– Долгая история.
– Я никуда не тороплюсь.
Она улыбнулась.
– Тогда терпи. Когда лесопилку закрыли, папа пристроил меня в мебельную мастерскую в Эстхаммаре. Нормально вообще-то, но не так, как в Харге. Я только что окончила гимназию. Все мои одноклассники двинули учиться – кто в Упсалу, кто в Стокгольм. А мне надоела зубрежка. Встретила Микке – мне было восемнадцать, ему двадцать. У его родителей был летний домик в Грисслехамне, и вот там, в Грисслехамне, мы и встретились. На Празднике лета. Очаровал он меня мгновенно: “Твои глаза как звезды, твои губы как бутоны розы”. Ну и так далее, сам знаешь. Я к такому не привыкла. Здешний народ словом не обмолвится, разве что после пары кружек пива… нет, пары будет мало.
Хелена задумалась, медленно отхлебнула кофе и продолжила:
– Для меня это был шанс уехать. Нет, не только, и влюблена была, само собой, по уши. И только представь выбор: уехать или торчать всю жизнь в Эстхаммаре. Я уехала к Микке в Стокгольм, в Юханнесхув. Начала учиться на медсестру – в таком городе, как Стокгольм, столярной работы днем с огнем не сыскать. Потом забеременела…
Она опять замолчала. Видно было, что мысли где-то далеко.
– Никогда не хотела жить в Стокгольме. Все время тянуло на природу. Чтобы Молли жила так же счастливо, как я в детстве. Но для Микки деревенская жизнь – пугало.
– И что случилось?
– Что случилось? Мы подняли лапки. Он – Стокгольм, я – деревня, я – деревня, он – Стокгольм… Даже и ссориться на эту тему перестали. Я работала в ночь, а днем сидела с Молли. Так долго не выдержишь. А потом один здешний парень подсказал: в Йиму продается таунхаус, недорого. И поликлиника есть. Что ж… не совсем деревня, но все-таки и не Стокгольм. И отец близко, на выходные ездила к нему. Сюда, на Каварё. Помогала чем могла.
Ландон не знал, что сказать. Продемонстрировать понимание? Посочувствовать или, наоборот, порадоваться? Какая бурная жизнь… А чем он сам занимался в эти годы? Поступил в университет, остался в университете.
– А он? Отец Молли?
– Погиб.
– Что?!
– Сразу после того, как я уехала… Я еще распаковать коробки не успела. Позвонили из больницы. Автокатастрофа. Ехал из Чисты и свернул прямо перед носом грузовика. Иногда думаю – хорошо, что Молли тогда ничего не понимала. А иногда… наверное, она хотела бы иметь отца.
Наступило долгое молчание. Ландону вдруг захотелось рассказать о своем настоящем отце, но что-то остановило. Вместо этого глотнул остывший кофе.
– Теперь твоя очередь.
– Мне особо нечего рассказать. Поступил в университет, окончил, остался на кафедре.
И замолчал.
Она посмотрела на него скептически:
– И?
– Что “и”?
– Если у тебя нет прошлого, может, есть будущее? Или так и будет продолжаться? “Остался на кафедре”. Остался или остановился? Так и будешь стоять?
– Думаю, да. Так и буду.
– Что ж… неплохая привычка – оставаться.
Он не сразу сообразил, что она имеет в виду.
– Я… к сожалению… у меня пятнадцать дипломников…
Хелена взяла у него пустую чашку и поставила на поднос. Многозначительно посмотрела на часы. И как истолковать этот взгляд? Наверное, намекает – пора и честь знать.
– Пора идти…
– Если хочешь.
Прядь волос упала на грудь, как раз туда, где третья пуговка отчаянно боролась за свободу. Какая красивая женщина… не просто красивая. Магнит. Сила притяжения – как в каком-нибудь адронном коллайдере.
Он резко встал, постарался стряхнуть колдовство.
– Мне надо прочитать дипломную работу. Целыми днями ничего не делаю.
Хелена тоже встала. Молча. Ландон сделал попытку встретиться с ней глазами, но она уже направилась в кухню. Остановилась в дверном проеме и повернулась:
– Завтра наколешь дров.
– А что-нибудь попривлекательней?
– Блинчики?
Он с облегчением расплылся в улыбке.
– Договорились.
Не успел Ландон взяться за работу, заверещал телефон. Посмотрел на дисплей, и ёкнуло сердце.
– Рита?
– Прости… – Сухой, шелестящий шепот. – Прости, что звоню.
– Да что ты…
– Посылала мейл, но… – Говорит так тихо, что приходится напрягаться. – Но ты не ответил.
– Я на Каварё.
– О-о-о…
Он похолодел – так много вместилось в это протяжное, тоскливое “о-о-о”. Скрипучая узкая кровать, Рита на газоне в ночном белье и резиновых сапогах… сцены из прошлой жизни, которые он изо всех сил старался забыть.
Забыть!
– Я здесь временно… – с усилием произнес Ландон. – Надо кое-что написать.
Она не ответила.
– Как ты? Что-то случилось?
– Не знаю. – Она с таким трудом произносила эти короткие фразы, что Ландон почти не узнавал голос. – Может быть… Не знаю.
Он поднял голову и скользнул взглядом по книжной полке. Зачем она позвонила? Малодушно пожалел, что даже в этом богом забытом месте исправно функционирует телефон.
– Что я могу для тебя сделать? Позвонить кому-то? Ты говорила с матерью?
Молчание.
– Рита?
– Нет… ничего. Просто я очень устала.
Уж не наглоталась ли она каких-нибудь таблеток?
– Я так устала… – повторила Рита затравленно и всхлипнула.
– Рита, все обойдется. Не плачь.
– Прости… не надо было звонить.
– Почему не надо? Правильно сделала. Как я тебе могу помочь? Хочешь, чтобы я приехал?
Молчание.
– Рита?
– Прости. Ерунда… Мне очень одиноко.
– Ты ела что-нибудь?
Сколько раз он задавал ей этот вопрос? Тысячу? Десять тысяч?
Она бессильно откашлялась.
– Если я тебе нужен, приеду.
Когда он видел ее в последний раз, чуть не потерял сознание. Восковая кожа, угловатые, торчащие скулы, бедра такие узкие, что вот-вот отвалятся ноги.
– Рита?
– Я кладу трубку.
– Ты уверена, что справишься?
– Прости… не надо было звонить.
– Звони в любой момент. Если вдруг станет хуже – звони. Обязательно. Немедленно!
Неопределенное мычание.
– Обещай!
Телефон пикнул. Он посмотрел на дисплей – повесила трубку.
Опустился на диван в полной растерянности.
Рита ни за что бы не позвонила, если бы не произошла какая-то катастрофа. Но что делать? Ехать к ней? Несколько часов по ночной дороге, к тому же никакой уверенности, что она откроет дверь.
Мне очень одиноко…
Сколько раз он пытался ее спасти? И каждый раз она отвергала его помощь.
Он предложил приехать, она сказала – нет. Не приезжай.
Ландон попытался вспомнить разговор.
Она сказала – нет. Сказала ли?
Неестественно белое небо. Пробили колокола на Кафедральном соборе… или показалось? Может быть, птицы? Грудь по-прежнему давит, а утром наконец прорвало кишечник. Жуткий, профузный понос. Откуда? Она же в последний раз ела… когда? Неделю назад? Две?
Точно – никакие не колокола. Птицы. Тысячи птиц.
Галки.
День поступления в университет – тогда они тоже кружили стаями вокруг колокольни, черные стремительные тени на фоне розовеющего неба. Что она тогда думала? Теперь все начинается – вот что она тогда думала. Было совершенно ясно – предстоит новая жизнь. Мать уехала в Сундсваль. Ты теперь взрослая, материнский присмотр тебе больше не нужен, сказала Моника на вокзале. В руках у Риты были ключи от студенческой квартирки на Санкт Улофсгатан. На верхнем этаже, без лифта. Рита обожала эту квартирку – все в ней принадлежало ей и только ей.
Встретила Ландона, и они жили, как ей казалось, счастливо. А потом умер отец…
Стало тяжело дышать.
Рита опять посмотрела на небо. По-прежнему белое, совсем не такое теплое, как в то давнее утро. Тело словно онемело. Время от времени поглядывала на телефон. Не надо было звонить Ландону. Очевидно, что ему было некомфортно, наверное, она помешала. Хотела попросить приехать, но когда он спросил, ела ли она…
С ума они, что ли, сошли, эти галки? Подошла поближе к окну. Пустое, безжизненное небо. Где они, эти крикливые птицы?
Зачесалась рука. Сухая, раздраженная кожа, и ногти… похожи на рыбью чешую, вот на что они похожи, эти ногти. Надо бы смазать увлажняющим кремом. Давно это не делала, но крем в ванной. А она так устала… немного отдохнуть, и все наладится. Она повернулась и вздрогнула от резкой боли в животе.
Хелена пошла взять утреннюю газету в халате на голое тело и мгновенно замерзла. Вернулась и опять залезла под одеяло – единственно правильное решение. Надо согреться.
МЕНЬШЕ СВИНИНЫ НАРОДУ!
