– Это ненадолго, – перебила меня Нола, – пока ты не найдешь дом для папы и меня. Честное слово, мне очень хочется иметь пианино, на котором я могу играть в любое время, когда только пожелаю, и я не хочу ходить в дом на Монтегю-стрит, потому что он меня пугает. И кто знает, кем будут новые владельцы? Они того гляди скажут, что пианино является частью дома, и не позволят мне его забрать. – Выражение горя и отчаяния в ее глазах было достойно премии «Оскар». Больше не в силах смотреть на несчастное лицо Нолы, я поспешила перевести взгляд на Джека.
– И ты слышала, как играет Нола, – вмешался Джек. – У нее врожденный талант, так что ее игра вряд ли будет тебя раздражать. Ты можешь дать ей ключ от дома, чтобы она могла приходить и уходить, не беспокоя тебя.
Я покосилась на пирожные. Если честно, я бы не отказалась от еще одного.
– Я только что избавилась от хорошего пианино. На нем никто не играл, и его попросил себе музей. Мне же нужен домашний офис. Очень тяжело работать в гостиной без письменного стола. Стоит мне разложить мои бумаги на диване и стульях, как Генерал Ли либо устраивается спать на них, либо принимается их жевать.
Я посмотрела на них, ожидая увидеть сочувствие. Но увидела лишь две пары одинаковых голубых глаз и ямочек на щеках. Это был взгляд, призванный сломить любую, даже железную волю, а умноженный на два, делал отказ практически невозможным.
– А мне нельзя подумать об этом? – с надеждой спросила я.
Выражения их лиц не изменились.
Я пристально посмотрела на них, взвешивая в уме все «за» и «против». Было бы неплохо видеть Нолу регулярно, и в доме звучала бы музыка. Когда в течение первых нескольких месяцев после приезда в Чарльстон Нола жила со мной и моей матерью в доме на Легар-стрит, она развлекала нас своей гитарой и пением, хотя и не ставила перед собой такой цели. Когда она вернулась к Джеку, первые дни я наслаждалась тишиной и покоем: для того чтобы быть услышанной, мне больше не нужно было перекрикивать ее стереосистему. Но мне не хватало звука ее голоса и гитары.
– Я работаю над новой песней, – тихо сказала Нола, – и Джимми Гордон с нетерпением ее ждет и хочет услышать ее, как только я закончу. – Ее лицо вновь стало похоже на мордочку бассет-хаунда. – Но я никогда не закончу, пока у меня не будет своего пианино.
Нола и ее мать вместе написали песню «Глаза моей дочери». Теперь песня была продана поп-звезде Джимми Гордону для его последнего альбома, и ее крутили на всех радиостанциях. Это был тот самый успех, о котором мечтала Бонни, когда переехала в Калифорнию, но так и не смогла достичь.
Я выпрямилась.
– Откуда ты знаешь, что Джулия завещала тебе пианино? Я знаю, что она также кое-что завещала и мне, но я не слышала ни слова от распорядителей наследства.
Улыбка Джека сделалась еще ярче.
– У меня есть собственный источник в лице Ди Давенпорт, ее экономки. Той, что так щедро поделилась документами семьи Маниго для моей книги.
Я нахмурилась.
– Крупная блондинка, та, что делает Санта-Клаусов? Эта Ди Давенпорт?
Его улыбка осталась на месте.
– Она самая. Я ей нравлюсь.
Я посмотрела в потолок и вновь помолилась, чтобы у меня была дочь. Я с трудом представляла себе, как бы я вырастила мини-Джека, способного ухаживать за женщинами любого возраста, комплекции и цвета волос.
– Ди нашла за зеркалом в холле новое завещание, а также распоряжения мисс Джулии, дающие мне для работы над моей книгой доступ к семейным документам. Она рассказала мне о пианино.
– Она упомянула, что именно оставила мисс Джулия мне?
Джек и Нола переглянулись.
– Детскую кроватку, – сказал Джек после короткой паузы. – Ту, что принадлежала ее семье на протяжении многих поколений.
– Детская кроватка? Но как она узнала… – Я не договорила и сделала большие глаза. Ну конечно же! Она узнала о моей беременности тем же сверхъестественным образом, каким я узнала о завещании за зеркалом в холле, чтобы рассказать о нем Ди. Но я не горела желанием обсуждать телефонные звонки от мертвых. Я вздрогнула, вспомнив последние слова, сказанные мне мисс Джулией перед тем, как в трубке воцарилось молчание.
«Ты сильнее, чем думаешь. У тебя скоро будет повод об этом вспомнить».
Я откинулась на спинку стула, благодарная за то, что наследство было всего лишь кроваткой, а не целым полуразрушенным домом. Мне невольно подумалось, что это выглядело бы гораздо лучше как гараж. Да и пользы тоже было бы больше.
– Какая жалость, у меня уже есть колыбелька… я видела ее на чердаке, когда поднималась туда с представителем санитарной службы по поводу голубей. Она практически погребена под грудой мебели и старой одежды и, вероятно, жутко грязная. Но она есть, если мне вдруг понадобится антикварная колыбель, в чем лично я сомневаюсь. А что насчет дома? Какая бедная душа вынуждена иметь дело с этим альбатросом?
– Она оставила его Эшли-Холлу, – пискнула Нола, – но им решать, будут ли они продавать его или используют для каких-то школьных целей. Это довольно далеко от кампуса, так что, кто знает? Вот почему я хочу быть уверена, что мое пианино никто не тронет.
Они оба вновь посмотрели на меня, зная, что я уже пыталась увести разговор от темы фортепиано. Словно читая мои мысли, Джек достал из контейнера пирожное, положил его мне на тарелку и пододвинул ближе ко мне.
– Оно постоит здесь до тех пор, пока ты не найдешь для нас дом, над чем, я уверен, ты уже работаешь.
Я откусила пирожное и, пока жевала, сделала вид, будто думаю. Но, похоже, для них, как и для меня, уже было очевидно, что я не смогу сказать «нет».
– Ну хорошо, – сказала я, запив пирожное соевым молоком. – Думаю, мой домашний офис может немного подождать. Просто дайте мне знать, на какую дату и время вы закажете грузчиков, чтобы я могла внести это дело в мой календарь.
Джек выразительно кашлянул.
– Вообще-то они доставят его сюда завтра в восемь утра.
Нола отодвинула стул и взглянула на свое пустое запястье, на котором я раньше не замечала часов.
– Ого, посмотрите на время. Я должна успеть сделать домашнее задание по английскому.
Джек потянулся и притворно зевнул.
– Я тоже устал. Я писал весь день, и от этого плавится мозг. – Как истинный джентльмен, он наклонился и поцеловал меня в щеку. – Не вставай. Мы выйдем сами. Увидимся завтра, в восемь часов.
Они уже почти шагнули к кухонной двери, когда Нола сказала:
– Не забудь переставить пирожные, чтобы миссис Хулихан не заметила, что каких-то нет.
Я открыла было рот, чтобы возразить, но меня опередил оглушительный грохот где-то наверху. Генерал Ли заскулил и бросился к своей собачьей постели, где моментально зарылся мордой в мягкую подушку.
– Оставайтесь здесь, – приказал Джек Ноле и мне, но едва он шагнул в кухонную дверь, как мы обе последовали за ним через холл и поднялись вверх по лестнице. Мы все трое остановились в коридоре второго этажа, глядя на чердачную дверь, зияющую, словно открытый рот. Я всегда держала ее запертой, и ее нельзя было открыть изнутри.
Мы посмотрели друг на друга, на наше морозное дыхание, как будто стояли на улице январским утром, а не в доме в конце лета. Все втроем мы осторожно сделали пару шагов вперед, чтобы взглянуть на чердачную лестницу. И снова застыли на месте. Я несколько раз моргнула, желая убедиться, что вижу то, что, как мне казалось, я вижу. На самой верхней ступеньке, неким чудом вытащенная из-под груды старой мебели и хлама, виднелась старинная колыбель. Ее силуэт резко выделялся в тусклом свете раннего вечера на фоне окна.
– Круто, – прошептала Нола. Ее темно-синие глаза не выражали страха.
Затем откуда-то позади нас раздался детский плач. Негромкое хныканье эхом отразилось от оштукатуренных стен и высоких потолков старого дома, вызвав глубоко в моей утробе, где обитал, защищенный от внешнего мира ребенок, легкий озноб. Джек протянул руку и положил ладонь мне на живот, впервые коснувшись нашего ребенка. Наши взгляды встретились в смеси страха и ожидания, как будто мы наконец поняли, что эта новая жизнь крепко связывает нас и что мы столкнулись с чем-то большим, чем рассчитывали.
Глава 5
Почувствовав, что машина остановилась, я открыла глаза. Манеру вождения моей матери, медленную и с вечными рывками, было слишком трудно воспринимать с открытыми глазами. Я бы с радостью сама села за руль или пешком отправилась в «Хомини Гриль» на встречу с Софи, но моя мать, пропустившая большую часть моего детства и юности, начала воспринимать меня как стеклянную куклу, ничего не умеющую делать самостоятельно.
– Интересно, есть ли у них камердинер, – сказала моя мать, заглушив двигатель. Ей удалось припарковаться у тротуара в переулке, всего в двух кварталах от ресторана на Ратледж-авеню.
– Ничего, как-нибудь дойду сама.
Она с видимой неохотой выключила зажигание.
– Тебе не стоит ходить на каблуках в твоем положении. Твои лодыжки не были бы такими опухшими, если бы ты упрямо не надевала в такую жару эти туфли. Кстати, я нашла тот пакетик картофельных чипсов, спрятанный в кухонном мусорном ведре. Весь этот натрий тоже не на пользу.
Я отстегнула ремень безопасности.
– У меня есть лишь крошечные промежутки, когда меня не тошнит, и я отказываюсь тратить их на еду со вкусом древесной коры. – Я открыла дверь с моей стороны и, чтобы не слышать ее ответ, вылезла из машины.
Мать догнала меня на тротуаре.
– И мне кажется, у Генерала Ли эмпатическая беременность. Он стал слегка толстоват.
– Неправда. Он просто пушистый. И ширококостный. А если и набрал несколько лишних фунтов, то лишь потому, что я не могла его выгуливать – слишком жарко. И у меня все время болят ноги.
Она многозначительно посмотрела на мои туфли, но самосохранение вынудило ее промолчать. Мы как раз подходили к главному входу в легендарную парикмахерскую, обшитую красным сайдингом, а теперь превращенную в ресторан, когда я услышала, что меня кто-то окликнул.
Я повернулась и увидела, что ко мне с протянутыми руками бросилась моя лучшая подруга. Сколь бы часто я ни видела доктора Софи Уоллен, ее наряды всякий раз заставляли меня остановиться и задуматься, как она может быть моей лучшей подругой. Сегодня ее темные волосы для разнообразия были распущены, кудряшки подпрыгивали вокруг лица и плеч, а щеки обрамляли светло-коричневые, выцветшие на солнце пряди. С головы до ног она была одета в выкрашенные домашним способом вещи, включая легинсы, но за исключением клетчатого шарфа, который Софи накинула на шею, как ожерелье. Ноги украшали вездесущие «биркенстоки», и я была рада увидеть, что, по крайней мере, ее ногти на ногах не подверглись окрашиванию в чане с краской.
– Мелани! – радостно взвизгнула она, заключив меня в медвежьи объятия, которые, как ни странно, заставили меня почувствовать себя гораздо лучше, еще раз напомнив мне, почему мы с Софи были лучшими подругами. Отстранив меня на расстояние вытянутой руки, она одарила меня пристальным взглядом. Ее улыбка мгновенно исчезла, а сама она прищурилась. – Ты не слишком хорошо выглядишь. Как ты себя чувствуешь?
Моя мать шагнула вперед.
– У нее ужасное утреннее недомогание, и она накапливает воду, как арбуз.
Софи отпустила меня, чтобы моя мать могла поцеловать ее в обе щеки.
– И ее кожа вся в прыщиках, как у подростка.
– Между прочим, я вас слышу, – сообщила я, глядя на мою мать и на теперь бывшую лучшую подругу. Обе обернулись и посмотрели на меня с одинаковым выражением жалости. Проигнорировав их взгляды, я открыла дверь в ресторан. – Хочу есть! – крикнула я через плечо, не заботясь о том, последуют они за мной или нет.
Нас быстро усадили за деревянный стол рядом с передним окном, нижняя половина которого была прикрыта кружевной занавеской. Я была голодна как волк, но не потому, что не позавтракала. Проглотив несколько соленых печенюшек, я наконец смогла поднять голову с подушки и, ощутив настоящий голод, позволила миссис Хулихан разогреть для меня одну из булочек с брокколи, с каплей масла наверху. Булочка задержалась в моем желудке почти на три минуты.
Терзаемая голодом олимпийского пловца, я изучила меню и заказала сладкий чай, суп из крабов, маленькую тарелку с жареной курицей, кукурузный хлеб и рагу из креветок и риса, после чего была вынуждена объяснять ошеломленному официанту, что это заказ не на весь стол. Выбор Софи был скромней: овощная тарелка – все исключительно от местных фермеров – и большой стакан воды с лимоном. Моя мать заказала суп и салат, и ни та ни другая не ответила на мой воинственный взгляд.
Стремясь отвлечь разговор от моих диетических привычек, я повернулась к Софи.
– Ну и как тебе супружеская жизнь? Как прошел медовый месяц? Надеюсь, ты захватила фотографии.
Софи застенчиво заправила волосы за ухо, не обращая внимания на то, как они тотчас же выскочили обратно.
– Медовый месяц был просто потрясающим, и я очень рекомендую семейную жизнь. – Она слегка покраснела. Я пристально посмотрела на нее, гадая, что, кроме выцветших на солнце волос, кажется мне другим. Ее глаза сверкали, а кожа практически сияла. Будь на месте Софи Уоллен кто-то другой, я бы заподозрила, что она только что сделала химический пилинг и чистку лица, две вещи, которым – я знала это наверняка – она никогда не подвергла бы свою кожу.
– Ты выглядишь настоящей красавицей, – сказала моя мать, вторя моим мыслям и явно не обращая внимания на наряд Софи. – Супружеская жизнь определенно тебе на пользу.
Та одарила меня многозначительным взглядом.
– Серьезно, – сказала я. – Что ты используешь сейчас для своей кожи? Я видела младенцев с кожей похуже.
Моя мать села прямее и, слегка вздохнув, прижала руки ко рту.
– Что такое? Я чего-то не знаю? – Я растерянно перевела взгляд с Софи на мать, а затем снова на мою подругу.
– Я беременна! – почти выкрикнула Софи.
– Ты беременна? – крикнула я в ответ, отчего другие посетители повернули головы в нашу сторону. Она кивнула. Ее кожа светилась розовым, как созревший персик.
– Но как?.. – Я жестом указала на ее сияющее лицо, узкую талию и изящные лодыжки.
– По-моему, это обычное дело, Мелли, – нахмурилась моя мать.
– Я имею в виду, как ты можешь так выглядеть… и быть беременной?
Их улыбки слегка потускнели. Они пристально посмотрели на меня, стратегически глядя мне в глаза, а не на мое покрытое пятнами лицо, распухшие лодыжки или неудобно натянутую на колени юбку.
Моя мать положила руку поверх моей.
– Все беременности разные, Мелли. Меня всю мою беременность тобой выворачивало наизнанку, и я почти не набрала веса. Зато большую часть времени я была зеленой, а мой бюст просто не помещался в бюстгальтер. Но через несколько лет, когда Амелия была беременна Джеком, она выглядела потрясающе – она как будто светилась, а то, что она беременна, можно было определить лишь по маленькому животику спереди.
– По-твоему, мама, это должно помочь мне почувствовать себя лучше? Ты не только напомнила мне, что Джек моложе меня, но и дала понять, как я буду себя чувствовать и как буду выглядеть все девять месяцев. – Я не сомневалась: окружающие могли видеть, как мои гормоны проносятся над столом струями радужного фонтана, и поспешила подавить рыдание.
Наш официант приблизился с кувшином воды, но, заметив мою кислую физиономию, быстро изменил курс.
Софи взяла меня за другую руку и сочувственно ее пожала.
– Вот увидишь, как только твои гормоны успокоятся, ты почувствуешь себя намного лучше, а как только ты почувствуешь себя лучше, ты будешь лучше выглядеть. – Она улыбнулась, и я заметила, что даже ее зубы стали белее. – И не забывай, как важно питание, не только для ребенка, но и для тебя самой. Твой врач уже дал тебе литературу о том, что тебе следует есть?
Я тупо рассматривала белую салфетку у меня на коленях, как будто это внезапно стало важнейшей целью моей жизни.
– Мелли? – спросила моя мать.
– Я умираю от голода, – сказала я, выискивая взглядом нашего официанта. – Надеюсь, они быстро принесут мне суп.
– Мелли? – повторила она. Ее голос повысился на тон выше, и официант вновь отступил назад. – Ты еще не обращалась к врачу? Обратиться к врачу никогда не рано, тем более если учесть твой возраст.
Я шлепнула ладонями по столу.
– Спасибо, мама. Может, ты поможешь мне найти врача, специалиста в области гериатрического акушерства.
– Мелли, не говори чушь…
Софи подняла руку.
– Ты что… уже на третьем месяце?
Я посмотрела на нее.
– Если честно, я об этом пока не думала.
