Ждет девочка. Гиматий на голову накинула – от взглядов чужих, непрошеных. Хоть и темно, хоть и нет никого рядом…
Знакомые ворота, знакомая калитка. Школа Лентула Батиата, добро пожаловать! Но это для сиятельной Фабии Фистулы – «добро», а для обычной девчонки, что к дружку-гладиатору на свидание просится, порядок иной. Сначала привратнику ладонь согреть, потом у калитки скучать, пялиться на нее, как коза на горох…
Парня звали Фирм. «Самнит», в школе два года, пять побед. Больше о нем я ничего не знала, но бородатый Рес (старший который) уверил: свой. Самнит (настоящий, не только по оружию) воевал, боги едва от креста избавили. Сам-то он был мне и не нужен (пока!), но имя того, нужного, я назвать у ворот не решилась. Фирм меня как раз и проведет, к кому следует.
– Иди! Ждут.
Задумалась! Задумалась, не заметила, как калитка открылась, не скрипнула даже. Видать, шипы смазали, расстарались. Не так и трудно в школу гладиаторскую попасть. Но это попасть, а вот покинуть! Правда, Аякс говорил про семь способов.
– Ты Папия?
Широкоплечий, в короткой тунике. Лица не разглядеть, разве что подбородок – гладкий, чисто выбритый.
– Я Фирм, пойдем!
Оглянулась. Калитка уже прикрыта, сторож снаружи, остальные – на башнях угловых. Не услышат, если негромко.
– Фирм? Не вижу!
Если Фирм «наш», то поймет, не станет к светильнику оборачиваться.
– Вот!
Ладонь коснулась его руки, затем пальцев, потом скользнула по теплой меди. Увидеть так и не увидела, но ошибиться трудно. Знакомая печатка: Бык и Волчица. Государство Италия.
«Наш!»
– Тебя ждут, только… Понимаешь, Папия, ребята все примечают, даже если ночью. Ко мне уже полгода одна девчонка ходит, знают ее, а если тебя со мной заметят… Она сегодня тоже прийти должна, чуть попозже.
– И что же делать, Фирм?
– Ну… Я сказал, что ты не ко мне, к приятелю моему, он сейчас еще не освободился, молодежь ячменную в учебном зале гоняет. Вроде как он меня попросил встретить. Он потом тебя и назад проводит. Не волнуйся, парень надежный, надежнее не бывает. Только римлян страх как ненавидит.
– Ненавидит? Значит, надежный.
* * *
Темно… Опять темно. Во дворе хоть светильники чадили, а тут – выколи глаз. Кажется, комнатка-клетушка, от стены до стены – полтора шага, что-то деревянное в колено тычется, ложе, наверное. Да какое здесь ложе – лежак с соломой. А вот и солома, нащупала!
Что именно скажу, знаю. И кому скажу – тоже. Но все равно не по себе. Хоть бы огонек какой…
– Ты хотела меня видеть, Папия?
Огонек! Неровный, легкий. Глиняный светильник в крепкой руке, короткие волосы с проседью, темные глаза.
– Я – Крикс. А ты кто?
Настало время и мне перстень показывать.
– Сначала выслушаю тебя. Извини, ответить не обещаю. Могу и промолчать.
Не обижаюсь. Выдадут, поймают – крест. И ему, и мне, и тем ребятам, что наверняка сторожат у входа. Но моя жизнь – за воротами школы, всегда есть надежда уйти, раствориться, исчезнуть.
Эти люди – здесь. Уходить некуда.
– Рассказывай, Папия Муцила!
Сидим на лежаке с соломой, больше и негде. Плечом к плечу – мала клетушка. Светильник рядом, но многое не увидишь. И не нужно пока, главное и так знаю. Много мне рассказали бородатые братья о Криксе, бывшем сотнике армии Италии. Все сходится – он. Под пятьдесят, седина волосы побила (выходит, не ошиблась я тогда, на экседре), потертый браслет на левом запястье.
– Только учти, Папия, лгать нельзя. Я – потомок жрецов, меня учили различать ложь. Слова имеют цвет, ложь – она серебристая, с синью.
Даже так? Лгать я и не собиралась, но как сказать правду? И где она, правда?
– Вот правда, Крикс. Я – Папия Муцила, внучка консула. Вся моя семья погибла, я бежала, ищут. Меня спас… помог спастись… Тот, кто и послал меня в Капую. Он приказал поднять мятеж – до осени. Мятеж против Рима. Все остальное – на мое усмотрение.
– Приказал… Он от Сертория, от Митридата?
– Извини, ответить не обещаю.
– Ясно! Продолжай, Папия, внучка консула.
– Остальное ты уже знаешь, Носящий Браслет. Друзей Италии осталось мало, не все готовы сражаться. Рабов много, но их сразу не поднимешь…
– А гладиаторы – та сила, которая объединит и поднимет остальных? Мы тоже думали об этом, Папия. Нас здесь… не так и мало, да и в других школах хватает. Но… Сначала расскажи, что предлагаешь ты.
– Друзья Италии договариваются со всеми врагами Рима. Если надо – с Серторием, надо – с Митридатом. Собирают оружие, готовят людей. Сигнал – ваш побег, вы – вожди.
– Мы?!
– Лучше всего – ты, сотник Крикс. У Италии не осталось вождей.
Антифон
В тот миг, в тот далекий миг мне и вправду почудилось, что я – богиня. Немезида, сестра Сна и Смерти.
Почудилось – но всего на миг.
* * *
Гаснет светильник, ползут черные тени. Тихо в комнатке-клетушке, молчит Носящий Браслет. Наконец…
– Нет.
И сразу – тьма. Тьма, нежданный холод. Нет – почему?! Что я не так сказала? Не так придумала?
– Все будет иначе, Папия Муцила. Если будет вообще.
Долго я на лежаке сидела, вставать не решалась. Да, все иначе, хотя и не совсем «нет». А я так надеялась на Крикса! Ничего, сообразим… соображу, сложно только все получается. Носящий Браслет сказал, что…
– Ты Папия?
Третий раз за ночь! Я, конечно. Кольцо доставать? Интересно, кто это пожаловал? Крикс прислал – до ворот проводить?
– Фирм тебе про меня рассказывал.
Ах да, приятель, что «ячменников» по залу гонял! Нагонялся, выходит? А голос почему-то знакомый. Жаль, не увидеть ничего.
– Только…
Опять «только»! Сколько можно? Но голос, голос! Откуда я его…
– Это… Это моя комната, Фирм тебя сюда привел, чтобы, значит, все подумали…
Голос!!!
– Я… Я с вами! Могу перстень показать. Меня зовут Эномай…
Нет! То есть да! Да-да-да!!!
* * *
– Даже имени своего не знаю, Папия. Настоящего! Из Калабрии я, семью Сулла перебил, мне тогда и года не было. Все забрали волки римские, даже имя! «Эномай» – клеймо просто, так лишь рабов кличут.
Как сидела, так и сижу. Не одна только. Двое нас – я и бог, мой белокурый бог. Плечом плечу, как с Криксом. И говорим о том же. А сидим, потому что глазастый тут народ. Кто к гладиаторам темным вечером ходит, гиматием накрывшись? Ясно – кто. И зачем – тоже ясно. А тут прибежала незнакомая девица к Эномаю-герою, прибежала, дождалась – и к воротам. Чего подумают? Всякое подумают, только лучше, чтобы не думали вообще.
Это все мне Крикс передать велел – через Эномая. Передать, в его комнатушке посидеть, носа не высовывая и дверь прикрыв.
Посидеть… Это какой бог мне помочь сподобился, словечко на Небесах за девчонку замолвил? А я даже в храм не заходила!
– Я тебя, Папия, ни о чем не спрашиваю. Знаю – нельзя. Только скажу… Я много раз умереть мог. Умирал даже.
Умирал… Страшный шрам на животе от трезубца, рассказ Аякса… Но не умер же!
– Решил: выживу! Как угодно, ценой любой – выживу. Не хочу, чтобы на арене, чтобы римская сволочь гоготала! Вот посчитаюсь с Волчицей проклятой…
Не договорил белокурый бог. Не успел – мои губы помешали.
Антифон
– Учитель, – спросила я. – Человек сотворен смертным? Изначально, с первого дня?
– Смертны не только люди, – улыбнулся Он. – Сотворенное бренно, рожденное – умирает. Вечен лишь Отец.
– Про богов рассказывают разное, но почти все они родились. Значит, боги тоже…
– Почти все они родились. Значит, боги тоже. Мне нечем тебя утешить, обезьянка. Отцу виднее, почему Он творил Человека по Своему образу и подобию – смертного, но мнящего себя вечным. Все умирает – но ничто не исчезает, только меняется. Изменимся и мы.
– Многие верят, что после смерти будет почти как в жизни. Потому и кладут в могилу оружие, украшения, даже еду. Мистика-рустика, знаю! Но… Можно унести с собой хотя бы память? Пока я буду помнить – себя, свою жизнь, все, что со мной случилось, я останусь собой! Сохрани мне память, Учитель, сохрани! Больше мне ничего не нужно!
– Мне нечем тебя утешить, обезьянка.
– Тогда… Тогда расскажи мне притчу.
– У одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы, покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Человек же отвечал Господу: достанется наследникам моим, что у сердца моего возлежат, а если Ты души их заберешь, то пусть приходят соседи мои, и земляки мои, и путники, и нищие, и бродяги. Пусть едят, пьют и веселятся, меня вспоминая, душа же моя возрадуется в Царстве Твоем. Пока же со мной душа моя, подумаю о стропилах и стенах, ибо живой о живом рассуждать призван. И тогда не будет страшно ему.
* * *
– Давай-ка еще раз, госпожа Папия. Мудрено оно что-то.
Ох уж этот Реса, Рес Средний, все ему «госпожа» да «госпожа». Просила же!
– Только как есть рассказывай. Ты не поймешь – мы поможем.
Рес Старший (тот, который Ресу). Младший – Ресий – молчит. Молчит, но кивает. Давай, мол, сестренка, выкладывай. Все как есть.
Ставни на крючке, полутьма, кожаный мех с кислым вином на столе колченогом. Козьими шкурами пахнет, овечьими тоже, чан какой-то посередине, скамейка у стены.
Все как есть. Они правы, их головы тоже на кону. Вот только как оно – есть?
– Крикс сумел уговорить только нескольких, таких же, как он. Из тех, что за Италию воевали. В школе Батиата народ разный, много «ячменников»…
– Кого?! Каких еще?
Кажется, Ресу. А может, и Ресий – не сдержался парень.
– Гладиаторов так называют, если обидеть хотят, – пояснила. – Им каждый день кашу из ячменя дают, чтобы силы прибывало. А меж собой они «ячменниками» тех кличут, у кого за душой ничего не осталось. Только бы не убили, только бы винца вечером глотнуть.
Говорю, а сама словно не здесь, словно я еще там, в душной комнатке-клетушке, где спрятали моего бога. И действительно! Как вышла оттуда, не помню, как до «Слона» добралась – тоже. И утро не помню. Аякс одноглазый мне о чем-то толкует, важном, кажется, а я только улыбаюсь. Будто бы все кончилось, будто я уже победила, сгинули враги, а мы с моим белокурым одни на всем свете.
Потом опомнилась, конечно. Только не вся – зацепилась душа за скобу железную, что Эномаеву клетушку запирает. Зацепилась, порвалась… Эх, не ко времени вспоминать!
– Крикс говорит, что такое во всех школах. Всюду «ячменников» больше. Потому и не боятся римляне гладиаторам мечи в руки давать. «Ячменникам» лишь бы день лишний прожить, не станут они зря жизнью рисковать.
– Так их же что ни день – и режут! Чего же они?
Точно – Ресий, Рес Младший. Не понимает парень. Он не понимает – и я не слишком.
– Каждый на судьбу надеется, – гудит Ресу. – Человек – он скотина хитрая, все выжить норовит. А как выжить проще? По течению плыть, вот как! Может, и не утонешь, может, еще побарахтаться дадут.
Вот и Носящий Браслет мне о таком говорил.
– Крикс понял, что гладиаторов на бунт не поднять. Не выйдет! Ни в Капуе не выйдет, ни в Пренесте, ни, понятно, в Риме. Он и его товарищи решили просто бежать, это не так и сложно, если с воли помочь. Но вот недавно в школе появился… другой.
