– Никаких нервов. Мне почти всё равно, выиграл я или проиграл. Дело не в деньгах, а в справедливости. Я не растрачиваюсь на это, а наоборот. Я согласен с Марксом, что жизнь – борьба. Мне нравится бороться.
А вот ещё одна характерная история из его личной жизни.
Успенский удочерил двух девочек. Я, честно сказать, этого не понимал. Но однажды я приехал в деревню, где он жил, и застал в его доме такую картину. Стол, за столом с одной стороны сидит он, с другой – девочки, а посередине – макет театра, сцена, куклы. Говорит:
– Юра, я тебя очень прошу: ты или иди погуляй, или, если хочешь сидеть – сиди, но только тихо. Сейчас идёт спектакль – я занимаюсь с дочками.
Забавно… Трогательно… Девочки реагировали невероятно. Длилось это не менее получаса. Я чуть-чуть раньше приехал, но он наметил занятие с дочками и довёл его до конца, не обращая на меня внимания, не извиняясь и не стремясь завершить побыстрее. Это на меня произвело мощнейшее впечатление: я видел их любовь к нему и его терпение и отцовское внимание.
Успенский начал выезжать за границу – в Финляндию, где вышла его сказка. Он договорился, что деньги за перевод его книги дадут не государству, а непосредственно ему в руки. Не знаю, как уж ему это удалось – даже артисты Большого театра за рубежом не решались заработанные деньги получать на руки. А на весь гонорар он купил видеомагнитофон. Я ещё не понимал, что это такое, потом позвонил друзьям, и мне рассказали, что к чему. И вот я ему звоню:
– Эдик, мне плёнки дали посмотреть – мюзиклы заграничные. Можно я к тебе приеду – посмотрим?
– Да нет, – отвечает, – я всё это решил передать детскому дому. Им это нужнее, чем нам.
Как-то я приехал к нему на дачу. Мы зашли в комнату, где были только его книги. Он снял с полки одну и говорит:
– Долго думал, подарить тебе или не подарить. Это книга о Лжедмитрии. Я, конечно, не историк… – И вручает мне толстую книгу. Он издал её за свой счёт и весь тираж выкупил. Я не знаю, читал ли её кто-нибудь кроме меня. А смущался он, по-моему, потому, что я по образованию преподаватель истории. То есть, при всей уверенности в себе, у него не было чувства «Я – гений».
Закончить я хочу такой историей. Все знают, что он всегда делал то, что хотел. Но при этом…
Какое-то время я вёл на Первом канале передачу «Чунга-Чанга». Смысл её был в том, чтобы знакомить детей с авторами, которые писали детские песни. В том числе, конечно, с Успенским. Эту программу было бы интересно найти, потому что такого Успенского никто никогда не видел. Перед съёмкой он мне сказал:
– Юра, это твоя передача. Скажи, что мне делать? Я буду делать абсолютно всё, что ты велишь, и на сто процентов подчиняться тебе.
Я говорю:
– Да нет, не надо. Будь собою. Даже если ты глупости наговоришь, я вырежу. Ничего не бойся. Будь свободным.
И он стал читать свои лирические стихи, которых я никогда не слышал. Он был невероятно трогательный, нежный. И даже какой-то беззащитный. Я над ним подшучивал, а он не отвечал. Я его пытался раззадорить, а он мне отвечал мягко. Это была чудесная передача. И незабываемое воспоминание…
Хорошо бы в нашей стране восторжествовала справедливость по-Успенски!
Александр Левенбук
Эдюля
Так называли Эдуарда Успенского в нашей компании. А были в ней: Феликс Камов (Кандель) известный российский и израильский писатель, автор многих литературных и исторических книг, Эдуард Успенский, самый популярный детский писатель, Аркадий Хайт, лауреат Государственной премии СССР, Александр Курляндский, лауреат такой же премии, Михаил Танич – один из лучших поэтов-песенников, и мы с Лившицем. Тогда никаких особых достижений и почетных званий у нас не было, а принципы были. Они не были сформулированы и записаны, но как бы висели в воздухе квартиры Феликса Камова, в которой мы чаще всего собирались.
Вот эти принципы: писать смешно, но не ради смеха; писать не похоже на других; обязательно изобретать свой приём, форму произведения.
Однажды Эдик что-то нарушил, в смысле товарищеской этики. Мы устроили суд над ним. Во время суда я вдруг почувствовал, что все как-то ограничиваются слишком мягкими упреками. Я спросил: «Почему?». Хайт ответил: «Амнистия за талант».
Вся молодость Лившица-Левенбука связана с Камовым и Успенским. Наш успех и популярность – их заслуга. Они написали нам массу прекрасных номеров, смешных и разных. До сих пор, а прошло полвека, многие помнят фразы:
«Начинается массовка,
Открывается перцовка».
Или:
«Баба, не будь дурой —
Занимайся физкультурой!».
Или:
«Жил старик
со своей секретаршей».
Однажды во дворце спорта Лужники мы исполняли номер «Слухи про артистов», в котором существующие слухи авторы доводили до абсурда. Разговор двух бабок.
Одна:
– Я слыхала, что Бернес
Навсегда от нас исчез.
Вторая:
– Никуда он не исчез,
В холодильнике Бернес.
В холодильнике доска,
Где морозится треска.
И на этой вот доске
Марк Бернес лежит в тоске…
Вылез, выступил Бернес
И опять туда залез.
После этих смешных глупостей Марк Бернес выходил на сцену без объявления ко всеобщей радости зрителей.
Мы начали выступать отделением и однажды выехали в длительные гастроли по Сибири и Дальнему Востоку шикарной компанией: Феликс Камов, Эдуард Успенский, Михаил Танич, Ян Френкель, певица Раиса Неменова и мы.
А позже репертуара накопилось и на сольный концерт. И за всё спасибо нашим авторам.
Ещё в период соавторства с Камовым Эдик начал работать самостоятельно. Появились Чебурашка, и Крокодил Гена, и Старуха Шапокляк, и Кот Матроскин, и Дядя Фёдор, и многие, многие другие. И все персонажи были изобретением Успенского, его фантазии и таланта.
Потом судьба развела соавторов. Феликс уехал в Израиль. Эдик несколько раз ездил в Иерусалим, а Феликс приезжал в Москву. Они сохранили самые тёплые отношения.
Мелькают слухи, что Эдик был скуповат. Не знаю. Скорее наоборот. Однажды театру «Шалом» нужна была помощь, и он дал нам серьёзную сумму. Сразу, безо всяких уговоров.
Эдик любил и умел придумывать новые проекты. Он смело сочинял сказку вместе со зрительным залом, он начинал знаменитую «Радионяню» и нестандартную передачу «В нашу гавань заходили корабли». У него всё было: и слава, и популярность. Не хватало только ласки и внимания.
Знаменитый писатель Сергей Михалков придумал Дядю Степу и совершенно заслуженно купался в почестях и признании. А писатель Эдуард Успенский придумал массу таких героев, но не имел почётных званий и почти не имел высоких наград. Наверное, поэтому он любил, когда мы называли его ласково – Эдюля. И называли так до последних дней его жизни.
Валерий Воскобойников
Для меня он – всегда живой!
22 декабря – день необычный: полушарие наше накрывает самая длинная ночь, а уж в следующие недели ночи укорачиваются, зато дни – становятся всё длинней и светлее. Поэтому 22 декабря можно уверенно называть днём начала светлых надежд. А ещё в этот день в 1937 году родился мой друг и любимый писатель Эдуард Николаевич Успенский.
Когда я читаю лекции по истории русской детской литературы от древнейших времён до сегодняшних дней, то говорю студентам, что вклад Успенского в детскую литературу ХХ века приблизительно равен вкладу Чуковского и Маршака вместе взятых. Для нескольких поколений читателей, родившихся в ХХ столетии, Эдуард Николаевич – это эпоха длиной в половину века, и не только нынешние внучки, но их мамы, а также бабушки с дедушками, воспитывались на его стихах, повестях и мультфильмах, радио- и телепередачах. Мне посчастливилось в году 1965 увидеть в только что после большого перерыва возобновлённом журнале «Детская литература», а потом и изданной отдельной книжкой, одну из первых публикаций Успенского – про знаменитого смешного слонёнка. Эта публикация неведомого тогда поэта стала для меня событием жизни, потому что после десятилетий тусклых детских стихов его стихи были абсолютно новой поэзией. Как когда-то «Крокодил» Чуковского. А уже в следующем году, в 1966, была впервые издана и проза Эдуарда Николаевича: повесть «Крокодил Гена и его друзья». В принципе, уже их с избытком хватало, чтобы Успенский стал известным писателем. Так, в общем-то, и было: книги Успенского мгновенно обрели известность. Но вот только членом Союза писателей он стал очень нескоро. Литературные генералы, точнее – генеральши того времени изо всех сил препятствовали его приёму в эту организацию. Внутренне свободный Успенский был для них человеком чужой крови, и они, привыкшие не столько служить, сколько прислуживаться, это мгновенно почувствовали. Зато, в отличие от них, Успенский стал всенародно любимым писателем. Причём, что показательно: его одинаково любят не только дети и взрослые государства Российского, но, например, и японского, финского, которые тоже давно воспитываются на его книгах. Эдуард Николаевич населил литературу столь большой компанией ярких, характерных и чрезвычайно популярных литературных героев, какой хватило бы десятку других известных детских писателей.
Настоящее знакомство с ним состоялось в феврале 1971 года на семинаре драматургов в Ялте. Так уж получилось, что в столовой Дома творчества нас посадили за один стол. И я в первые минуты общения сообщил ему о любви к его книгам. Он выслушал мои восторженные слова спокойно и предложил после обеда прогуляться по ялтинской набережной. Эти прогулки стали для нас ежедневными. Что мы только ни обсуждали в те часы!
В московской «тусовке» было принято считать его человеком трудным. Я, с десяток лет проводивший вместе с ним всероссийские мастер-классы и семинары молодых, пишущих для детей, а также работавший с ним в жюри премий, могу это мнение подтвердить. С Успенским и в самом деле было трудно общаться, но только жуликам, как из министерств, так и от литературы. Для остальных же общение с ним – было праздником творческой фантазии и неожиданных импровизаций. Людей, привыкших к уравновешенной жизни, неожиданные выходки знаменитого классика иногда обескураживали. Но лишь в первое мгновение. А дальше оказывалось, что в той, конкретной, ситуации именно поступок Успенского был самым правильным и точным. Я, как и другие, тоже не раз становился свидетелем и участником его импровизаций. Например, такой.
В июле 2007 года мы с ним проводили очередной Всероссийский семинар молодых детских литераторов в родном имении Тургенева – Спасском-Лутовиново и однажды вместе с молодыми поехали в город Орёл, где нам полагалось встретиться в детской библиотеке с читателями. И когда нас привезли в эту библиотеку, оказалось, что изнывающие от жары дети уже ждали нас больше двух часов. Я был в растерянности: вести встречу с читателями, да к тому же – с детьми, доведёнными до такой кондиции, невозможно. И, тем не менее, собрался начать вступительное слово. «А давайте играть в “Репку”», – неожиданно прервал меня Успенский. И немедленно стал выстраивать из присутствующих знаменитую сказку.
Сопровождавший нас в городе мужчина солидных размеров, зам. главы администрации Орловской области, превратился в репку. Семилетний мальчик – стал дедкой, девочка – бабкой, кто-то – внучкой, директор библиотеки – Жучкой, а директор Литературного заповедника (тоже весьма солидный мужчина) – мышкой. Игра прошла под хохот всех – и детей, и взрослых. И после неё воздух вновь показался свежим и можно было начинать литературную встречу.
У Успенского неординарно было многое – его творческая биография, его дом, наполненный добродушным зверьём, его ученики, такие, как например, Олег Григорьев, Станислав Востоков, и главное – его книги, от которых устремляется в мир энергия весёлой фантазии и добра. И это очень важно: книги Эдуарда Николаевича никогда не бывали злыми. И когда однажды к юбилею Успенского меня попросили написать несколько «поздравительных слов» о нём в газету «Книжное обозрение», я, пишущий только прозу, неожиданно для самого выразил свою любовь к нему в стихотворении:
Я не открою вам секрета:
Людей известных – миллиард.
Но мне дороже всех поэтов —
Один – Успенский, Эдуард.
Ах, как хорош товарищ Печкин,
И Чебурашка, Крокодил!
Милы мне эти – человечки
Не зря их Эдик породил!
Хотел бы жить я с ними тоже,
По Простоквашину бродить,
Дрессировать котов и, может,
Его Буренушку доить!
Феликс Шапиро
* * *
С Эдиком я познакомился в середине 60-х годов прошлого века. Мы были почти ровесниками, поэтому сразу же перешли на «ты». Я тогда работал в журнале «Весёлые картинки», а Эдик ещё не был всемирно известным преуспевающим Эдуардом Успенским. Поэтому он охотно брался за любую работу. В «Весёлых картинках» он два года писал сопроводительные тексты к двум циклам детских рисунков. Один назывался «Наши мамы, наши папы». Читатели присылали в журнал рисунки, на которых изображали своих родителей, работающих в самых разных сферах народного хозяйства, а Эдик оживлял рисунки очень остроумными текстами. Он очень жалел, что нельзя подписать замечательный рисунок маленькой девочки, снабжённый собственноручной подписью «Моя мама осеменяет коров, а я ей помогаю». Но – увы! – всевидящее око блюстителей нравственности не позволило мне включить этот рисунок в очередную подборку. Предпочтение отдавалась сталеварам, плотникам и другим почётным профессиям.
Другой цикл был посвящён очередному юбилею СССР. Назывался он «Твой Советский Союз». Эдик отнёсся к этой работе очень серьёзно. Тексты были такими интересными, что мы получили несколько благодарностей от Центральных Комитетов комсомола некоторых союзных республик.
Работать с Эдиком было не просто. Он с присущим ему жаром отстаивал каждое слово. Я, как правило, соглашался с его доводами. Труднее было, когда замечания делали главный редактор или ответственный секретарь. Уже тогда Эдик не признавал никаких авторитетов. Он рвался в бой и почти всегда отстаивал свою правоту.
В 1973 году Эдик очень помог мне справиться с сюжетом либретто оперетты для детей «Аз, буки, веди, или Приключения Азбукина Феди», которую мы написали вместе с Мишей Пляцковским. Но запомнился мне этот год совсем по другой причине.
Итак, 1973-й. Расцвет застоя. Возрождение культа Сталина. Нарождение нового культа бровастого героя всего и вся. За чтение самиздатовских произведений можно было угодить за решётку. И т. д., и т. п. И Эдик даёт мне прочитать свою пьесу, название которой я, к сожалению, забыл. И не только название, но и содержание. Но впечатление осталось. А было оно таким: антисоветчина чистой воды! Вздохнул я и изрёк:
– Эдик, жутко талантливо! Но пьесу эту в Союзе никогда не поставят! Никогда и ни в одном театре!
Хорошо помню реакцию Эдика. Он улыбнулся и сказал:
– Ты исторический пессимист, а я исторический оптимист. Давай поспорим, что в недалёком будущем я тебе позвоню и приглашу на премьеру спектакля.
И мы поспорили. Прошло 15 лет. В этот период мы с Эдиком редко встречались. Честно говоря, о нашем споре я забыл. Но осенью 1988 года Эдик позвонил мне и закричал:
– Ты проиграл! Пьесу поставили! Сразу в двух театрах! В Риге и в Вильнюсе.
Думаю, что эта вера в лучшее будущее всегда помогала Успенскому жить и бороться.
И напоследок ещё один эпизод, в котором проявилась суть внутренне очень доброго человека, которым, несомненно, был Эдик.
Осень. Проливной дождь. Я в каком-то издательстве, и мне позарез нужно попасть в сберкассу. И вдруг, как в древнегреческих трагедиях deus ex machina, в коридоре появляется Эдик. Здороваемся.
Эдик:
– Ты чего такой понурый?
Объясняю.
Эдик:
– Нет проблем! Я на машине. Подброшу. – И мы на его чёрной «Волге» мчимся по Москве и подкатываем к дверям сберкассы. Как говорится, пустячок, но в нём весь Эдик.
И в заключение хочу вспомнить слова Некрасова, написанные им после ухода из жизни великого критика, которые в равной мере относятся к Эдику Успенскому:
Природа-мать! Когда б таких людей
Ты иногда не посылала миру,
Заглохла б нива жизни…
Михаил Липскеров
