Хотя такое тоже бывало. С тех пор как я начал тут работать, я ненавижу переправу. Даже в хорошую погоду меня трясет, как чертика в табакерке. Я был бы счастлив, если бы это закончилось. Я начинаю бояться пути назад, как только оказываюсь на берегу, а на башне я ужасно боюсь пути на берег. По идее, я должен чувствовать себя лучше всего либо дома, либо на маяке, но нет. Мне плохо везде. Кроме как с ней.
– Почему ты не найдешь другую работу? – спрашивает Винс. Я слышу, как он чавкает заплесневевшим сыром. Хлюпает чаем.
– Господи. Что это за допрос в гестапо?
– Не надо на меня огрызаться. Ты как эта гребаная собака.
– У нас есть дом. Мы неплохо устроились. Не знаю, что еще я мог бы делать.
– Ты мог бы пойти учиться.
– Легко сказать, – отвечаю я. – У тебя нет детей, жены, которых надо кормить. Сейчас за все это говно я получаю двадцать три фунта в неделю, а что дальше?
– Ты бы мог стать ГС.
– Я не Артур.
– У тебя бы получилось.
Печенье падает у меня изо рта.
– Я не такой, как он.
Мне часто хочется рассказать, что я сделал Артуру. И продолжаю делать. Просто чтобы услышать, как это звучит. Я мог бы поделиться с Винсом. Но момент прошел.
– Чувак, мне нравится возвращаться сюда, – говорит он. – Нравятся маяки. В них больше красоты, чем я где-либо видел. Вот почему я здесь. Получил эту должность. Скоро стану помощником, как ты, потом обзаведусь своим домом. Когда-нибудь стану ГС. Буду жить на маяках.
– Для этого много не надо.
– Работа на маяке – это искусство, как по мне.
– Какое искусство? Все, что мы делаем, – это зажигаем огонь, следим, как он гаснет, и все заново. Обезьяна бы справилась, если бы ее надрессировали. Проверить связь. Приготовить еды. Что еще?
– Намного больше, – говорит Винс. – Я уже рассказывал тебе, что долго сидел в тюрьме и что есть люди, которые смиряются с этим, а есть те, кто не может. И если тебе нормально в клетке, это плохо. Понимаешь? Весь смысл в том, чтобы быть снаружи. Но если тебе нравится взаперти, неважно где, в «Уондсворте» или на маяке, если ты не за решеткой, но все равно в тюрьме во всех смыслах этого слова, с тобой все ясно. С нами в каталажке сидели парни, которые были словно львы. Они сражались, крушили все вокруг или убивали себя, потому что они думали только о свободе. Вот что я тебе скажу, Билл. Я чувствовал себя свободным все время, пока там сидел. Ни разу я не чувствовал себя по-другому. Вот как, понимаешь? Вот что я хочу сказать. Если тебе плохо в башне, дело не в башне.
* * *
Моя первая высадка на «Деву» была ужасной. Я наслушался всяких историй – она задаст тебе жару, следи в оба или пойдешь на корм рыбам. Временный смотритель, которого я должен был заменить, переработал уже две недели, и его жена была больна; в других обстоятельствах в такую погоду они не стали бы посылать смену. Море было бурным, и дождь лил как из ведра, но «Трайдент» принял решение, и нам ничего не оставалось.
Большую часть переправы я просидел, скрючившись у борта. Запах сигары лодочника смешивался с брызгами соли и привкусом желчи. Я думал о кирпиче на дне бассейна и о том, как меня, немого и глухого, будет швырять в воде, пока я буду тонуть. Море швыряло нас вверх и вниз, билось о лодку, и мы с трудом держались по курсу. Стоящая посреди открытой воды башня вызывала у меня болезненное благоговение и ужас, как и другие гигантские творения рук человека: массивные пилоны, градирни и огромные стальные туши грузовых кораблей.
Особой подготовки не требовалось. Тебе просто надо приехать, а мужчины на лодке и на площадке сделают все остальное. Я уловил суть, мне было сказано считать себя еще одной коробкой с продуктами, транспортировать меня будут примерно так же. Приходится доверять людям на обоих концах веревки. Но в тот день проблема была не в людях и не в лебедке; дело было в море, и море творило что хотело. Я запутался в упряжи – хлипкой петле, которая шла у меня под мышками, и вцепился в веревку так, что натер ладони.
Меня поднимали в воздух дюйм за дюймом, пока наконец башня не оказалась совсем рядом. Мне было ужасно плохо. Я пытался не смотреть на плюющееся море под ногами и на глубину, разверзшуюся подо мной.
Внезапно веревка дернулась, волна отхлынула на тридцать футов и унесла лодку слишком далеко от башни. Воздух наполнился криками и настойчивыми возгласами. Я зажмурился. В этот момент мне было все равно, что со мной станет. Какое-то время я болтался в упряжи на воле стихий, волны то облизывали мои ботинки, то отступали. Из лодки доносились вопли:
– Тащи его наверх! Тащи его наверх!
Потом:
– Тащите его обратно! Вы что, хотите убить его?
Дождь лупил меня по лицу, ветер хлестал и рвал одежду. Я открыл глаза и увидел мужчину, наклонившегося ко мне с площадки. Это был Артур Блэк, главный смотритель, он протягивал мне руку. Я рванулся к нему, но море швырнуло меня о бетонную стену с такой силой, что из меня вышибло дух.
– Отлично, парень, – сказал мой ГС, – ты на месте.
Я вцепился в холодную и скользкую лестницу и начал подниматься к горячему темному рту башни.
Артур приготовил мне чаю и прикуривал сигарету за сигаретой, пока я не согрелся.
Бедняга Билл. Впечатлительный Билл. Представляю, что он обо мне думает. Трус Билл, которого тошнит при каждой высадке. Билл, который никогда не протягивает руку слабейшему, а только принимает чужую помощь; он не из той породы, из которой вырубают ГС. Он тонет на поверхности и не может донырнуть до кирпича.
Иногда, закончив очередную ракушку, я выбрасываю ее в океан из окна спальни, даже если мне нравится, что получилось. Ветер уносит ее, и меня греет мысль о том, что ракушка возвращается в море. Миллионы лет существования, выживания, давление доисторических волн – и все ради того, чтобы однажды ее выбросило на далекий берег и человек вроде меня обточил ее по своему вкусу, изобразил на ней свои фантазии, а потом, закончив, вернул ее туда, где все началось.
13. Винс
Одиночка
Два дня на башне
Утро вторника. Три недели до Рождества. На маяке нет ни выходных, ни праздников; ты должен уделять ему все свое время. Остальные скоро начнут думать о том, чем занимаются их семьи, и чувствовать себя обделенными, потому что они торчат здесь, в то время как дома ставят елки и едят сладкие пирожки. Насколько я знаю, вроде так положено делать. Не помню, чтобы я хоть раз праздновал Рождество как надо. В тюряге у нас были скудный ужин и бумажные шляпы, но что касается магии Рождества, я понятия не имею, что это.
В это время года нельзя гасить фонарь до восьми часов вечера. А когда восходит солнце, я начинаю разбирать горелку и заменять детали на чистые в ожидании вечера. Потом я опускаю заслонки на линзы. Вряд ли в декабре солнце будет настолько ярким, что начнется пожар, но у меня уже привычка, и в любом случае так они остаются чистыми. Такое ощущение, как будто наряжаешь лампу на день и раздеваешь на ночь. Никогда не рассказываю это остальным.
У меня утренняя смена, поэтому я готовлю завтрак. Мы еще не доели бекон, который я привез, так что я жарю его и оставляю на плите, чтоб не остыл, пока остальные встают. Обычно запах их будит, и кто бы что ни говорил, но запах жарящегося бекона – лучший запах на планете. Быть дежурным по кухне на «Деве» не так уж и плохо, наш ГС готовит почти так же хреново, как и я, поэтому я не переживаю. На моем первом островном маяке смотрители были повернуты на кулинарии и язвили каждый раз, когда я ставил перед ними тарелки. Довольно грубо с их стороны, поскольку они никогда ничему меня не учили, хотя я просил. Мне доставались только насмешки. Когда я начал этим заниматься, я даже не знал, как называется половина ингредиентов.
– Кто-нибудь слышал птиц? – спрашиваю я, когда мы усаживаемся за стол.
– Каких птиц? – говорит Артур.
– Вчера вечером. Их были тучи, налетели на меня.
ГС встает и идет в фонарный отсек проверить лампу; пусть даже на дежурстве кто-то из нас, он все равно отвечает за маяк. Он заботится о нем, как о ребенке.
Билл низко опускает голову к тарелке, он всегда так делает, когда ест, пригибается поближе к еде. Рядом дымится сигарета, так что он может есть и дымить, дымить и есть.
– Почему ты позволяешь ему так с тобой разговаривать? – спрашивает он. – А? Будто ты дебил.
Я вытираю рот.
– Это ты меня так называешь.
– Разве ты не видишь, что он сделал?
– Что?
– Побежал проверять, что не так. Где ты облажался. Думает, что тебе нельзя доверять. И обо мне он думает так же.
Излюбленная тема для смотрителей – ныть по поводу того, кого сейчас нет в комнате. Все равно что открыть бутылку или выпустить пар со словами: «Ужасно раздражает, когда он делает то-то. Временами он такой говнюк, правда?» В этом нет злости, так негативные эмоции уходят прочь, вместо того чтобы булькать внутри.
Но Билл более резок, чем обычно. Он устал. Я наблюдаю, как он докуривает последнюю «Эмбасси», расплющивает ее в пепельнице и отодвигает тарелку. ГС возвращается.
– Ты не мог там прибраться? – упрекает он меня.
– Тогда вам нечем было бы заняться до самого обеда. Билл все почистит, правда, Билл?
– Иди в жопу.
Артур убирает со стола со словами:
– Спасибо, было вкусно.
* * *
После обеда я беру ведро и совок и поднимаюсь на смотровую площадку. По правде говоря, сначала я не понял, как много было птиц. Они налетели рано утром, около пяти часов, словно мотыльки, – сколько их было, кто знает. Все эти перья и хлопающие крылья – их могло быть и десять, и сто. Я выкурил сигарету на морозе; мертвое серое небо, мертвое серое море; мои руки тоже казались мертвыми и серыми, пока я не отмыл их. Буревестники – это паразиты, как говорит Билл, их не жалко, но, глядя на их распластанные тела и свернутые шеи, я не мог согласиться с ним. Однажды я слышал, что смотрители «Епископа» обнаружили, что смотровая площадка полностью забита кричащими птицами. Некуда было поставить ногу, ни единого свободного дюйма – натуральный Ноев ковчег. И пока не стемнело и маяк не зажегся на полную мощность, птицы не улетали. Свет маяка привлек их и ослепил, а потом отпугнул.
* * *
Три дня
Я думал, что на этот раз мне будет трудно вернуться на башню, ведь мы с Мишель становимся все ближе. Но, пережив первые несколько ночей, я нашел в этом свои плюсы. У меня полно времени, чтобы думать о ней. То, что я сказал Биллу на дежурстве, – это правда: все, чего я хочу, – это стать помощником смотрителя, мне нужна эта стабильность, которую обеспечивает «Трайдент». Тогда я смогу спросить ее: ну что, ты согласна? Теперь я парень с перспективами.
Я готовлю обед, потом ГС моет посуду и садится в свое кресло с чашкой чаю и кроссвордом. Угощает меня сигаретой. Артур всегда готов поделиться. Когда я получил место на «Олдерни», тамошний ГС в жизни ничем не делился и не видел в этом смысла. Он клеил на свои кружки и пакеты надписи: «Не трогать» и «Держитесь подальше». В результате мы могли брать только масло, табак и соус НР. И никто не хотел с ним общаться. Артур не беспокоился о своих вещах, продуктах или чем-то еще. Все пройдет, говорит он; это просто вещи, они имеют свойство заканчиваться. Остается только чувство, которое ты испытываешь, когда вы отлично проводите время вместе.
– Совершенно не отвечает ожиданиям, – говорит он.
– Иди к черту, картошка вовсе не была так плоха.
– Два слова. Шесть и пять букв.
– Что за хрень; я не по этой части.
– Подумай об этом с разных сторон, – говорит ГС. – Есть буквальная подсказка, она на поверхности, и есть подсказка внутри. Надо напрячь мозги.
– Не думай, что у меня в мозгу много мыслей.
– Это еще как посмотреть.
– Давай еще одну подсказку.
– Вскипяти немного волшебства, дружище.
– Только что сделал тебе чаю, – говорю я.
– Это ключ, придурок. Пять букв.
– Чепуха.
– Это шесть. – Он улыбается. – Ты почти угадал минуту назад. Вот, посмотри.
Артур показывает. Но я не улавливаю.
– Не вижу.
– В конце смотри.
– О! – говорю я, когда он вписывает буквы.
Билл не прав насчет ГС. Артур из тех людей, которые хотят помочь тебе стать лучше. Он не говнится из-за того, что я моложе, и не задирает нос в отличие от Билла, который, подозреваю, думает всякую хрень в мой адрес. ГС терпелив. Он показывает мне, как все устроено. Я восхищаюсь им и его отношением к морю; таким и должен быть смотритель маяка. Жаль, что это не везде. Не уверен, знает ли Билл то же, что и я. Однажды в ночную смену Артур рассказал мне, что случилось с ним двадцать лет назад, когда он только начал работать на «Деве». Еще до Билла, в те времена, когда я пешком под стол ходил. Я чуть не проглотил язык, когда он это сказал. Не знал, как отреагировать. Не ожидал. Да и что я? Вы бы тоже растерялись.
Я просто смотрел на Артура и думал: вот человек, на которого я хочу быть похожим. И ни за что не догадаешься, что ему довелось пережить. Вот так вот смотришь на ГС снизу вверх и думаешь, что он знает все ответы, а он совсем другой.
* * *
Включаю Нила Янга на «Сони» и задергиваю занавеску. Внизу монотонно насвистывает Билл; время где-то между ночью и днем, и я рад, что музыка уносит меня в другое место. В тесную студию Мишель на Стрэтфорд-роуд, играют Нил, или Джон Денвер, или «Кинг Кримсон». В пустые бутылки из-под вина воткнуты свечи, воск стекает по бокам; подушки расшиты зеркалами-ромбами. В дверях кошка вылизывает лапку. Голубой хребет, река Шенандоа. Шенандоа. Не просто слово. Это волшебные чары или зов далекой луны. Все вокруг оранжевое, цвета консервированных персиков. Мои мысли о Мишель часто имеют цвет. Пурпурный в спальне. Ярко-зеленый, когда она босиком идет в сад и зовет кошку домой. Как ее зовут? Сайкс? Нет. Стейнс? Черт. Стептоу? Не может быть.
Мишель слишком хороша для меня. По крайней мере, у меня есть мозги, чтобы это понимать.
Я бы никогда в жизни не осмелился подойти к ней, если бы «Трайдент-Хаус» не подписал со мной контракт, и это была чистая случайность. Сейчас не так много смотрителей моего возраста, потому что на нефтяных вышках в Северном море зарплаты выше, но все зависит от того, какую работу тебе нравится делать и какое у тебя прошлое. Это было в апреле 70-го, я пару недель как вернулся в мир и случайно наткнулся на одного парня в пабе; он угостил меня пивом и обмолвился, что работал на маяках «Пладда» и «Скейвор». По привычке я просто ждал, когда снова попаду за решетку. К этому я был готов, я знал, что нарочно облажаюсь, когда мне надоест быть снаружи. Но чем дольше этот мужик рассказывал о маяках, тем больше я понимал, что мне это подходит. Он сказал, что нельзя просто быть одиночкой – ты должен считать, что одиночество – это хорошо. Я не думал, что «Трайдент» возьмет меня, когда ознакомится с моей биографией, но через несколько недель пришло письмо. Должно быть, они подумали: он подойдет, тупой, как пробка, но ему понравится. Дело в том, что на маяке особенно нечего делать. Все очень просто. Твой мозг занят простыми задачами. Поддерживаешь свет по ночам, потом убираешь, готовишь, связываешься с остальными маяками в цепочке. Бдишь, чтобы у вас с парнями все было гладко, а это штука непредсказуемая. Надо сохранять дружелюбие, и, с моей точки зрения, это важнее всего. Надо стараться ладить с остальными. Стоит один раз что-то упустить, и эта пакость распространится, как вирус, и не успеешь ничего понять, как вы все будете заражены, гниль расползется, и деваться будет некуда.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65497802&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
