Евгения Кретова "Альтераты. Соль"

Чем ближе подходил отец с ватагой студентов, тем острее Анна чувствовала во взглядах этих девушек, в их словах, в их наивном желании быть замеченными профессором Скворцовым… обожание.

Открытие застало врасплох. Отца можно бояться. Ненавидеть. Злиться на него и обижаться. Но вот это благоговейное уважение на грани влюблённости – шокировало.

Она так и сидела на собственном рюкзаке, когда компания поравнялась с ней. Кольнув дочь взглядом, Олег Иванович кивнул на дверь:

– Заходи, – и отворил кабинет. Ватага обожателей осталась в коридоре.

Девочки-студентки с удивлением проводили взглядами Анины дреды, уставились на обвешанный черепами и цепями рюкзак. Посторонились сочувственно, словно от прокажённой. Анна едва удержалась, чтобы не рыкнуть мультяшным «бу-у».

– С чего такая срочность? – она бросила рюкзак в угол продавленного дивана, сама плюхнулась в центре, наблюдая исподтишка за тем, как отец передвинул стопку папок со своего стола на тумбу для принтера. Подумав, вернул документы на прежнее место. Открыл и закрыл стеклянные створки старомодного книжного шкафа, забитого книгами.

«Нервничает?» – удивлённо мелькнуло в голове.

Отец сел за стол, провёл руками по лицу, будто стряхивая с щёк усталость, растёр виски. Анна ждала. В кабинете было солнечно, пахло пылью и книгами. А ещё дорогим табаком. Раньше девушка бы не обратила внимание на тонкий благородный аромат, но Орлов – продюсер, с которым они работали последние несколько месяцев, – баловался сигарами и волей-неволей, работая с ним почти ежедневно, она стала замечать этот запах. Откуда, интересно, он в кабинете отца? Он ведь не курит – принципиально, считая это мальчишеством и слабоволием.

Олег Иванович вытащил явно заготовленную заранее папку-уголок, протянул дочери через стол. Той пришлось привстать.

– Здесь бумаги. Подпиши прямо здесь и сейчас… А то потом забудешь или потеряешь. Копии делать нет времени.

Анна бегло просмотрела заголовки. Срочный трудовой договор на сезонные работы, обязательства, договор о полной индивидуальной ответственности, должностная инструкция, положение о порядке производства работ…

– Это что? – девушка перевела взгляд на отца.

Тот раздражённо развёл руками:

– Это документы. Уговор есть уговор. Я тебе помогаю, ты отрабатываешь долг поездкой в экспедицию, – он смотрел едко, будто уже заранее жалея о затее.

В груди стало тесно, Аня выдохнула, пальцы похолодели:

– Я помню и не отказываюсь, – она уставилась на ровные ряды букв в договоре. – Но не согласишься ли ты на мою отработку каким-то иным способом? Без выезда из Москвы?

В голосе было столько мольбы, сколько она не обрушивала на отца за все годы жизни вместе взятые. Отец саркастично хмыкнул, губы изогнулись в усмешке. Аня продолжила:

– Просто с пятнадцатого июня начнётся запись первого тура «Активации». Если меня не будет в Москве, то… – она подняла на него глаза, ещё одно слово – и расплачется: – Всё зря, понимаешь? Это как если фея Золушке подарила платье и карету, но ворота замка оказались заперты.

В висках пульсировала надежда. Но одного короткого взгляда на отца стало достаточно, чтобы понять – пощады не будет. Ему принципиально нужно именно сейчас, именно так. Анна закрыла глаза, предложила то, на что в других условиях никогда бы не решилась:

– Слушай. Пока ты будешь в экспедиции, я могу помогать по хозяйству твоей жене… Полы мыть. Продукты приносить…

– Ты готова унижаться, лишь бы не ехать? – в голосе отца слышалось презрение и разочарование.

– Мне просто важно быть в Москве пятнадцатого и шестнадцатого июня. И, если мы пройдём в следующий тур, то до двадцать второго или двадцать третьего: там плотный репетиционный график и по условиям конкурса – новый экспериментальный репертуар, – она готова была взвыть: – Мне надо быть здесь эту чёртову неделю!

Отец холодно наблюдал за ней:

– Значит, тебе придётся истратить на это свою зарплату. Самолёты и поезда ходят по расписанию. Доберёшься как-нибудь. Озаботься этим заранее, закажи билет.

Аня не верила своим ушам:

– Отпустишь? Точно?

– Мы же договорились.

Девушка, не глядя, поставила размашистую подпись на каждом экземпляре, вернула отцу папку. Руки дрожали.

Отец отделил из папки несколько листков формата А4, вернул дочери:

– Здесь список прививок и медицинских обследований. И вещи, которые следует взять с собой. С этим будь максимально внимательна – лишнее не бери, необходимое не забудь, – и выразительно посмотрел: – Учти, я проверю все, включая нательное белье. Поняла?

Она кивнула, зажав в руках мелко исписанные листки.

Анна шумно выдохнула от одного воспоминания об этом. Он правда проверил. Прямо на вокзале, за пять минут до отправки поезда. Выкинул из рюкзака часть вещей: лишнее, по его мнению, не практичное, не удобное. Переложил из собственной сумки идиотскую шляпу с широкими полями вместо модной пиратской банданы. Сунул широкие льняные брюки с большими накладными карманами и дополнительную тёплую рубашку с длинным рукавом. Анна не возмущалась, растерянно оглядывая выброшенные на деревянную лавку вещи.

– И куда мне это все? В помойку?

Отец пожал плечами:

– А твои аборигены пришли тебя провожать? – он небрежно кивнул на притихших парней – Ската и Слайдера из ее группы «Сирин». – Вот и отдай, пусть матери отвезут.

Хоть в чем-то отец и мать совпадали – команду «Сирин» оба неизменно называли аборигенами. И еще в том, что pacta sunt servanda – договоры должны соблюдаться.

4

Пятью месяцами ранее, Москва, квартира Анны Скворцовой

Пронзительное ожидание счастья. Огромного. Со вкусом беды и безнадёжности. Будто судьба твоя предрешена, но тебе дозволено впитать последние крохи благодати. Будто приговорён к четвертованию, но тлеешь еще надеждой на милосердие.

Густой аромат полыни и чабреца забивает легкие. Солнечный свет бьёт в лицо. Оранжево-жёлтый, как одуванчик, и ослепительно яркий. Из-за него слезятся глаза. Надо терпеть. Потому что – она знает это наверняка – сейчас появится Он. Всего одно короткое мгновение, и еще одна попытка увидеть Его, узнать Его.

Она затаилась в ожидании.

Опаляющее дуновение. И вот прямо над ней, на небесно-голубом фоне тонкий юношеский профиль. Неясная, мечтательная улыбка коснулась его губ. Солнечные блики играют, путаются в волосах, будто становясь их продолжением. Будто Он сам есть солнце. Слёзы предательски застилают глаза, скатываются по вискам, мешают. К горлу подкатывает отчаяние: вот сейчас он навсегда сольётся с полднем. Безжалостный свет смоет Его черты, украдёт единственную возможность ВСПОМНИТЬ. Оставит ее одну в ожидании новой встречи. Короткой как южная ночь и ослепительной как вспышка.

Поворот головы, и тонкий профиль растаял под солнечным саваном.

Только боль в глазах.

Только тяжесть на сердце. И шаги палачей.

Анна проснулась, услышав собственный вой.

Мокрая от слёз подушка. Жёлтый фонарь за окном, суетливые блики надвигающейся метели. Протяжный стон полицейской сирены где-то вдалеке, видимо, на проспекте. Анна села на кровати, обхватила голову руками.

После этого сна она всегда чувствовала себя идиоткой.

Она НИКОГДА НИ в КОГО не влюблялась вообще. Тем более до такого состояния, чтобы как дурочка довольствоваться возможностью увидеть. Она никогда не испытывала состояния, когда распадаешься под взглядом кого-то другого, когда в животе становится горячо и – как там это описывают? Бабочки порхают?

Она вообще относила себя к девушкам невлюбчивым. Даже сомневалась – способна ли на это загадочное чувство. Ну, вот клавишник их, Скат, например. Это же бог. Это такая харизма, что девушки в обморок падают только от одного его движения плечом. А уж если он там косичками-брейдами своими махнёт, то вообще атас – визг оглушит. Один раз какая-то фанатка выскочила на сцену и на неё, Анну, с кулаками полезла. Приревновала за то, что вокалистка рядом со Скатом стоит на выступлении. После этого случая Аня специально приглядывалась к клавишнику, вылавливая в душе хоть какую-то тень влюблённости. И ничего. НИ-ЧЕ-ГО. Ни татушки его прикольные, ни игра бицепсами, ни голос бархатный с характерной хрипотцой и вкрадчивостью мартовского кота. Чёрт, даже джинсы его обтягивающие на неё никак не влияли. Ни одной крамольной фантазии за все три года, что она его знает.

Или, опять же, гитарист их, Слайдер. Ну вот вообще парень яркий. Во всех смыслах. Один выбитый дракон на бритой башке чего стоит.

И это парни, с которыми есть о чем поговорить, о чем помечтать. Парни, которыми можно восхищаться: красивые, талантливые, умные – Слайдер, на минуточку, три иностранных знает свободно, стихи на них пишет. Скат такие аранжировки делает, что из любой попсы может рок-хит за пять минут сварганить, круша жанры и направления, смешивая ритмы и звучания. А какие «фишки» он с модной теперь полиритмией делал!

И – ничего. Ни одна фибра девичьей души ни разу не шелохнулась. Ни одна мыслишка не промелькнула. Даже чувство ревности отсутствовало напрочь, когда к ним девицы липли.

А тут… в этом дурацком, идиотском сне…

Она сама себя презирала. Вот за это самое самоуничтожение, растворение без остатка. За потерю собственного «я».

Дверь тихонько скрипнула, впуская кошку. Чёрная, с зелёными умными глазами-блюдцами, она уселась на пороге, равнодушно рассматривая хозяйку без всякого любопытства. Грациозно повела плечом.

– Кис-кис, – тихо позвала её Аня, – Муська, топай ко мне.

Кошка презрительно скривилась, но подошла ближе. Аня похлопала по кровати, в надежде, что «собачий» жест кошка не воспримет как оскорбление. Муська смилостивилась, запрыгнула на кровать, устроилась на коленях хозяйки.

– Красавица моя, – Аня погладила гладкую шёрстку.

Дверь приоткрылась чуть шире, вошла мама.

– Ты опять полуночничаешь, – прошептала с укоризной. Почему ночью мама всегда шепчет? Ведь они только вдвоем. – И Муську разбудила.

– Я не будила, она сама, – Аня прижалась носом к нежному кошачьему лобику. Острые ушки недовольно стрельнули по щекам, усы кольнули шею.

Мама прошла в комнату, уселась рядом с дочерью. Провела рукой по подушке.

– И плакала опять, – констатировала. – Что на этот раз?

Аня уставала иногда от этой проницательности. Задыхалась.

Вот и сейчас почувствовала неловкость, съёжилась и подобралась.

– С чего ты взяла вообще, что я плакала.

Мама выдала коронное:

– Вот станешь матерью, тогда поймёшь, откуда мы всё знаем.

Аня вздохнула. Мысль о невлюбчивости тревожно соединилась с осознанием невозможности материнства.

– Мам, я красивая? – спросила неожиданно. Спросила и поняла: ей важно, чтобы мама сейчас подтвердила это.

Мама тихо рассмеялась, спросила вместо ответа:

– Влюбилась, что ли?

– Ничего я не влюбилась…

– Ну и слава богу. Я не переживу, если это окажется кто-то из твоих аборигенов, – мама погладила её по плечу.

Аня в который раз подумала, какая мягкая и горячая ладошка у её матери. Словно степное облачко.

– Это ты о Скате и Слайдере?

– Обо всех, у кого нет нормального имени.

– Я тоже для них не Аня, а Скраббл, – усмехнулась девушка, уставившись в темноту.

Разговор с матерью постепенно разгонял мутную тревогу, выветривал странные мысли, прилипчивые, как подтаявшая карамель.

Мама фыркнула:

– Ну, спасибо хоть на этом… Прозвище мало-мальски интеллектуальное. А вообще ты у меня молодец. В свои девятнадцать не многие могут похвастать бюджетным местом в театральном училище и собственной рок-группой с должностью… этого, как его там у вас, – мама нахмурила лоб, вспоминая, – фронтмена!

Дочь хмыкнула:

– Фронтмен – это мужик-вокалист. А я, если на то пошло, фронтвумен, – поправила она мать сквозь смех. – И это не должность, это лицо группы, место в коллективе, роль.

– А-а, один леший, – отмахнулась та, поднимаясь и забирая задремавшую было Муську с собой. – И ещё у тебя есть шанс по жизни заниматься любимым делом.

Мама направилась к выходу, держа кошку под мышкой, но остановилась:

– И – да, ты красивая. Очень. На бабушку похожа… Хотя мне адски не нравятся твои дреды, вечно будто башка немытая.

Она обречённо вздохнула, зная, что тема давно закрыта и дочь не расстанется с прической, притворила за собой дверь.

Аня слышала, как проскрипели старые половицы. С облегчением откинулась на подушку. Та оказалась влажной и холодной. Чертыхнувшись, перевернула подушку другой стороной, укрылась одеялом с головой.

Звякнул сотовый.

– Сегодня вообще кто-нибудь спать собирается? – проворчала девушка, вытягивая руку за аппаратом. Плоская серебристая коробочка скользнула с прикроватной тумбочки в ладонь. – Двенадцать часов!

Видеосообщение от Ската.

– Убью завтра, – проворчала девушка, но иконку просмотра всё-таки нажала.

Что бы там ни говорила мама, а истинный лидер группы – это клавишник Скат. Без его музыки, его энергии «Сирин» оставалась бы только студенческим коллективом. И просто так в двенадцать часов ночи он её будить не стал бы. Анна села на кровати и включила просмотр видео.

5

Короткий рекламный ролик о начале кастинга на шоу «Активация». Ярко-красный фон, мощный удар по открытым струнам и танцующий силуэт гитариста. Его сменяет изящная фигурка вокалистки. Вспышки фотокамер, софиты. Анна нахмурилась.

Кастинг шёл уже месяц.

«Активация» – шоу талантов. Оно открыло не одно имя в современном музыкальном мире. Крутая команда тренеров-наставников, музыкантов, хореографов и операторов, задача которых раскрутить имидж коллектива, дать ему новое амплуа, новую жизнь.