– Да все, – ответила я, но он, очевидно, не понял, о чем это я.
Мои родители каждое лето тоже устраивали вечеринку. Но вместо танцев босиком, сдвинутых ковров и пожилых женщин в модных сандалиях коктейльная вечеринка моих родителей предполагала строгий подсчет и учет участников. Далее высчитывалось количество мини-пирогов из расчета по четыре штуки на каждого. В магазине «Филен», который в торговом центре на Честнат-Хилл, закупались приталенные летние платья, а в каждой туалетной комнате гостей ждали выглаженные полотенца для рук с вышивкой и подносы с мылом в виде морских гребешков.
Я ездила на каникулы в Труро с детства, и каждое лето было таким же предсказуемым, как местные приливы. В солнечные дни мы шли на Балстон-Бич и раскладывали свои полотенца по правую сторону от входа и никогда по левую. Если вода воняла водорослями, мы ехали на Корн-Хилл, чтобы поплавать там в заливе, где в безветренную погоду можно было легко оплыть скалу шесть раз, скользя по стеклянной поверхности воды. Родители при этом раскрывали пляжные кресла и усаживались читать. Мама читала семейные саги, повествующие сразу о нескольких поколениях одной семьи, перебравшейся из своего маленького штетла в Скарсдейл, а папа – одно из последних изданий биографии президента, напечатанных книжным клубом «Книга месяца», или же смотрел котировки акций. А мы с моим братом Дэнни в это время ныряли за манящими крабами или просто купались. Эта картинка немного изменилась, когда мы стали старше, но не слишком сильно. Вместо барахтанья в воде я теперь зачитывалась романами, а Дэнни боролся с задачками из колонки математических игр журнала «Сайнтифик Америкэн».
В последний день каникул мы обычно покупали лобстеров и вечером варили их в большой черной кастрюле. Возвратившись в Ньютон, мы стряхивали песок со своей летней одежды и точно по переключателю возвращались к привычной рутине – работа, школа, ужин в шесть, похвалы, которыми родители часто награждали Дэнни за его блестящие знания по математике, и их мягкое недовольство моей мечтательностью и тягой к книгам. Созданная однажды, эта схема никогда кардинально не менялась.
Даже теперь родители, точно одержимые, следят за успехами Дэнни в магистратуре MIT[2 - «Эм Ай Ти», Массачусетский технологический институт – одно из самых престижных технических учебных заведений США и мира.], и все их надежды на величие нашего рода полностью возложены на него. В случае же со мной они просто ждут, когда я брошу свою мечту о писательстве и возьмусь за ум, поступлю на юридический факультет или хотя бы получу диплом преподавателя. В последнее время я тоже часто сомневаюсь, тот ли путь я выбрала. Я задаюсь вопросом, как я могу серьезно воспринимать занятие, которое до сих пор не принесло мне никаких ощутимых результатов, если не считать горы исписанных листов, раскиданных по комнате.
Однако глядя на танцующего Фрэнни, на то, как развеваются его длинные волосы, я вдруг почувствовала воодушевление – ощущение того, что неожиданным образом возможно все. Я обрела робкую веру в то, что тоже могу стать человеком искусства. Жизнь свела меня с Фрэнни и этим совсем иным Труро, и я была пьяна от счастья. Мне уже теперь не хотелось так просто упустить эту возможность для себя.
2
На следующее утро я проснулась и увидела на окне стекающие капли – пока я спала, прошел дождь и в воздухе повис плотный туман, скрывавший заросший берег и залив за ним. Плотной ватой туман окружил дом, стирая очертания всего, что было снаружи, но это только усиливало ощущение, что все произошедшее вчера было сном. От этого сна остались яркие, но бессвязные картинки. Пожилой мужчина, похожий на Альберта Эйнштейна, напористо утягивает меня в импровизированное танго. Толпа людей перебирается на застекленную веранду, чтобы послушать, как Генри читает пугающую, но вместе с тем завораживающую старую поэму, «Кремация Сэма Макги», а я блуждаю по второму этажу в поисках туалета и набредаю на спальню Генри и Тилли, в которой так много свечей, что она напоминает некое святилище.
Спускаясь вниз, по пути на кухню я услышала, как мама говорит по телефону: «Да, руководитель летней вечеринки. Да, именно так, руководитель». Видимо, по аналогии с руководителем регаты на реке Чарльз. Думаю, это у них такой юмор. Нет, я не знаю подробностей. Вернулась домой тогда она очень поздно.
Маме, скорее всего, было бы любопытно узнать о вечеринке, но максимум того, что она покажет мне, это легкий интерес. Она не скрывала своего удивления, когда узнала, что меня пригласили туда. Она дала мне понять, что, по ее мнению, Генри выслал приглашение просто потому, что не ожидал, что я приму его. Эта реакция вполне соответствовала ее странному восхищению обществом Генри и Тилли – она была просто очарована ими, но в то же время презирала их.
Когда я начала работать в «Ходдер энд Страйк», ее, похоже, впечатлил тот факт, что я переписываюсь с Генри. Однако если она читала что-нибудь о том, что «Нью-Йоркер» сдает позиции, она не упускала возможности сообщить мне об этом. Она пересылала мне статьи о недавнем изгнании легендарного редактора Уильяма Шона, обведя красной ручкой абзац, в котором тексты Генри приводились в качестве иллюстрации, каким банальным и невзыскательным стал язык большинства статей журнала. А недавно с едва скрываемым торжеством она сообщила мне, что написанную Генри статью аж в трех частях об автомагистралях между штатами высмеяли в журнале «Спай».
– Пишут, что нет такого факта, в который он не мог бы не влюбиться. Он фанат информации, любой информации, – подчеркнула она.
– С каких это пор провинциальные дизайнеры читают «Спай»? – спросила я.
Она поморщилась от моей словесной шпильки.
– Я просто люблю быть в курсе событий, – сказала она, а потом добавила: – А вообще этот журнал принесла мне заказчица. Ее сын занимается продажей рекламного места в этом журнале.
Когда я зашла на кухню, мама уже положила трубку. На столе стояла корзинка с черничными маффинами.
– Хорошо вчера провела время? – спросила она, убирая тарелки в посудомоечную машину.
– Очень.
Я налила себе чашку кофе и вышла на улицу, на веранду, чтобы избежать дальнейших расспросов. Поделюсь с ней некоторыми деталями позже, решила я, но сейчас я хотела посмаковать все ощущения в одиночестве. Это был тот редкий случай, когда мне захотелось остаться на вечеринке, а не уйти пораньше, как обычно, и почитать что-нибудь дома.
Туман медленно рассеивался, открывая взору поросшие дикими травами и толокнянкой холмы, которые простирались вниз до самого заболоченного берега, и вскоре я уже могла видеть сероватые лужицы воды и островки, заросшие похожей на перья травой. Пока я пила свой кофе, сквозь туман начали проступать дома, стоящие на другом берегу, словно на фотографии, сделанной на «Полароид». Мне нравилось, как меняется погода по утрам. Нравилась погода и сегодня – она словно ограждала меня от резкого пробуждения, не отправляла сразу в яркий и ясный день, а брала за руку и бережно выводила из облака сна.
По гравию подъездной дороги прошуршал автомобиль. Сейчас маму повезут на аэробику в Уэлфлит, а значит, я смогу вернуться в дом и позавтракать, не опасаясь допроса. Услышав, что входная дверь закрылась, я отправилась на кухню.
Пока я счищала бумагу с маффина, из-за двери высунулась мамина голова. С махровой розовой повязкой на голове, удерживающей темные волосы, она выглядела как никогда готовой к тренировке.
– Папа на рыбалке. Будь любезна, купи немного обезжиренного молока и бутылку оливкового масла. Можешь сходить в «Джэмс», там очень мило, – быстро проговорила мама.
Я была удивлена, услышав хоть что-то хорошее о супермаркете «Джэмс». Многие на вечеринке с презрением ругали его за высокие цены и досадовали на то, что он был нацелен на прослойку яппи[3 - Я?ппи – молодые состоятельные люди, ведущие активный светский образ жизни, построенный на увлечении профессиональной карьерой и материальном успехе.], которые все чаще приезжали в Труро на лето. Многие в городе испытывали ностальгию по старому пыльному универмагу «У Шун-Йонгена», на месте которого теперь был открыт «Джэмс». Кроме того, многие люди, и я в том числе, были огорчены тем, что старенькое почтовое отделение на холме – еще с расклеенными у входа старомодными постерами «Их разыскивает ФБР» – теперь закрыли и перенесли в безликую коробку рядом с универмагом «Джэмс». Мы, во всяком случае те, кто приезжал сюда на лето, не считали, что эти изменения к лучшему, хотя жаловаться на «Шун», как его здесь называли, было целым ритуалом для жителей Труро на протяжении многих десятилетий.
Нельзя было зайти в «Шун» и не получить пару ласковых от Элли Шун-Йонген, одутловатой женщины с редеющими светлыми волосами, которая проводила все свое время, сгорбившись над кассовым аппаратом и ругаясь на то, что посетители покупают слишком много. Или слишком мало. Однажды, когда мы с мамой зашли купить фруктов, чтобы взять их с собой на пляж, Элли завопила пронзительным голосом: «Всего лишь три персика? Берите четыре!» Чтобы угодить ей, мама взяла еще один. Тогда Элли презрительно улыбнулась и пробормотала, что для приезжих слишком высоких цен не бывает. Тех, кто приезжал сюда на время, такая бесцеремонность забавляла, как веселил и ироничный знак «Труро-Центр» на трассе 6, которым гордо обозначалось место, где зданий было раз-два и обчелся. Это все были обветшалые и крытые черепицей строения – монолит «Джэмса», типичное казенное здание почтового отделения, небольшой риелторский офис, который занимался арендой квартир на лето, и ничем не примечательный газетный киоск под названием «У Дороти», целью которого было обеспечить каждого желающего свежим воскресным номером «Нью-Йорк Таймс».
Что привлекало людей в Труро, так это его нетронутые человеком красоты и просторы. И это при том, что Труро располагался лишь немного южнее Провинстауна с его гей-барами, ресторанами и галереями! Труро был самым сельским городом на Кейп-Коде, если так можно было сказать. Больше половины территории Труро занимали обширные охраняемые леса, песчаные дюны и пустые пляжи национального побережья Кейп-Код. Вторая половина города, который располагался всего в паре миль от океана и вплотную подходил к заливу Кейп-Код, состояла из заболоченных берегов, холмов и извилистых дорог, некоторые из которых были заасфальтированы, а некоторые до сих пор оставались грязными и разбитыми грунтовками. Вдоль дорог стояли простенькие односкатные «дома-солонки» и более современные летние дома-коттеджи.
Открыв полупрозрачную входную дверь, ведущую в «Джэмс», я уловила сладкий запах свежей выпечки. В магазине было светло и чисто, пол был покрыт широкими досками из промасленного дерева. Наряду со стандартными продуктами на полках можно было найти деликатесы, вроде сыров камамбер или бри, маринованных артишоков и импортных оливок. Отдел кулинарии, расположенный в глубине магазина, предлагал покупателям курицу-гриль, багеты и широкий выбор сэндвичей, названных в честь пляжей Труро. Тут был и сэндвич «Корн-хилл», где, как известно каждому жителю Труро, высадился Майлз Стэндиш[4 - Английский офицер, нанятый пилигримами в качестве военного советника Плимутской колонии.] со своими пилигримами, перед тем, как направиться в Плимут. Это был сэндвич с индейкой и салатом из капусты. Глядя на то, как подтянутые женщины с яркими пляжными сумками из ротанга заказывают холодную курицу «Марбелья»[5 - Курица «Марбелья» – классическое испанское праздничное блюдо.] и салат из пасты с соусом песто, я поняла, почему моей маме так понравился «Джэмс»… и почему вчера вечером Генри объявил, что ноги его не будет в этом месте.
Взяв с полок молоко и оливковое масло, я снова обошла магазин в надежде, что могу встретить здесь Фрэнни. Но на это было так же мало надежды, как и на то, что у меня есть хоть какие-то шансы ему понравиться. Он дамский угодник, это же было очевидно, но мне все равно хотелось снова увидеть его. Дело было не только в его красивых глазах, улыбке, не в том, как играючи он вовлек меня в танец. От его теплого отношения и от того, что меня моментально приняли в этот круг, я тогда точно светилась изнутри. Как будто я не просто была на этой вечеринке своей, а даже и в реальности могла стать писательницей, которой он меня невольно там объявил. Заваленный книгами, журналами, картинами и фотографиями, дом Генри и Тилли был также наполнен вещами особыми – ценными тем, что те были любимыми и памятными. В них важно было то, что у них была своя история, а не то, как они сочетаются с интерьером.
Перед тем как направиться домой, я остановилась перед Мемориальной библиотекой Кобба – она находилась чуть дальше по той же улице, где был Труро-центр. Альва Сноу, бессменный библиотекарь, была одним из моих любимых персонажей Труро. Альва, которая выглядела гораздо моложе своих семидесяти двух, прожила в Труро всю свою жизнь. Она знала все обо всех, причем не только о постоянных жителях, но и о тех, кто приезжал на лето, которых называла «прибившимися к берегу». В детстве я, как и многие дети, воспринимала ее примерно так же, как воспринимают старую мебель в этой однокомнатной библиотеке – она потертая, удобная, но не слишком запоминающаяся. Но однажды летом, перед тем, как я уехала учиться в колледж, в разговоре со мной она заметила, что я одна из тех немногих людей, которые приходят в библиотеку не только в дождливые дни, но и в солнечные. С тех пор мы с Альвой стали вести долгие беседы, и это всегда было весело и слегка сумбурно. Говорили мы, разумеется, о книгах. Возможно, поэтому с Альвой мне было комфортнее, чем с большинством девушек моего возраста, которым было куда интереснее обсуждать телевизионные шоу, вроде «Далласа», чем книги. Альва любила детективы Найо Марш и Ф. Д. Джеймс, а также французскую поэзию девятнадцатого века, я же предпочитала зачитываться длинными романами с совершенно различной репутацией от «Поющих в терновнике» до «Моя Антония». Для библиотекаря, а уж тем более для дамы в годах Альва порой бывала на удивление сентиментальной и легкомысленной. Летом, после того, как я закончила свой первый год обучения в Брауновском университете, мы беседовали о том, как сильно нам хочется верить в неправдоподобную историю о том, что Бадди Чанчи, мэр Провиденса, собирается жениться на некой Нэнси Энн. Ведь после этого ее будут представлять в капитолии штата Род-Айлен как «уважаемую Нэнси Энн Чанчи». Каждый раз, когда мы произносили это сочетание, похожее на детский лепет, нас разбирал смех, таким нелепым оно нам казалось. Альва хихикала так, что на нее нападала безудержная икота.
Когда я зашла в пыльную библиотеку, Альва склонилась за своим столом и пыталась аккуратно разъединить две склеившиеся страницы книжки с картинками.
– Мне вернуться чуть позже или обличительная речь, направленная против зловредной жевательной резинки, будет недолгой?
Альва отложила книгу и улыбнулась:
– Я все думала, когда же ты приедешь. Пожалуйста, скажи, что ты приехала на все лето.
– Увы, только на выходные, – сказала я, присаживаясь на деревянное кресло-качалку рядом с ее столом. – Я приезжала на вечеринку у Генри Грея и там встретилась с ним впервые. Я не знала, что у него есть сын. Вот ведь как оно бывает!
Альва сняла очки и оставила их висеть на цепочке. Сложив руки на столе, она заинтересованно наклонилась ко мне.
– И вот сюжет становится все интереснее, – сказала она.
– Что ты о нем знаешь?
– Насколько я помню, он был очаровательным ребенком. Не слишком любил читать, но определенно был очень одаренным. Его первая выставка фотографий прошла в этой самой комнате, когда ему было пятнадцать. Портреты рыбаков, он их сам печатал. Он хорошо подмечает детали.
– Его самого тоже невозможно не заметить, – сказала я.
– «Не суди книгу по обложке», ты же знаешь, – ответила Альва с хитрой улыбкой.
– Твою загадочность оправдывает лишь то, что ты библиотекарь.
Тут вспомнив о молоке, оставшемся в машине, я сказала Альве, что мне нужно еще завезти продукты домой. В ответ она вытащила из стопки, лежащей на ее столе, старую книгу в твердой обложке, открыла ее с обратной стороны и поставила штамп на карточке на последней странице. Это была одна из моих любимых книг – «Я захватываю замок» авторства Доди Смит.
– Как тебе это удается? – спросила я, переворачивая старые страницы. – Я читала ее много лет назад, и она мне безумно понравилась.
Я протянула ей книгу, но она не взяла ее обратно. Вернув очки на нос, она взглянула на меня поверх стеклышек и сказала:
– Ну, тогда тебе будет приятно перечитать ее снова.
3
После позднего завтрака, продолжая думать о Фрэнни, я решила прокатиться до пляжа на велосипеде. Я переоделась в любимую футболку и шорты, убрала тяжелые волосы назад, неплотно скрепив их заколкой и оставив пару прядей у лица. Подвела глаза коричневым карандашом, радуясь, что так я выгляжу немного старше, но при этом незаметно, что я накрашена.
Я отправилась навстречу океану, легко и быстро пролетая по Кастл-роуд вдоль заросшего берега и двигаясь по направлению к Труро-центр. Проехав небольшой участок трассы 6, я повернула на Север-Памет-роуд – так мне было ехать дольше, но иначе бы я не проезжала мимо дома Фрэнни. Воздух был на удивление прохладным, а значит, у моря, скорее всего, сейчас стоит туман. Не обращая особого внимания на повороты дороги, я пыталась придумать, что скажу, если мне хватит духу остановиться у его дома. Подъезжая, я сбавила скорость, чтобы разглядеть теннисный корт за кустами морской сливы. Я услышала стук теннисного мячика и женский крик: «Налейте победителю!», слезла с велосипеда и пошла по краю дороги, подглядывая сквозь заросли, чтобы понять, кто там на корте. Вдруг позади меня раздался треск ломающейся ветки. Я повернулась и обнаружила перед собой Фрэнни.
– Что думаешь? Мухлюют? – спросил он, махнув садовыми ножницами в сторону корта.
– Боже, ты меня напугал!
Чувствуя неловкость за то, что меня поймали с поличным, я судорожно пыталась придумать забавную отговорку, которая хоть как-то объясняла бы мое поведение.
– Ага, к нам тут поступали жалобы на жульничество, поэтому теннисная полиция отправила меня на разведку, – пошутила я.
– Теннисная полиция? – иронично проговорил он. Кажется, это его немало позабавило. Жаль, что я не смогла придумать ничего более остроумного. – Там и смотреть-то не на что. Поверь мне. Они уже слишком «хороши», чтобы следить за счетом, куда уж там играть нормально. К тому же после вчерашней вечеринки все какие-то разбитые.
– Да, это было довольно лихо. – Я вспомнила, как отплясывала на вечеринке. Когда мой седовласый тангеро наклонил меня так сильно, что моя голова едва не коснулась пола, я заметила, что Фрэнни озабоченно наблюдает за мной из угла столовой.
Фрэнни взглянул вверх на бесконечное светло-голубое небо.
– Не очень-то сегодня пляжный день, – сказал он.
– Я люблю бывать на море в такие дни.
– Я тоже. Составить тебе компанию?
И он предложил мне оставить велосипед на обочине дороги, чтобы мы могли пройтись пешком вместе. После пары минут взаимного молчания я спросила Фрэнни, почему он решил стать художником. Кажется, он был немало удивлен этим вопросом.
– Я всегда им был, это моя суть.
Так я узнала, что он учился в художественном колледже в Чикаго, но при этом терпеть его не мог, потому что «там была одна теория и никакого веселья».
– Правда? Очень похоже на некоторые пары по литературе в Брауне, – сказала я. – Текст, подтекст, теория литературы, мы как будто не книги читаем, а лягушек препарируем.
– И, заметь, все умом, а не сердцем!
– Именно, – сказала я. – После этого я стала, кажется, еще неувереннее в себе. И стала относиться к себе строже, чем раньше.
– Вот потому я и ушел из художественного колледжа, – сказал Фрэнни.
– Просто взял и ушел?
– Ага. Это было для меня очень легко, потому что было идеальным решением.
Мне никогда не приходило в голову, что проблема могла быть в моем университете, а не во мне.
Последние несколько лет Фрэнни провел в Нью-Орлеане и Санта-Фе, работая в ресторанах и барах, так что ему хватало времени рисовать и фотографировать. А на лето он вернулся на восток Америки, чтобы понять, что делать дальше.
– Наверное, двину в Мэн, – сказал он, пока мы шли мимо болота, где росла клюква, по тропинке, ведущей к молодежному общежитию. Отсюда виднелись песчаные дюны у моря, открытое ветру пространство, особенно прекрасное тем, что там совсем не было людей.
Фрэнни остановился на верхней точке утеса, не дойдя до общежития – представительного белого здания, в котором одно время располагался пост береговой охраны. Он рассказал мне о том, что мечтает расписать всю стену этого здания, ту, которая обращена к морю.
– Я мысленно вижу здесь портреты великих рыбаков, возможно, китобоев. Грубые мазки в темных тонах, напоминающих о шторме.
То, что он говорил, звучало не как расплывчатая фантазия художника, а как заявление о том, что это здание станет его холстом, словно бы, если он захочет, чтобы это случилось, оно случится.
Фрэнни пребывал в таком согласии с собой, что меня это невольно поразило тогда. Я подумала обо всех тех историях, которые я начинала, но забрасывала, считая их недостаточно удачными. И даже закончив рассказ, я никому не давала его читать, опасаясь критики и того, что с его публикацией обнажится другая часть меня – злая, язвительная, нуждающаяся в тепле. Словом, все то, что я так хорошо научилась скрывать.
– Разве одно лишь это место не вдохновляет? – спросил Фрэнни. – Ты могла бы написать тысячи историй о том, что здесь происходило или произойдет.
Когда мы спускались вниз к парковке, я поведала ему о рассказе, который написала в средней школе. Рассказ был о девочке, которая шла вдоль высоких песчаных дюн Лонгнук-Бич и нечаянно свалилась в секретное жилище некого таинственного мальчика, которое находилось внутри дюны.
Я рассказывала по старой памяти, очень старой:
– Она с удивлением рассматривает его убежище, в котором, как ни странно, есть стол и стул, и он, хозяин жилища, рассказывает ей о том, что построил его вопреки законам физики, укрепив полость в песке с помощью деревянных досок. Они долго разговаривают, но вдруг слышат шум, который становится все громче и громче.
– И что же это было? – спросил Фрэнни.
– Это была Волна.
Фрэнни приподнял брови, ожидая продолжения.
– Это все, – ответила я на его взгляд. – Именно так звучало последнее предложение того рассказа. Их просто смыло. Да, ужасно, знаю, – сказала я. – Мой рассказ тогда выиграл приз, и я должна была прочитать его перед всей параллелью в седьмом классе. Надо мной потом смеялись еще много недель, подходили в столовой и шептали: «Это была Волна!» С тех пор, опасаясь такого внимания и насмешек, я ничего не писала на протяжении нескольких лет.
Фрэнни рассмеялся:
– А мне кажется, что эта классная история.
На парковке было пусто. Тяжелый и влажный воздух вместе с дымкой прижимали нас к земле, а неизменный шум океана становился все громче, пока мы шли по тропе между невысокими дюнами. Все это еще раз напомнило мне о том, какой непредсказуемой и противоречивой могла быть местная погода – в заливе могло быть спокойно, а здесь мог вовсю дуть шквалистый ветер. Зато весь пляж был к нашим услугам. Ветер действительно был крепким, и море все еще не успокоилось после недавнего шторма. Волны, кажется, бились во все стороны, пытаясь окончательно разворошить берег. Мы оставили обувь в начале тропы, ведущей к воде, и подошли ближе. В морской пене болтался буек ловушки для лобстеров. Видеть его так близко к берегу было весьма неожиданно, видимо, его прибило сюда штормом. Фрэнни посмотрел на буек, потом на меня, а потом, издав вопль, побежал в воду. Я стояла на мокром песке и смотрела, как он прыгает по мелководью, словно маленький ребенок. Каждый раз, когда он приближался к буйку, тот скрывался под водой, и Фрэнни озадаченно озирался вокруг.
– Вон он! – крикнула я, когда он снова появился над водой. – Вон там!
Он попрыгал к нему, подзывая меня.
– Иди сюда! – кричал он.
Меня миллион раз предупреждали, как опасно течение, даже на мелководье. Но Фрэнни было так весело, и, не давая себе времени передумать, я вбежала в пенящуюся воду и стала продираться сквозь встречные волны, пока не оказалась рядом с ним. А он все пытался схватить буек. Преследуя буек, мы столкнулись и повалились в воду. Фрэнни улыбнулся и ударил по воде ладонью так, что окатил мои лицо и плечи. Я вскрикнула, зачерпнула в горсть воды и бросила в него – в его и без того уже намокшую футболку. Он совсем не удивился тому, что я пошла за ним, как будто подобные импульсивные поступки были мне свойственны.
Буек наконец поднялся на поверхность прямо перед носом Фрэнни.
– Хватай его! – крикнула я.
Он сделал выпад, опустился на колени, а потом поднялся, уже держа в руке веревку. Я подпрыгнула к нему и тоже схватилась за веревку, скользкую от водорослей. Так мы держались за нее, упираясь ногами в песок и стараясь не завалиться вперед, когда волны отступали. Течение было сильным, а ловушка для лобстеров – тяжелой. Но когда большая волна стала наступать, на ее движении нам хватило сил побежать к берегу, таща за собой ловушку. Нас мотало то в одну сторону, то в другую, то к берегу, то от него, пока наконец очередная большая волна не подтолкнула нас вперед. Тогда нам удалось добежать до мелководья, и длины веревки хватило, чтобы вытянуть ловушку уже оттуда и отнести ее на берег.
Мы упали на песок рядом с деревянной ловушкой и смотрели друг на друга, пытаясь отдышаться, промокшие и ликующие. Я обернулась и увидела на вершине дюны пожилую пару – они махали нам и кричали что-то, но их слова терялись за звуком прибоя и ветра.
Фрэнни откинул голову и воскликнул:
– Это невероятно!
Он тяжело дышал и улыбался, как ребенок. Меня же переполняли энергия и восторг, я чувствовала себя такой же свободной, как вчера, когда танцевала в столовой.
