«Кроме движков. Этих близняшек можно толкнуть за три штуки».
Хукова стоянка располагалась в слепом углу лодочной станции Пети-Бато, которой, как почти всем в этом городе, владел местный воротила-ушлепок, Боди Ирвин. Хук арендовал у Ирвина дальний ангар и установил туда собственные камеры с датчиками движения, которые мог проверять прямо с телефона.
– Да чтоб мне яйца прищемило! – выругался Хук. Теперь надо достать новый телефон и заново настроить все барахло. А у него, наверное, с двадцать сраных паролей и никакой нигде не записан.
«Надо было взять один из тех чехлов, – подумал он. – Пять баксов, и телефон лежал бы в водонепроницаемом конверте целехонький».
Ну, пролитое молоко и так далее. Этот телефонный мост лучше пересечь, когда встанет вопрос.
Хук подплыл к станции чуть медленнее обычного. В этих краях мужик не булькал мотором со скоростью черепахи, дудки! На подходе к пристани мужик предпочитал пропахать в болотной воде борозду, малость похвалившись мастерством управления. Местные больше всего на свете обожали сидеть на террасе бара и хохотать до усёру над тем, как лопухи-туристы крутятся по байу в арендованных аэроглиссерах, как сраные фрисби. Оказаться в той же категории Хуку не хотелось. Может, он и не местный, но сам тоже родился на болотах и знал, как поддать выхлопа, на какую посудину бы его ни потрудились забросить.
Но, правда, не этим утром. Сегодня Хук довольствовался плавным заходом, без лишней суеты. Он не хотел, чтобы народ отрывал взоры от кружек с кофе, гадая, что же так низко гудит большими подвесными движками, или опозориться, оцарапав планшири незнакомого судна. Так что – тише едешь и все дела.
Ангаром звался простой причал со стенами, не более. На них висело немного инструментов и снастей, в углу треугольником встроились железные бочки. Может, нефть, может, ядерные отходы, почем знать? Довольно заурядная берлога для констебля с какой бы там ни было ставкой, которую могло ему платить управление крошечного городка. Хук радовался, что пригнал на позицию собственный «Шевроле Тахо», иначе ему б навязали городскую эко-«хонду». Кто, черт возьми, способен поддерживать хоть какой авторитет, разъезжая в электрической «хонде»? Салоном владел мэр, и в этом заключалась проблемка. Мэр порядком злился, что Хук не стал колесить по городу в его клейменном гольф-багги, однако Ридженс полагал, что не найдет ни одного контрабандиста, которому было б откровенно не насрать, когда какой-то понаехавший тормознет рядом в машине с розеткой. Это ж посмешище. Потому Ридженс гнул ту линию, что собственной тачкой экономит городу деньги. Оспорить это было сложно.
Хук пришвартовался и обнаружил, насколько ослабел – на пристань ему пришлось выкатываться.
– Что за черт? – пробормотал он. Куда это делась вся его силища?
А потом увидел опухшие костяшки и понял: «Бля, змея укусила».
За остальными ссадинами и общим безумием он этого даже не заметил. Зато сейчас вспомнил щитомордника, которому двинул.
«Видать, так просто, как думал, я не отделался».
Ну, по крайней мере, врезал он не специально. Помереть последним кретином было бы обидно.
Как приходскому констеблю, а до того патрульному офицеру прихода Сент-Таммани, Ридженсу пришлось проходить не один, а два курса первой помощи; он попытался вспомнить особенности при различных обстоятельствах, но рассудок помутился, в нем оставалось только следующее: «За помощью. Во весь опор».
Прямо здесь не было никакого противоядия. Хук все собирался, и собирался, и так без конца, но в любом случае, клиника была в парочке миль отсюда.
«Под каждым банановым листом сидят тарантулы, а у тебя противоядия ни хрена нет».
«В тачилу, – сказал он себе, – и ты что-нибудь придумаешь».
Невероятно оптимистичный план, однако Ридженс был под действием яда, и прежде стадии угнетенности шел именно оптимизм.
«Всё будет в порядке», – подумал констебль, хотя, на самом деле, происходящее свидетельствовало об обратном.
Пикап Хука кое-как вырулил к дому Элоди Моро. Он располагался в полумиле, не больше, вниз по разъезженной, обрамленной соснами дороге – деревянная хибара с жестяной крышей; народ с более северным мировоззрением вообще с трудом верил, что такие еще сохранились со времен Гражданской войны. Хибара эта стояла одинокая, омываемая грязными водами и окруженная смерчем из стрекоз.
Констебль, должно быть, на мгновение вырубился за рулем, но его пробудила адская пульсирующая боль в костяшках, и он с неудовольствием и тревогой увидел, что правая рука раздулась до размеров бейсбольной перчатки. Хук потыкал раздутую руку пальцем. Кожа оказалась натянута, как воздушный шар, и наполнилась электричеством.
«Шутки кончились, Ридженс, мой мальчик, – сказал себе констебль. – Противоядие найдется у Элоди. Она ж медсестра, так что верняк?»
Ослиное упрямство вытащило Хука из пикапа на крыльцо, и он взобрался по ступенькам, опираясь на собственный лоб и прижимая больную руку к животу.
Показываться на глаза Элоди Моро вот так, в столь унизительном виде, было ужасно неприятно. Элоди Моро – единственная женщина, с которой он мог провести сколько угодно времени, не прибегая к насилию. Она примчалась в окружную больницу, когда ее кретин-сынок оттяпал себе палец, и чуть не задушила пацана любовью. Хук еще никогда не видел столь зашкаливающих в своей откровенности чувств на людях, тогда это вызвало у него неприязнь. Но потом он изменил мнение и оказался… тронут, что ли. А в последний раз Ридженс Хук был тронут ажно никогда, так что он положил на Элоди Моро глаз и поклялся, что сперва попытается добиться ее честными способами. Ну где-то с полгодика.
«Честные способы», о которых он думал, не предполагали его явления с коркой из грязи и змеиным укусом, но куй железо, пока горячо, и тэ дэ.
«Только у меня ни куя, – подумал Хук. – Даже, мать его, лимона нет».
И еще:
«Бля. Надо б в дверь, это самое, постучать».
Как выяснилось, Хук уже достаточно настучал головой по двери, потому как она открылась и перед его глазами возникли кроксы Элоди Моро. Из этих кроксов торчали спортивные носки, их вид вызвал у Хука флэшбек с воспоминанием из старшей школы, и он выдал:
– Джессика Милтон носила спортивные носки. Подглядывал за Джесси через дырку в стене душевой. Тощая задница, огромные сиськи. Редкое сочетание.
Не то, с чего он бы начал разговор при обычных обстоятельствах, но к его счастью, Элоди заметила раздутую руку и мигом поняла, что происходит. Она помогла констеблю пройти в дом, попутно перепачкавшись грязью сама.
– Господи боже, констебль, – произнесла она, – у вас как с головой? Бродить с таким укусом?
– Укус, – согласился Хук, падая в единственное кресло. – Змеиный.
В задней комнате что-то стукнуло.
– Стук, – сказал Хук. – Стук?
Элоди с трудом взгромоздила его ноги на кофейный столик.
– Эверетт свалился из кровати. Дерется во сне с аллигатором или еще с кем.
«Эверетт? – подумал Хук. – Пшик?»
Что-то насчет мальчишки его настораживало, но размышлять сейчас не получалось, потому что сквозь туннель, открывшийся на потолке, к нему пришли кошмары. В этих кошмарах его отец вскинул пылающее распятие, словно шприц, и сказал:
– Надо только ввести сыворотку. Она выведет из тела весь яд.
И Хук подумал: «Придется тебе найти распятие побольше».
Верн поднялся в небо, что в последнее время делал редко – из-за назойливых людишек и систем наблюдения. Эти прикованные к земле мудаки некогда умудрились извести без малого всех драконов, не имея при себе ничего, кроме арбалетов и злобных намерений, так что Верн не обольщался на предмет того, как быстро они завершат начатое, если дать им без помех прицелиться. По сути дела, со всеми нынешними технологиями, даже целиться-то особо не придется. Капитан Солдафон потратит секунду и пометит Верна лазером, а потом за ним вечность будет гоняться ракета «земля-воздух».
«Ну, значит в заплыв, Хайфаэр. Затаись».
«Нет, на заплыв нет времени. Время летит, значит, должен и ты».
Теперь Верн больше не наслаждался полетом как раньше, особенно на рассвете, потому что дракон никогда не знает, не воткнется ли боеголовка ему куда поглубже. Верн не сомневался, что детонацию он не переживет.
«Черт, да я вряд ли переживу и приличного размера бронебойный патрон», – мрачно подумал он.
И все-таки, из хорошего, река в рассветных лучах напоминала о славном времени, когда он протаранил ту субмарину. В тот вечер вода стала красной.
«Счастливые деньки», – подумал Верн и широко раскинул крылья, чтобы поймать восходящие потоки.
Ситуация из серии «Уловки-22»: расправить крылья и стать целью покрупнее – или хлопать ими чаще и стать целью погромче. Обычно Верн предпочитал парить. В добротном скольжении по воздуху есть некое достоинство, и можно притвориться, будто он по-прежнему тот самый лорд Хайфаэр, что обозревает свои владения.
Он проследовал по ленивой излучине реки к ближайшему поселению Пети-Бато и вскоре заметил на воде, постепенно растворяющиеся, ленты пены. Эти ленты вели к рукаву, где пришвартовалась маленькая пирога, которая все еще покачивалась после недавней высадки.
«А вот, вполне вероятно, и мой мальчишка», – подумал Верн.
На лучший результат он и не надеялся. Юный Пшик имел совесть квартировать со стороны воды, и дракон мог попросту выдернуть сию человеческую занозу самостоятельно. Еще чуть в глубь суши, и пришлось бы об устранении проблемы просить Ваксмена, а насчет некоторых вещей Ваксмен питал сомнения. Особенно насчет детей.
«Ты так любишь людей, женился бы на одной», – сказал ему как-то Верн много лет назад.
«А я и женился, – ответил Ваксмен. – Дважды. Первая была сущим ангелом, а вот вторая меня чуть не прикончила. Бразильянка, очень уж пламенная, не в обиду тебе».
Но здесь, в запруде, таланты Ваксмена не потребуются. Этот его жуткий кожаный саквояж может и дальше скрываться под половицами. Когда Ваксмен его поднимал, саквояж и правда весьма зловеще лязгал содержимым. Даже стреляный воробей Верн слегка напрягался.
«Итак, давай-ка посмотрим, Хайфаэр», – подумал Верн, а потом обернул себя крыльями и, сдвинув ноги вперед, рухнул вниз, словно по тросу.
Если это действительно постоянное обиталище мальчишки, то Верн попросту умыкнет его оттуда и дело с концом. Придется, конечно, глядеть в оба, вдруг взрывы привлекут ораву с факелами – или ее современный вариант.
«Факелы? – подумал Верн. – Да я почти скучаю по этому дерьму».
Нынче факелы стали не нужны. Даже у типичной деревенщины в пикапе найдутся очки ночного видения – в комплект к законному полуавтомату.
Были времена, когда уложить дракона могла только даровитая и целеустремленная толпа человечков. А теперь – любой дурак с подходящим снарядом.
Верн приземлился на железные перила, изначально, наверное, V-образные и снятые с носа рыбацкой лодки, а теперь прибитые под нужным углом к настилу. Верн опустил приблизительно половину веса и продолжал гулко взмахивать крыльями – на случай, если понадобится срочно сняться с места.
И, срань господня, даже окно оказалось открыто: с мальчишкой в кровати его разделяла лишь сетка от насекомых.
У драконов лучшее ночное зрение на земле, следовательно Верн с легкостью увидел, что мальчишка – это его мальчишка.
«Я за тобой слежу, девятипалый, – подумал дракон, – и ты ни черта не спишь. Прямо в кроватке, до сих пор весь по уши уделанный. Что-то мне подсказывает, столь скользкому персонажу не стоит болтаться по болоту».
Верн заметил оранжевый баллон бутана. Выглядел он так, будто его сняли с самого «Титаника», вот примерно такой древний; краска облупилась, обнажив металл, откуда-то торчал кусок резинового шланга.
«Как фитиль», – подумал Верн.
Наверняка этот баллон давным-давно пустовал, но если местный инспектор пожарного надзора установит очаг возгорания именно тут, значит, все – дело закрыто.
Вероятно, огонь – способ аккуратнее похищения.
Никаких тебе улик для исследования.
Никаких поисковых отрядов на реке.
Сопутствующие потери, может быть. Однако, с точки зрения Верна, такими сопутствующими потерями был весь его вид.
«Прости, малец», – подумал Верн второй раз за эту ночь и приоткрыл челюсти. Железы в глотке брызнули сернистой нефтью на моляры, и дракон поджег их щелчком зубов, служившим запалом.
Верн уже набрал воздуха для плевка, но этого пацана, Пшика, явно благословили боги или еще какое шаманство вуду, потому как ровно в этот момент где-то в полумиле от них выскочила «скорая» с воющей сиреной и сверкающей мигалкой. Сирена, мать ее, орала так, что Верн едва различал рев двигателя.
– Ну это ли не тили-бом? – прошептал Верн фразу, слащавую и старую, которую редко употреблял в обществе. Ваксмен однажды услышал, и от хохота на нем чуть вельветовый жилет не лопнул.
«Тили-бом? Ну бля, Верн! Мы тут не школу благородных девиц оканчиваем».
И тем не менее, выражение описывало ситуацию просто образцово-показательно, ведь «тили-бом, тили-бом» означало неожиданную суету, которую приближающаяся «скорая», без сомнений, вызывала.
– Жопа, – заключил Верн. – Полная жопа.
А «полная жопа» – выражение уже посовременнее.
Он ненавидел незаконченные дела, но «скорая» привлекала больше внимания в его сторону, чем ему хотелось бы, и солнце уже вовсю теснило тени.
– Пора убираться, Хайфаэр, – сказал Верн себе, когда «скорая» вырулила на дорогу, в направлении к дому Пшика.
Но сперва он должен отметить дом для Ваксмена. Стремный старый саквояж, видать, все-таки понадобится.
Верн с минуту подержал большой палец во рту, выдыхая на коготь пламя, потом вырезал на металлических перилах букву.
Метка дракона.
Типа противоположность крови агнца в Ветхом Завете.
«Все в этом жилище умрут».
– До скорого, Пшик, – произнес Верн и спиной вперед нырнул в реку.
Домой лучше добираться вплавь.
Пшик лежал на кровати, ожидая смерти, как вдруг оконная сетка хлопнула на ветру, и он увидел на перилах дракона – с глазами, какие бывают у кошки в свете фар. Не злыми, вовсе нет. Задумчивыми.
«Ох черт, я для него букашка, – подумал Пшик, жмурясь, чтобы спрятаться, как малыш от бабая. – Ох господи боженька, спаси».
Как будто боженьке не насрать на такого оболтуса.
Расслышав звук «скорой», Пшик открыл глаза и успел увидеть, как Верн сделал сальто с переворотом в реку. Без малейшего всплеска воды. Весьма чистый вход.
«Восемь целых пять десятых, – оценил Пшик и добавил, наверное, больше по существу: – Он знает, где я живу. И где мама».
Пшик был помечен, и он это понимал.
«Я все исправлю, – подумал он. – Отверчусь от этого дракона».
