Птица несчастья
Лада Кутузова
Когда тебе семнадцать, и ты влюблён, кажется, что впереди только безоблачное счастье. Рёв мотора, трасса, ветер в лицо, а за спиной – самая лучшая девушка на свете. Но всё меняется в один миг: Фёдор и Алёна попадают в аварию. Фёдора ставит на ноги мёртвая вода. Её добывают в Заручье – аномальной зоне в Вологодской области. Там обитают разные сущности: мавки, русалки, лешаки и прочие. В Заручье дорога открыта лишь ходокам – людям, прошедшим спецподготовку. Алена остается в коме. Ее отец уверен, что спасти Алену может вода живая. Но про эту воду ничего неизвестно: все ходоки, ушедшие в глубь Заручья, пропали без вести. Федора не останавливают слухи о погибших, и он отправляется в Заручье за живой водой. Теперь его ожидают мрачный лес, жуткая нечисть и путь в неизвестность. Но Федор должен его пройти, потому что выбора нет: он обязан вернуть к жизни любимую, которая умирает по его вине.
Лада Кутузова
Птица несчастья
За горами, за лесами, за зелеными долами ходит-бродит огромная курица по имени Стратим. Когти ее из каленого железа, клюв – из чистого золота. Море ей по колено, головой упирается в небо. Как переступит с ноги на ногу, земля сотрясается, океаны из берегов выходят.
Окружает птицу крепость неприступная и леса дремучие. Выше гор та крепость, крепче скал. Не пробиться Стратим за каменную преграду, не продраться сквозь чащу непролазную. А если прорвется, то погубит все человечество.
Пролог
Федор выжимал газ из видавшего виды скутера. Ветер свистел в ушах, а сердце то замирало, то билось, как припадочное: Алена, сидевшая сзади, прижималась к Федору телом, и он чувствовал ее тепло. От этого окружающее делалось нереальным. Сгущающиеся сумерки и поднимающийся от стылой земли туман добавляли миру мистичность, стирая грани между мирами.
Алена положила голову на плечо к Федору и что-то произнесла. Он не расслышал: мешал рев двигателя. По коже побежали мурашки: было приятно и щекотно одновременно. Алена дотронулась губами до его шеи, и Федору на мгновение почудилось, что асфальт под скутером провалился, а они с Аленой парят на невидимых крыльях.
Темно-фиолетовое с просинью небо наливалось красным, точно зреющий фингал, тени удлинялись, и тусклый свет фары казался Федору путеводной звездой. Он сбросил скорость: дорога приближалась к перекрестку. Виднеющийся светофор мигнул и переменил свет на зеленый, Федор повернул ручку газа: свободно! Скутер с ревом рванул вперед, и в тот же миг Федор ощутил удар, который подбросил скутер и его с Аленой. И тогда они взлетели. До самых звезд.
Часть первая. Мертвая вода
Стояли уроды,
Без имени-породы.
Просили уроды:
«Пустите в огороды»
Глава первая. Кома
С потолка спускались бледно-голубые нити, от них исходило свечение. Федор моргнул, затем сфокусировал взгляд и разглядел: рядом с кроватью стояла капельница, от которой к его ключице тянулась гибкая трубка. Федор безучастно смотрел, как из нее неспешно капает лекарство. Так медленно, что, казалось, целая вечность прошла, когда в палату заглянула медсестра, чтобы сменить капельницу. Она мельком посмотрела на Федора и заметила:
– Очнулся?
Федор мигнул. А когда снова открыл глаза, медсестры уже не было.
Выписали его через неделю, за Федором приехали отец с матерью. Отец сдержанно обнял его, а мать разрыдалась. У Федора тоже навернулись слезы: вся связь с родными в больнице проходила через лечащего врача, Федор не мог даже поговорить с ними. Он незаметно вытер слезы и забрался в машину. Всю дорогу мать держала его за руку, точно боялась потерять, и непрестанно гладила по плечу.
– Что с Аленой? – Федор наконец задал тревоживший его вопрос.
– В больнице пока, – скупо ответил отец. Он так взглянул на Федора через зеркало заднего вида, что тот понял: отец что-то умалчивает.
– А с тем, кто нас сбил?
В больнице его навестил милиционер, который допросил Федора и сообщил, что вины пострадавшего в случившемся нет: водитель машины проехал на красный свет.
– Ничего, – отрезал отец и коротко пояснил: – Он оплатил мертвую воду.
До Федора дошло: вот кому он обязан спасением! Тому, кто едва не лишил его жизни.
Машина подъехала к дому и остановилась. Отец вылез с водительского кресла и помог Федору: правая нога не совсем восстановилась после аварии. Федор дохромал до двери подъезда, а потом резко встал.
– Так нечестно!
– Честно, – ответил отец. – Мы не успевали собрать деньги, да и в фондах очередь была. Думаешь, ты один такой? А счет на дни шел.
– Отец прав, – вступилась мать. – Тебе инвалидность грозила: внутри все отбито было. А так надежда на полное излечение, процесс уже запущен.
– А Алена? – снова спросил Федор.
Отец обогнул его и открыл дверь подъезда.
– Она в коме, – мать сглотнула и получилось: «Онавоме». Федор не сразу осознал, что это значит. – Прогнозы плохие.
В квартире Федор прошел в свою комнату и плюхнулся на кровать. Думать ни о чем не хотелось, но мысли упорно возвращались к словам, сказанными матерью. Значит, Алена в реанимации? Он почему-то считал, что она тоже идет на поправку, раз с ним все в порядке. Федор пытался узнать что-либо у лечащего врача, но тот лишь отмахивался: мол, никаких сведений нет. То ли и, правда, был не в курсе, то ли скрывал.
Федор поднялся и заглянул в комнату родителей:
– А Алене разве мертвую воду не подключили?
– Подключили, – подтвердила мать и пояснила: – У Алены мозг поврежден, от этого мертвая вода не лечит.
Отец ничего не произнес, но Федор вспомнил, как совсем недавно поругался с ним из-за того, что забыл надеть мотоциклетный шлем. Отец даже грозился забрать скутер, но Федор извинился, а в тот день… В тот день он и не собирался никуда ехать с Аленой. Ну, может, покататься по дачной грунтовке. Просто Аленина мать попросила заскочить в соседний поселок, а Федор не смог отказать. За шлемами решил не заезжать: тут ведь совсем близко. Совершил непростительную ошибку, за которую поплатился не он сам, а Алена.
Радость от встречи с родителями сменилась тоской. Федор безо всякого аппетита жевал голубцы, приготовленные мамой: отказаться – значит, обидеть ее. Мыслями он был далеко. Надо связаться с родными Алены. Но что сказать? Что?! Что сожалеет? Нужно им его сожаление. Федор виноват не меньше водителя, сбившего скутер. Казалось, всего пятнадцать минут езды до магазина, а вон все как повернулось.
Прошел час, прежде чем Федор набрался смелости позвонить родителям Алены. Трубку взял отец.
– Николай Степанович, – сбивчиво поздоровался Федор, – это я. Как дела у Алены?
Тот ответил не сразу, будто специально тянул паузу, от чего у Федора разнылся живот.
– Плохо, Федя, – произнес Николай Степанович. – Алена в себя не приходит, а вчера Нину с сердечным приступом скорая забрала: она себя в случившемся винит.
– Почему?
– Потому что попросила вас в магазин съездить, – сдавленным голосом сказал Николай Степанович.
Федору показалось, что он плачет.
– Так я шлемы не взял, – Федор решился: будь что будет. – Это моя вина.
– Чего уж теперь думать, чья вина. Мы не на суде находимся, – отрезал Николай Степанович. – Только так тяжело, что жить невозможно.
– Хотите, я приеду? – спонтанно предложил Федор. Словно в бездну шагнул.
– Приезжай, – согласился Николай Степанович.
– Куда ты?! – окликнула мать, когда Федор начал обуваться.
– К Николаю Степановичу, – он зря понадеялся, что мать уже ушла из кухни, а потому не придется ничего объяснять.
Мама перегородила выход:
– Нечего тебе там делать! Только нервы трепать.
– Надя, пусти его, – из спальни показался отец. – Он правильно все делает.
Мать так побледнела, что на мгновение Федору стало страшно: вдруг и с ней случится приступ, как с тетей Ниной? Мама неотрывно смотрела на отца, а потом, не произнеся ни слова, вернулась в кухню, громко хлопнув дверью.
– Ступай, – велел отец. – Только будь осторожен.
На даче дома Алены и Федора стояли друг от друга в ста метрах. Утром Федор первым делом высовывался в окно на втором этаже и высматривал Алену: встала или еще нет? Обычно Алена поднималась раньше. Если замечала Федора, то махала рукой. Он тогда быстро проглатывал завтрак, а после несся к Алене: в летнюю жару они часто ездили на карьеры, чтобы искупаться.
В городе до дома Алены Федор добирался пешком минут за двадцать. Но нога болела, поэтому он отправился на остановку.
– Федька, ты, что ли?! – он заметил соседку по подъезду, тетю Настю, которой до всего было дело.
Мама объясняла это тем, что у тети Насти нет своей личной жизни, а потому она лезет к другим.
– Да, я, – коротко ответил Федор.
Соседка встала перед ним и жадно осмотрела, ощупывая взглядом.
– Живо-о-ой, – протянула она. – И даже ходишь. А говорили, что вас обоих по асфальту размазало.
Федор обогнул ее и, ничего не ответив, отправился дальше.
Желтый автобус с черной полосой по бокам подъехал через пять минут. Федор с трудом залез в салон и уселся на обтянутое дерматином сиденье. Уголки сиденья лопнули, из-под обивки был виден поролон. На спинке соседнего сиденья кто-то написал поверх трещин на искусственной коже шариковой ручкой: «И пролетела птица несчастья…» Федор откинулся и прикрыл глаза: нога разболелась так, что хотелось укутать ее в одеяло и нянчить, точно младенца.
В салоне пахло пылью, бензином, а еще нагретым дерматином. Солнце припекало через стекло – и не скажешь, что уже конец августа: слишком жарко. Вскоре Федор почувствовал, как опускаются плечи и наливаются тяжестью веки. Словно он стал Вием, и теперь без посторонней помощи их не поднять. На какое-то мгновение Федор провалился в сон и тут же очнулся, будто от толчка: остановка! Вскочил, тут же поморщился – в ноге стрельнуло – и, ковыляя, потащился к выходу.
На остановке ветер гонял обертку от чипсов и пустую пачку из-под сигарет. Рядом валялась перевернутая урна. Федор на автомате поднял ее и пошел дальше. Алена жила в панельной пятиэтажке: серые блоки в сети трещин, желтая газовая труба, оплетающая здание по периметру. Федор зашел в третий подъезд и поднялся по стертым ступеням на второй этаж. Он дважды нажал на кнопку звонка. На мгновение – всего одно, но Федор почти поверил в это – ему почудилось, что дверь откроет Алена, целая и невредимая. Он подхватит ее на руки, и все будет, как прежде.
Но наваждение схлынуло, когда на пороге появился Николай Степанович. Он пропустил внутрь Федора и закрыл дверь на оба замка. Квартира пропахла табаком. Непривычный к запаху Федор закашлялся, на что Николай Степанович извинился:
– Я лет десять, как бросил курить, а тут сорвался. Но ничего, вечером проветрю – Нину завтра выписывают.
– Ей легче стало?
– Да, укололи мертвую воду в сердце. Не зря я дополнительную страховку оформил.
Если бы Федор встретил Николая Степановича на улице, не узнал бы. За несколько дней Аленин отец резко постарел: в волосах появилась седина. Он по-старчески шаркал ногами и ссутулился.
– Вы сами-то как?
Николай Степанович прошел в кухню и только тогда ответил:
– Держусь ради Нины.
Он зажег конфорку. Синее пламя жадно облизывало эмалированный бок красного в белый горох чайника. Федор рассматривал рисунок на клеенке, боясь встретиться взглядом с Николаем Степановичем: пестрые цветы и золотистые завитушки. Когда затянувшаяся тишина стала совсем невыносима, Федор спросил:
