– Куда уехала? – ласково спросил Макар.
– Куда-то, должно быть.
Она смотрела на него с предубеждением, но без всякого испуга. «А вот здесь пригодился бы Серега, – подумал Макар. – Мне она не доверяет. С ним ей было бы проще». Замкнутое, враждебное лицо, четко очерченные скулы и тяжелый подбородок, красноватая кожа в лопнувших сосудах. Эта женщина много и тяжело жила, много и тяжело работала. «Живет с бывшим мужем в одной квартире».
– А почему вы, Лада Сергеевна, отправили сыновей учиться в Минск? – неожиданно спросил Макар. Неожиданно даже для себя самого: он до последней секунды прикидывал, с какой стороны к ней подойти, и вопрос сам сорвался с языка прежде, чем он успел что-то придумать.
– А что такое? – Она вздрогнула и уставилась на него с тяжелым подозрением. «Тебе-то что до моих детей?»
Илюшин принял решение.
– Смотрите, Лада Сергеевна, как мы с вами поступим. Я объясню, почему ваши сыновья учатся в Минске. А вы определитесь, будете со мной говорить начистоту или нет.
– А какая тут связь? – хмуро спросила она.
– Вы сейчас видите перед собой мальчишку, выскочку. – Она пыталась возражать, но Илюшин не дал ей продолжить. – Моим способностям вы не доверяете ни на грош и не хотите на меня тратить ни время, ни силы. Вы очень устали, я вижу. Учтите: я еще ничего не успел о вас выяснить, кроме того, что вы сами мне сказали.
Ее глаза неотрывно следили за ним.
– Так вот, сыновья в Минске. Странно, что не в Москве! Образовательных учреждений здесь пруд пруди, зачем потребовалось отсылать детей в Белоруссию? Вариантов два. Первый: в Минске оба получают редкую специальность, которую нельзя получить у нас. Или можно, но они не смогли поступить. В это объяснение я не верю.
– А второй вариант какой же? – не выдержала она.
– Вы в разводе с мужем, при этом продолжаете жить с ним в одной квартире. Отношения у вас с ним плохие…
– Это ты с чего взял? – перебила она.
– Я знаю, что такое перевозить неходячего пациента, – сказал Макар. – И что такое дожидаться в больнице его оформления – не час, не два и даже не три. Это тяжело. Вы были одна, Лада Сергеевна. Ваш муж ничем вам не помог. Муж, который в одной квартире с вашей мамой прожил Бог знает сколько лет.
Толобаева хотела что-то сказать, но сдержалась, только мяла красные руки, точно ком теста.
– Взрослый мужчина, у которого нет никаких дел, который проводит субботу дома, – и не помогает бывшей жене с престарелой матерью, – неторопливо сказал Макар. – Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, он у вас большой паршивец. Вы не можете продать и поделить квартиру, потому что даже если разменять вашу мизерную двушку, вам не хватит денег, чтобы купить себе жилье. И муж саботирует все ваши попытки по размену. И еще он вас бьет. Пьет наверняка – и бьет. У вас характерный жест: вы рукава свитера постоянно натягиваете на запястья. Не знаю, есть ли на них сейчас синяки, но они точно там были. Это привычное для вас движение. Вы отослали детей, чтобы ваши взрослеющие мальчишки не прибили ненароком собственного папашу, которого они ненавидят. Жадного, дрянного, бессовестного папашу. Не представляю, какой лапши на уши вы им навешали от страха за них, но вам удалось их уговорить. Одной вам с ним легче справиться, правда?
Она окаменела, не сводя с него глаз. Потом кивнула.
– Когда ему не приходится постоянно доказывать, кто тут главный вожак, он даже бывает похож на человека. – В сипловатом голосе проскользнула насмешливая нотка. – Не на мужчину, нет. На человека. Я и тому рада! А рядом с Колькой и Митей он как стареющий волк, возле которого прыгают подрастающие волчата. И ему нужно то и дело прикусывать их за шкирку, чтобы не забывались.
– Тоже мне, нашли волка!
– Твоя правда. – Она вдруг улыбнулась. – Шакал он. Бывают шакалы-кровопийцы, как считаешь?
– Я, Лада Сергеевна, считаю, что если ваш благоверный снова начнет рукоприкладствовать, на него нужно написать заявление. Иначе все закончится тем, что не ваши мальчишки, а вы сами попытаетесь его убить, и тогда вас посадят, а он останется в квартире с вашей матерью. Как вы считаете, много времени ему понадобится, чтобы сжить ее со свету?
Толобаева побледнела, не переставая улыбаться, и лицо ее застыло, превратившись в маску. Илюшин быстро встал, налил воды, вернулся и приблизил чашку к ее губам.
– Пейте сейчас же!
Она вздрогнула и начала пить – жадно, давясь, расплескивая воду и кашляя. Илюшин принес бумажные салфетки, заставил ее промокнуть одежду.
– Ты бес… – выдавила она, когда смогла перевести дыхание.
– Я частный сыщик, – жестко сказал Илюшин. – И очень хороший. Мне нужно найти Баренцеву, и я ее найду. Для этого мне понадобится помощь всех, кто живет в доме, и ваша в том числе. А вы мне козью морду строите…
Она отчаянно замахала на него руками:
– Все, все, пристыдил! Хватит уж! Что тебе рассказать?
– Что за семья у Баренцевых?
Она вылила остатки из чашки в ладонь, промокнула взмокший лоб.
– Семья как семья. Я особо описывать людей не умею. Оксана Ивановна со мной всегда очень добрая, грех жаловаться! Я за ее здоровье свечки в церкви ставлю. Рублем не обижает. Требовательная очень, это есть. Ну, так и я работы не боюсь.
– Какие у нее отношения с мужем?
– По-разному бывает. Если она в хорошем настроении, то и с ним приветливая. Если в плохом… Он ее настроение чует, как умная собака, заранее прячется, чтобы не попасть под горячую руку. Тогда достается или Жанне Ивановне, или Льву Леонидовичу. Ну, с этого всё как с гуся вода, он своим весельем и с Оксаны весь градус сбивает. А Жанна Ивановна, та может завестись. Кровь-то общая! Но тоже не сказать, чтобы всерьез. Пошумели, поплакали да разошлись. Камней за пазухой вроде бы никто не держит.
– «Как умная собака» – не очень-то достойно звучит, – заметил Макар.
– А чего ж тут недостойного? – спокойно возразила Толобаева. – Если в семье один сильный, а другой слабый, глупо сильному приспосабливаться к слабому. Так не бывает. Оксана Ивановна у них глава семьи. Так ведь и живут люди хорошо, сытно и просторно, грех им жаловаться.
– Между мужем и женой были серьезные скандалы?
– Откуда! Юрий Алексеевич человек не склочный. Он жене старается угодить. И правильно!
– Это называется «бесхребетный», – бросил провокационно Илюшин.
– Ерунду несешь, – отрезала Толобаева. Ему удалось опрокинуть ее на спину, рассказав о бывшем муже, но она уже вновь стояла на ногах, и эта способность вставать раз за разом вызывала у Макара искреннее восхищение. Пять минут назад белизной лица соперничала с простыней, он даже испугался, что переборщил, – а теперь сидит снова красная, крепкая, как свеколка, и даже успевает между ответами поставить его на место.
– Почему ерунду? – старательно подыграл Илюшин.
– Мягкий – еще не значит размазня. Юрий Алексеевич – добрый мужчина. Но если его вывести из себя…
– А кто-то выводил? – встрял Макар.
– Было дело, Федул его разозлил. В воскресенье. Я утром заехала, потому что паспорт свой забыла, боялась, без него мне пропуск в больницу не оформят. А он и не понадобился. Но их ссору я застала. Только это даже не ссора была, а избиение младенцев, хотя, если со стороны поглядеть, кто из них еще младенец!
– Постойте-постойте! Кто такой Федул?
– Никита Федулов, прораб бригады. Они у нас работают, беседку строят. Основательно строят, ничего не скажу: яму вырыли, опалубку сделали, укрепили цементом фундамент – все как положено. В воскресенье приехали, чтобы дальше трудиться. Тут их Юрий Алексеевич и встретил. Выгнал Федула, прохиндея! И как выгнал! – Она восхищенно хлопнула в ладоши. – Федул – наглец, потерял и совесть, и страх. Хозяйку обворовывает, но вьется, как кот, смотрит умильно! Строители все такие. Честных днем с огнем не найдешь. Оксана все ему прощает!
– Не любите вы Федулова, как я погляжу…
– Лживых кобелей я не люблю, – отрезала она. – Он перед Оксаной Ивановной хвостом бьет, лисой стелется. А со мной ему церемониться не нужно: я же старая вешалка, прислуга. Он сразу улыбочку дёрг с лица – и в кармашек, до нового случая. И на детишек матом рявкал.
– На Леночку?
– Нет, Леночку он как раз привечал. А троицу, которая в гостевом коттедже, при каждой возможности шпыняет и гоняет. Я один раз услышала, как он матерком прошелся при них. Ты что же, говорю, за языком не следишь? А он в ответ: ты здесь никто, прислуга, будешь мне замечания делать – вылетишь быстрее, чем пукнешь.
– Занятно, – сказал Макар. – Угроза была реальна? Он и в самом деле имеет такое влияние на Баренцеву?
– Вот уж чего не знаю, того не знаю, – быстро ответила она. Слишком быстро. Однако Илюшин решил эту тему пока оставить в стороне и перевел разговор на Медникова.
– У Льва Леонидовича не было значительных ссор с Баренцевой?
– Я за ними круглые сутки не хожу, всего знать не могу. Говорю же, с ним поссориться трудно. Он как угорь: ты его схватил, а он уже выкрутился.
Уже перед уходом Макар вспомнил, что хотел спросить у нее кое-что еще.
– Лада Сергеевна, трое детей, которые живут в гостевом коттедже… Кроме того, что прораб ругал их, вы еще что-нибудь можете сказать о них и об их учительнице?
Она в недоумении развела руками:
– Учительницу я совсем не вижу. Ну, красивая, молодая, вежливая очень. Бывает, я днем постучусь в домик, она сразу репетицию прекращает и всех гонит на улицу. Чтобы я, значит, могла прибраться спокойно и никто меня не отвлекал. А мелкие – ну, дети как дети. Чего-то там на своем птичьем языке чирикают, мне это непонятно. У них много слов новых, я половины не знаю. Музыкой занимаются целыми днями, молодцы такие. А по вечерам с Леночкой возятся. Это для меня тоже удивительно! Таким детям с пятилеткой разве интересно? А они с ней как с котенком – и туда, и сюда, и какие-то башенки с ней строят, и в прятки играют. Может, у них братья-сестры младшие и они по ним скучают? Даже и не знаю.
– Учительница нормально общалась с Баренцевой?
– Да почитай, что вовсе не разговаривали. Ну, или я не видела. Вы учтите, меня ведь по выходным тут не бывает… Может, они по субботам чаи гоняли на крылечке или винцо белое с виноградом употребляли.
Может, мысленно согласился Макар. Но что-то ему подсказывало, что не было ни чаев, ни крылечка, ни белого винца с виноградом.
11
Повариха, Магдалена Мирчева выразилась о Баренцеве гораздо определеннее.
– Никчемушник! – Полные красно-синие губы скривились. – Захребетник он, и больше никто! Оксана Ивановна загнала себя, как лошадь! Ты понимаешь, сколько нужно бабе вкалывать, чтобы вот это все в порядке содержать! – Она широко вытянула перед собой руки, словно преподнося Илюшину каравай с тремя коттеджами, машинами и домработницами, увенчанный клумбой. Руки у Магдалены были короткие и крепкие, как у борца сумо, волосы стрижены по-мужски, и вся она была крепко сбитая, без намека на рыхлость, с глубоко посаженными блестящими черными цыганскими глазами и густым баском, и двигалась так целеустремленно, словно собиралась впечатать собеседника в стену. – Я тут пять лет служу. Сердце за нее кровью обливается. Присосался, кровосос. Тьфу!
Она сплюнула на пол и ожесточенно растерла тапочкой. Тапки у нее, как заметил Макар, были не простые, а немецкой фирмы, производящей ортопедическую обувь; стоимость одной пары начиналась от десяти тысяч.
– Это мне она купила, Оксана, – сказала Мирчева, заметив его изучающий взгляд, и подняла левую ногу. – Ать! Видал, какая подошва? Я в них у плиты три часа могу крутиться, и ничего! Хошь – на балу отплясывай, хошь – лезь на Эверест! А! Понял! И ни одна коленочка не развалится. Оксаночка Ивановна заказала мне! Прямо сюда приехал мужчинка, ласковый такой, сладенький, как леденчик! – Она облизнулась. – Выгрузил из багажника двадцать коробок.
– Двадцать? – усомнился Илюшин.
– Может, и все тридцать! – Она презрительно взглянула на него, не верящего в такое богатство исключительно по нищете своей души и ничтожности опыта. – Я примеряла их, выхаживала тут, как королева. Выбрала эти. А Оксаночка Ивановна их оплатила. Понял! Вот так-то! А этот только на словах вежливый, но от него поступка мужского не дождешься. Ничтожество он. Десять лет сидит на шее у нашей хозяйки, ни дня не работал. С какой стороны половником суп зачерпнуть – не знает.
– Я слышал, Юрий Алексеевич полностью взял на себя воспитание Лены, – заметил Макар.
– Ха-ха-ха! – Магдалена выплевывала «ха», словно расстреливала автоматными очередями. – Взял он! Знает, с какой стороны подойти. Если бы не Ленка, его давно погнали бы отсюда ссаными тряпками! На кой ляд он здесь нужен, дармоед? Бабы-то наши вкалывают, горбатятся целыми днями! А Ленка весь день в садике, круглый год! У них даже летом всякие программы, то танцуют, то английский учат… А уж он упахался, бедненький, по вечерам с собственным ребенком книжку почитать! Ты спроси, чем он целыми днями занимается.
– Чем?
– Ничем! На диване валяется. Или в гольф свой играет. А то к нему еще массажист приходит, раз в неделю, мнет его со всех сторон. Он, вишь, спину имеет больную! Ай! Ой! Держите меня семеро! Спину! Совесть бы ему размять, а не спину, может, был бы прок. А еще прогуливается: ручки за спину заложит – и ходит, ходит, ходит! Ногами своими ленивыми перебирает.
– Мне говорили, Оксана срубила сосну, которая ему нравилась, – вспомнил Макар. («Можно ли убить человека из-за срубленного дерева», – неожиданно пришло ему в голову).
– Оксанина сосна – пусть что хочет, то с ней и делает, – флегматично отозвалась повариха. – Ты свой участок с соснами заведи и распоряжайся им, сколько влезет. А если ты даже на хвою не заработал, так сиди и молчи в тряпочку, а не скандалы закатывай.
– Так они поссорились?
Об этом Баренцев не упомянул.
Повариха насмешливо оскалила зубы.
– Боится он ссориться, – презрительно объяснила она. – Ему нельзя Оксану выводить из себя. А ну как погонят! Но тут вроде как волю дал себе, пошумел: «Как ты могла! Живое! Просто так, ради каприза!» А она ему: «Тут каждый мой каприз потом и кровью оплачен! Хочу – и капризничаю!»
Мирчева не была в субботу в коттедже. В ее обязанности входило приготовление еды на выходные, поэтому в пятницу она приходила на полдня, заготавливая впрок салаты, супы и десерты.
– Вы замечали какие-нибудь странности в поведении Оксаны Ивановны в последнее время? – спросил Макар. – Что-то необычное?
– Не, ничего такого. Все, как всегда. Она радостная бегала, попросила меня в среду закупиться на рынке, к субботе сделать холодец… Очень она его уважает. Это у нас праздничное блюдо. Говорила мне: Магдаленочка, холодец нужно готовить дважды в году, один раз на Новый год, это уж как положено, а второй раз – по зову сердца, на какой-нибудь неожиданный праздник.
– Вы не знаете, какой неожиданный праздник она имела в виду?
– Да не, откуда. Я сделала, от него в понедельник ничего не осталось. Могла она сама съесть, а могли и эти… У них ничего святого нет.
– «У них» – это у Льва Леонидовича и Юрия Алексеевича? – уточнил Макар.
– Вроде как больше здесь трутней не наблюдается! Слава Богу! – Она всерьез перекрестилась.
– Как вы думаете, Магдалена, где сейчас может быть Оксана?
Повариха пощипала губу.
– Не знаю я. На ней тут все держится. Может, надоело ей, уехала, чтоб глаза не глядели? Холодца моего поела напоследок, радость наша, и сбежала от них! Никому ничего не сказала, чтобы не доставали. Оксаночка Ивановна такая, она могла!
Макару вспомнилась другая женщина, сбежавшая от своей семьи. Та, похоже, так и останется жить в Карелии…
Он спохватился, что Мирчева продолжает с восторгом рассказывать о способностях Баренцевой. В одном можно было не сомневаться: повариха глубоко уважала свою нанимательницу.
– У ней все до единого крутились! Все денежки зарабатывали! Вон Жанна – раньше всего боялась. А теперь чего? Бизнесом рулит, как большая! Только своего паразита не сумела Оксана Ивановна ни к какому делу приспособить. Видать, нашла коса на камень. Она всех в поселке строила! Асфальт новый положили? Положили! Охрану посадили? Сидит в будке хомячок, наблюдает! За это все кого надо благодарить? Нашу! Она щелкнет пальцами – все крутится! У ней хватка, понимаешь ты? У меня вот нету такого, деньги летят, как листья. Зато я готовлю по-царски. А у нее другой дар. И ко всякому она подход умеет найти! – Мирчеву переполняло восхищение. – Ай, что далеко за примером ходить! Вот возьми меня. – Она придвинула табуретку, грузно опустилась на нее, подалась к Макару. По той осторожной медлительности, с которой она садилась, он увидел, что колени у нее и в самом деле больные. – Я, когда только устроилась сюда, сперва работала… Ну, можно сказать, особо и не работала. Не напрягалась. Кормила их как свиней: жрите чо дают, вам и такое сойдет! – Магдалена улыбнулась ему широко и добродушно. – Покушать вкусно немногие умеют! Мне такие семьи попадались – им хоть мусорное ведро в тарелки вывали, все проглотят и хвалить будут! Зачем же для таких стараться? Только себе обиду делать.
Макар понял ее последние слова, пусть и облеченные не в совсем стройную форму. «Себе обиду делать», – унижать свой труд хорошего повара, выкладываться для тех, кто не в состоянии понять, как хорошо ты потрудилась.
– Ну, пара недель прошла. То мне Оксана Ивановна одно замечание сделает, то другое. «Пюре пересолено, говядина в борще жесткая»! А я чего? Слушаю да ухмыляюсь про себя. Ничего, думаю, привыкнете как миленькие, поросятки мои. Все привыкают, и вы привыкнете, иначе не давились бы две недели.
– А если бы она вас уволила? – спросил Макар.
– А и что! Ну, уволила бы, подумаешь, горе гореванное! Я новое место за пять минут найду. Я бы, может, даже и обрадовалась. Сюда добираться-то не ближний свет, а еще продукты приволочь, и рынок далеко. Проходит еще три дня. Сварила я им рассольник. Никогда в жизни этого рассольника не забуду. – Она вздрогнула и прижала ладонь к груди. На лице ее проявилось выражение глубокого благоговения. – Оксана Ивановна приходит с недоеденной тарелкой на кухню. А я уже уходить собиралась. Уже и переоделась. Она приходит, ставит тарелку на стол. Я платок снимаю, как ни в чем не бывало. Она мне говорит эдак спокойненько: «Как ты считаешь, Магда, вкусный ты суп приготовила?» Я такая: «А чего такого. Суп как суп!» А Оксана Ивановна напирает: «Нет, ты скажи, вкусный?» Мне сложно, что ли, порадовать человека? «Вкусный, говорю! Отличный суп! Сама бы ела и радовалась!» А она мне уже ложку протягивает: «Так ешь. А я за тебя порадуюсь». И смотрит на меня. И улыбочка у нее такая…
Магдалена попыталась изобразить улыбочку Баренцевой. Макар отодвинулся вместе с табуреткой.
– Я налила себе половник, одну ложку съела… – Она медленно вытерла губы, словно капли супа до сих пор чувствовались на губах. – Поблагодарила. А она мне: «Что ж ты стеснительная какая. Съешь еще одну». Ну, я съела вторую. Она меня глазами будто подталкивает. Съела третью. Весь половник уговорила. Все, говорю, спасибо. А она мне: «Разве четырьмя ложками наешься! Угощайся, если вкусный!» Кастрюлю придвигает ко мне и показывает: прямо отсюда.
Макар представил, как под неумолимым взглядом Баренцевой повариха зачерпывает ложку за ложкой. Дрянной суп застревает в горле, она проталкивает его, глотает, давится, но почему-то не может отказаться.
