Из акварели в гравюру
Михаил Борисович Бару
На что надеется человек, книга стихов которого выходит из печати? Он надеется на множество или даже два множества читателей, выстроившихся в три или даже в четыре очереди перед прилавками книжных магазинов, в его голове раздаются крики «Больше одной книги в руки не давать!» или «За мной велели не занимать! Тираж кончается!», рука его непроизвольно двигается, как бы подписывая бесчисленные экземпляры еще пахнущие типографской краской и клеем, с губ его не сходит улыбка, которую он не переставая дарит воображаемым читателям, перед его затуманенным взором предстают аршинные заголовки газет и в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… Тридцать пять тысяч одних курьеров! Короче говоря, он надеется на чудо или даже три чуда, которые, скорее всего, не случатся, но кто может запретить ему надеяться? Никто.
Михаил Бару
Из акварели в гравюру
© Михаил Бару, автор, 2021
© Игорь Сакуров, художник, 2021
© «Захаров», 2021
* * *
Предисловие
Единственное предназначение поэзии – соединить человека с жизнью. Коротенькие, переполненные любовью ко всему, чего коснется взгляд, стихи Михаила Бару еще как соединяют.
Любовь вообще более трудное чувство, чем, скажем, гнев или сарказм. Отторгнуть мир куда проще, чем уметь принять со всей его неразберихой и спорящими друг с дружкой подробностями вздорного бытия.
Мир Михаила Бару не столь обширен, зато пристально прочувствован и обжит. Он соразмерен человеку и населен тысячами пронзительно запечатленных примет жизни, от вцепившегося в ветер дерева до забытой в доме куклы, от птичьих следов рыбака на льду до ухмыляющихся окон рюмочной и шевельнувшего занавеску вздоха любимой. Он принят с любовью не слепой, но зрячей, умеющей и взгрустнуть, и посмеяться.
Формально стихи Бару – это лирические миниатюры. В четыре, пять, две, одну, редко немногим больше строчек. Но в подавляющем своем большинстве – трехстишья. А раз так, неизбежно возникает слово “хайку”.
Хайку – величайшее творение японской, да и мировой поэзии. Сгущенные до трех строк, в оригинале до семнадцати слогов, картинки мира, вмещающие и пейзаж, и остро схваченные черты житейской ситуации, и чувственное осмысление того и другого, выводящее далеко за их пределы.
За три с лишним века в жанре хайку японскими поэтами созданы бессмертные шедевры. Их творения и сам этот жанр высокой поэзии и сегодня продолжают жить. Но еще он открыл дверцу в пространство словесного творчества множеству хотя и не поэтов, но вдохновенных любителей и энтузиастов. Краткая, достаточно простая и внятная форма позволяет пусть и не наделенному специальным поэтическим даром, но обостренно чувствующему окружающий мир и неравнодушному к слову человеку вложить это свое мироощущение в заветные три строки.
На всех материках, на множестве языков сотни миллионов людей сочиняют стихи. И начиная примерно с середины XX века изрядная часть этих стихотворцев сочиняет именно хайку.
Иные из них строго следят за соблюдением формальных правил хайку, начиная с ритмического устройства строк: пять – семь – пять слогов. Другие ими пренебрегают, ограничиваясь лишь объемом в три строки и способом зрения, обнажающего мир. Но все они совершают свой шажок в эстетическом освоении бытия, что делает и их, и его богаче. А время от времени из-под их пера выходят и подлинно ценные художественные произведения.
Но пишут хайку и профессиональные поэты, в том числе и в России. Иные обращаются к ним время от времени, некоторые целиком погружены в этот жанр. К последним принадлежит – и едва ли не самый яркий из них – автор этой книги, поэт Михаил Бару.
Поэты в узком смысле слова всегда пристрастно следят за происходившем и происходящем в окружающей иноязычной поэзии, но никогда не переносят его на свою почву прямиком. Будь то оды, или элегии, или басни, или сонеты – они не продолжают опыты Пиндара, или Овидия и даже Томаса Грея, или Эзопа с Лафонтеном, или Петрарки с Шекспиром – они развивают свою национальную поэзию, в нашем случае русскую. То же и с хайку.
Из мириада “хайку”, “танка” и прочих японесок стихи Михаила Бару выделяются не только тем, что хороши, но и своей полной, безнадежной обруселостью. Собственно, потому они и хороши.
Генеалогия этих маленьких творений восходит не только, да и не столько к классическим образчикам Басё и Иссы, но и ко всему нашему отечественному литературному хозяйству, да хоть к “деревенской прозе” – особенно если понимать ее широко, например, с охотничьих баек Ивана Тургенева. Или к “городской” метафорической краткой прозе Олеши и позднего Катаева.
Ну да, это чудесные японские трех- и пятистишья подсказали сугубое внимание к природе и к детали, тонкость чувствования, придали отваги уложить поэтическое высказывание буквально в несколько строк. Но и хватит, можно забыть о системе слогов и прочих условностях, можно шутить, когда взбредет, с “сезонным” словом, можно населить безлюдную заморскую форму отечественными обитателями: японскими очками не скроешь русской физиономии и уж тем более того, на что через эти очки глядишь…
Вот и получилась чудесная русская поэзия. Умная, ироничная, наблюдательная, добрая, лукавая. Крайне необходимая измученному постмодернизмом организму нашей словесности.
Взявшему в руки эту книгу советую читать ее медленно. Отхлебывать мелкими глотками, как горячий чай с липовым настоем, а лучше с доброй порцией рябиновки. И вам непременно полегчает.
Алексей Алёхин
Обещастье
Сказано все…
В чашку слезу уронил
Пустой самовар
Весенняя ночь
Дрожит на кончике сосульки
Капля лунного света
Оттепель…
Еще чернее
Ветви деревьев
Ранней весной, проезжая по мосту через Оку
На мартовском льду
Потемневшем и тонком
Одиноко чернеет фигурка
Рыбака-камикадзе
Тающий снег…
От распахнутых настежь ресниц
Ветерок в голове
Весеннее солнце
Разноцветные капли
Тающего неба
Ранняя весна…
Из окон хорового училища
Истошное пение
Весеннее солнце…
Тень сосульки тает быстрее
Сосульки
Капает с крыш…
С неприязнью глядит воробей
На клюющую сало синицу
Оттепель
Давятся кашей соленой
Худые ботинки
Талая вода…
Первый раз с октября
Моется воробей
Весенний лес…
Пытаюсь разобрать слова
В шепоте тающего снега
Пригрело…
Чернеет сквозь тонкий
Шампанский
Пузырчатый лед
