, Диана, не подействовало твоё колдовство. Оно вообще не действует, потому что в нашем мире нет магии. Ни святых, ни Богов, ни спасительной кнопки, ни спасительного слова. Никто не поможет, когда твоей матери опять стукнет куда?то уехать или когда перед внутренним взором вздуется перемолотое лицо: кости, мозги, опухшие веки. Зеленовато?синяя кожа. Выдавленный чёрный глаз, вытекший зрачок.
Поросль рыжих волос между ног.
«Не Дианы», – сказал я Мухлади. Сказал так твёрдо, как только мог: что этот выдавленный чёрный глаз не принадлежит Диане, что рыжие волосы и пятна родинок на руке – не Дианы.
– Данный номер больше не обслуживается.
Не Дианы.
Не Дианы!
«Посмеемся, когда ближайшее время найдут их трупы», – напоминает голос?девушки коллектора, и меня бросает в жар.
Я замедляю шаг, затем и вовсе останавливаюсь. Через минуту, долгую и тревожную, как гудок парохода в тумане, перестраиваю в голове маршрут, перебегаю дорогу и вжимаю кнопку вызова в трещащий корпус телефона.
– Данный номер больше не обслуживается.
Наверное, Диана не оплатила.
– Данный номер больше не обслуживается.
Рано или поздно положит деньги на счёт и ответит.
Точно, ответит.
Когда меня засасывает в себя Шестая линия, небо наливается тенями. На стене жестокой насмешкой чернеет предвыборное фото местного депутата с лозунгом «Мы научим вас быть счастливыми», у дверей бара всё так же морщится на ветру «ВНИМАНИЕ, ПРОПАЛА МАМА!» Дианы. Рядом темнеет плакат «Фекального вопроса».
Диана приходила сюда. Диана сюда вернётся.
А я дождусь.
Пройдусь между полупопиями дверей и невидящими взором посмотрю на сумрачный зал, на танцующих. Закажу «Спрайт», глотну, не чувствуя вкуса. В уши и спину ударит гитарный перегруз.
Пройдёт десять минут. Двадцать.
Диана не перезванивает и не появляется.
Тридцать минут.
Я выхожу к объявлению и в сотый раз набираю её.
– Данный номер больше не обслуживается.
Меня разбирает нервный смех.
Сорок минут.
Я снова выхожу на улицу, к объявлению, снова осматриваюсь по сторонам. Нет Дианы.
Час.
Полтора.
Ее нет.
В баре передо мной вырастает шеренга бутылочек «Спрайта». Кошелёк пустеет, зал пустеет, и бармен всё чаще отправляет Артура Александровича «делать уроки».
Я огрызаюсь, что уже взрослый, и упрямо жду. Жду и жду, но в животе нарастает неотвратимый холод понимания: Диана…
Нет!
Она была здесь и появится снова.
В два часа меня выгоняют на улицу. Я чувствую себя так, будто пьян. Будто не «Спрайт» глотал, а пиво или водку, и теперь в мозгах образовалась невесомость, и реальность куда-то выскальзывает склизким ужом.
Нависают улицы, насосные подстанции, гаражи. Гудит ветер, челюсть трясёт от холода.
Диана придёт.
Я отчаянно сторожу её объявление. Тело бьёт озноб, щёки горят.
«Посмеемся, когда ближайшее время найдут их трупы», – все громче звучит в голове.
Одеревенелыми пальцами я достаю телефон и набиваю в поиске «Коллтекторвскоеп бюпшна».
