– Папия Муцила! Не замочи тогу в вине, Не Тот Фламиний!
Все-таки разозлилась – до того, что римлянину настоящим именем представилась. Ой зря! Молчи, язык, хлеба дам![2 - Молчи, язык, хлеба дам – пословица. Смысл: держи язык за зубами.]
Внезапно он улыбнулся – бледно как-то, грустно.
– Самнитское имя… Тем, кто приезжают в Капую из Рима, не советуют надевать тогу. Особенно по вечерам.
Вот тут я его и рассмотрела. Не двадцать пять, поменьше. Прическа короткая, простая – и тога самая недорогая, грубой шерсти, чуть ли не домотканая.
А вот лицо приятное. Не из тех, что всю жизнь помнится, но… Помнится!
…И еще ямочки на щеках.
– Имя самнитское, но я из осков, Не Тот Фламиний.
Охотно кивнул, вновь улыбнулся, но уже совсем иначе.
– Ну конечно же! Вспомнил! Консулами Государства Италия были Квинт Помпоний Сихон и Гай Папий Муцил, верно?
Антифон
…А если бы я его в тот вечер, в тот самый миг, убила?
* * *
Здоровенный детина в короткой пестрой тунике лихо вставил два пальца в рот, кому-то подмигнул…
– Бэ-э-э-э-э-э!!!
Густая струя оросила ступени храма.
– Ух, ты-ы-ы-ы!!! – грохнуло со всех сторон. – Устругнул!
– Задницей у тебя лучше выходит! – скривил рожу другой, в такой же тунике, но с женским платком поверх плеч. – Клянусь Геркулесом Победителем, я попаду на целый локоть дальше!
Тоже подмигнул, отмерил расстояние шагами, вернулся на место. Два пальца в рот.
– Да не части, как жрец на Луперкалиях!
Слова девицы, стоявшей поблизости на четвереньках, относились не к соревнователям, а к четвертому участнику действа, пристроившемуся в той же позиции как раз позади нее.
Детина в женском платке скорчил героическую рожу…
– Бэ-э-э-э-э-а-а-а-а!!!
– Ух, ты-ы-ы! Ну и струя, как у Нептуна, на локоть, точно! Ух, ты-ы-ы-ы!!! Во дал, а?
– Да не части ты, кролик! И-раз! И-раз!
– Бэ-э-э-э-э-э-э-э-э-а-а-а-а!!!
– Пошли, – повернулась я к Аяксу. – Насмеялась!
Заезжие мимы тешили народ прямо на форуме славного города Капуи. Угораздило меня сюда попасть именно сейчас! Хотя… Надо же взглянуть, как здешние граждане веселятся.
* * *
– Госпоже Папии не понравилось?
Мы с Аяксом прогуливались по Дороге Сципиона. По сторонам я не смотрела – нагляделась уже. Улица вроде римских, пошире только, и деревья иногда попадаются. А так… Дома под желтой черепицей, толпа, кто в рванье, кто в тоге, потные парни, волокущие очередные носилки-лектику.
– Побереги-и-и-ись!
Ну вот, еще одни.
– Госпоже очень понравилось, – наконец откликнулась я. – Любовника застают у чужой супружницы, а муж с приятелем, позабыв об том, устраивают Олимпийские игры. Смешнее некуда, клянусь Геркулесом Победителем… И я тебя просила не называть меня госпожой!
– Так я же на службе! – хмыкнул одноглазый. – Пока ты мне платишь – ты госпожа. Да и услышать могут. Люди, они ушастые, заметят, как я тебя по имени называю. Чего подумают, а?
Последние слова прозвучали, само собой, вполголоса.
Тут он был прав. Со стороны же мы смотрелись хоть куда: девица, не из свободных, но и не из бедных, с хитрой прической, в тунике и накидке-палле штучной работы, с браслетами и серьгами. То ли служанка из ближних самых, то ли «волчица» побогаче. При ней же хмурый здоровяк с кинжалом – дабы всякая шваль переулками обходила.
Аякс тоже не оплошал: и туника новая, и сандалии, и черная повязка на глазу. Побрился даже.
За эти дни Капую я хорошо узнала, изучила, можно сказать. Многое вспомнилось, многое заново увиделось. Не Рим, конечно, да и хорошо, что не Рим. В Капуе хоть улицы прямые. Если не широкие, то римских все же пошире. И разобраться легко, не надо на каждом шагу дорогу спрашивать. В Риме же, чтоб ему сгореть, только муравей жить может. Говорят, «лабиринт». Как же! Видела я рисунок Лабиринта в свитке одном; дворец это на Крите, где Минос в годы давние жил. Там все проходы прямые, ровные, римским улицам не в пример. Не зря, наверно. Дед мой говорил: «Защищать легко, брать трудно». Сама не слыхала, но бабушка запомнила, пересказала.
Знакомиться же я пока ни с кем не спешила. Подмигивали мне, понятно, и даже пытались намекнуть, не прислать ли сводню. Но тут уж Аякс был начеку.
С городом все было понятно, со здешним народом – тоже («Бэ-э-э-э-э!»), к тому же госпожа моя, сиятельная Фабия Фистула, что-то излишне мешкала, не спешила.
Вот именно о ней, о сиятельной, самое время подумать.
– Здешние матроны по улицам пешком не ходят, Аякс?
– Это точно, госпожа Папия, не бьют ножек. Только в носилках и увидишь. Страх как гордые!
– А как бы нам на них поближе взглянуть?
– Порассмотреть и пощупать, да? Ну… Или в гости напроситься по-наглому – или на гладиаторских боях. Все они там бывают!
– Угу.
Гладиаторскои бои? Это совсем рядом с Островом Батиата: школа, за ней Цирк Аппия. Представление, кажется, послезавтра.
…А почему я «угу» сказала? Учителя вспомнила?
– Только… В Цирке порядки свои, я там много лет лямку тянул, знаю. Госпожа не из этих, не из настоящих римлян, сразу видать, значит, ближе пятнадцатого ряда к арене не пустят, сзади придется пылью дышать. Тут бы хорошо кого в тоге, чтобы рядом был.
– Угу.
В тоге? Почему бы и не в тоге?
– Не мое дело, госпожа Папия, конечно… Да уж слишком ты на служанку не походишь, не оплошать бы. Народ – он не только ушастый, глазастый тоже. Вот когда мимов смотрели, ты кривилась, а мимы – они люду простому по душе!
Не похожа на служанку? Скверно. Тем более хозяйка приезжает.
– Почему же только простому люду, Аякс? Может, слыхал, мимам все годы в городах выступать запрещали, пока один такой знатный из Рима не распорядился. Вот ему точно по душе, чтобы все блевали. И желательно – кровью!
– Извини, госпожа Папия, не услышал.
– Я ничего и не сказала.
Антифон
Нет, сказала. А он услышал. Мы говорили о Сулле.
В тот далекий день Луций Корнелий Сулла Счастливый был еще жив.
Мне много приходилось думать об этом великом человеке, о людоеде, погубившем мой народ и мою землю. И тогда, и после. Не только думать, говорить тоже. Как-то мы поспорили с Ганником, кажется в Фуриях, перед тем, как я уехала в Рим, а он ушел с Криксом к Гаргану. Ганник мне не верил, считал римской лазутчицей, но иногда был очень откровенен.
То, что он сказал тогда, запомнилось слово в слово. Может, потому, что часто вспоминалось.
Говорит Ганник-вождь:
– Ты часто вспоминаешь об Италии, Папия. Суллу клянешь, об общей нашей свободе толкуешь. Крикс каждое твое слово ловит, а вот я считаю, что нам Сулла нужен. Да, нужен, но свой! Почему погибла Италия? Да потому, что мы были слабыми! А Сулла был силен. Не талантом военным, сражаться и мы научились. Он был жесток, а только в жестокости – сила. Убил немногих, но спас свой Рим. Значит, для каждого римлянина, кем бы он ни был, Сулла – герой и спаситель, а те, кто против него, – враги Отечества!
Говорит Ганник-вождь:
– Сулла был во всем прав. Значит, мы станем действовать по-суллански: мешает человек – нет человека, мешает город – нет города, мешает народ… Передай своим на Капитолии, что скоро у Италии будет новый Сулла. Наш! И знаешь, чье имя он впишет в проскрипционные списки в числе первых? Угадай, Папия Муцила, внучка консула?
Я не обиделась – привыкла. Ганник не верил никому, даже Спартаку.
* * *
– Знаешь, Папия, я стихотворение с греческого перевел. Эпиграмму. Прочитать?
Потолок в копоти, четыре ложа у стен, кислятина в чаше. И Фламиний Не Тот по соседству. Он лежит, я сижу. Каждый вечер как-то получалось, что единственное свободное место оказывалось именно рядом с ним.
…Но уж точно не по моей вине! Хотя на ямочки его смотреть было приятно.
Ко всему парень оказался поэтом. Когда он об этом не без гордости сообщил (во второй вечер, кажется), я и ухом не повела. Хвастает, решила, тропинку к соседке по столу ищет. А вот поди же ты!
Тропинку, конечно же, ищет. Скучно, видать, римлянину в Капуе. И в тоге вечером на улицу не выйдешь.
– Читай, если хочешь.
Не то что я стихов совсем не слыхала или, скажем, не любила. Не в них дело – в парне этом, Гае Фламинии. Я уже поняла – не донесет, но…
– Это Филодем из Гадары. Молодой, меня даже младше, а его стихи уже повсюду знают. Он с моим другом Марком Туллием переписывается.
Кашлянул нерешительно.
– Здравствуй, красавица. – Здравствуй. – Как имя? —
Свое назови мне.
– Слишком скора. – Как и ты. – Есть у тебя кто-нибудь?
– Любящий есть постоянно. – Поужинать хочешь со мною?
– Если желаешь. – Прошу. Много ли надо тебе?
– Платы вперед не беру. – Это ново. – Потом, после ночи,
Сам заплати, как найдешь… – Честно с твоей стороны.
Где ты живешь? Я пришлю. – Объясню. – Но когда же
придешь ты?
– Как ты назначишь. – Сейчас. – Ну хорошо. Проводи!
Дослушала, кивнула, постаравшись лицом не дрогнуть. Стишки с греческого, значит, переводим?
– Эта эпиграмма, – вновь кашлянул он, – интересна диалогом, длина слов в греческом и нашем разная, а требуется, чтобы при переводе количество и слов, и слогов было тождественно. Необходимо также соблюсти размер. Понимаешь, Папия?
Понимаю, конечно. Видела я сегодня диалог на площади. На тему «кто дальше».
– Угу!
Привязалось ко мне это «угу!». Да и понятно стало: не в ямочках его дело – во мне. Со всеми окаменеть могу, щитом прикрыться, а с этим сдержаться никак не выходит – так и тянет правду сказать.
Вот и сейчас не сдержусь!
– Намек поняла, Гай Фламиний Не Тот. Отвечаю. Как меня зовут, знаешь, где сейчас живу – тоже. Ужинаю не с тобой, а поблизости. С тобой – никакой охоты…
– Я ничего не имел в виду, это же стихи! – неуверенно начал он, но я не слушала.
– Плату вперед брать приходилось, иногда несколько ассов всего. Когда есть было совсем нечего, голод от губ не отставал. И без платы тоже – силой брали, такое чаще бывало. Первый раз в семь лет, на глазах у матери и сестры. Любил наш хозяин такое! Почему я после всего не утопилась? Мать жалела. Сестру убили, насмерть у столба запороли, одна я у нее оставалась. А мать умерла, и бабушка умерла…
Закусила губу, отвернулась. Что я говорю? Где? И кому? Может, сразу на крест попроситься?
– Тогда я еще тебе почитаю.
Если бы чего иное сказал, извиняться принялся или, допустим, сочувствовать, я бы этого умника!..
– Читай…
Без похорон и без слез, о прохожий, на этом кургане
Мы, фессалийцы, лежим – три мириады бойцов, —
Пав от меча этолийцев и римлян, которых
Тит за собою привел из Италийской земли…
