Лидия Чарская "Записки маленькой гимназистки"

grade 4,3 - Рейтинг книги по мнению 730+ читателей Рунета

Маленькая Лена Иконина счастливо жила с мамой в городе Рыбинске на берегу Волги. После смерти матери девочке пришлось отправиться в далекий Петербург – к дяде, своему единственному родственнику. Неласково встретила девочку новая семья. Двоюродные братья и сестры предпочитают дразнить и задирать Лену, а не дружить с ней. Добрая и доверчивая девочка не находит понимания и в гимназии, куда ее определил дядя… Маленькая гимназистка уже готова отчаяться, когда у нее появляется надежная подруга. С этого момента жизнь Лены начинает меняться… В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

date_range Год издания :

foundation Издательство :ЭНАС

person Автор :

workspaces ISBN :978-5-91921-304-8

child_care Возрастное ограничение : 12

update Дата обновления : 21.07.2021

Записки маленькой гимназистки
Лидия Алексеевна Чарская

Маленькая Лена Иконина счастливо жила с мамой в городе Рыбинске на берегу Волги. После смерти матери девочке пришлось отправиться в далекий Петербург – к дяде, своему единственному родственнику.

Неласково встретила девочку новая семья. Двоюродные братья и сестры предпочитают дразнить и задирать Лену, а не дружить с ней. Добрая и доверчивая девочка не находит понимания и в гимназии, куда ее определил дядя…

Маленькая гимназистка уже готова отчаяться, когда у нее появляется надежная подруга. С этого момента жизнь Лены начинает меняться…

В формате PDF A4 сохранен издательский макет.




Лидия Чарская

Записки маленькой гимназистки

© ЗАО «ЭНАС-КНИГА», 2015

* * *

Глава I. В чужой город, к чужим людям

«Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!» – стучат колеса, и поезд быстро мчится все вперед и вперед.

Мне слышатся в этом однообразном шуме одни и те же слова, повторяемые десятки, сотни, тысячи раз. Я чутко прислушиваюсь, и мне кажется, что колеса выстукивают одно и то же, без счета, без конца: «Вот так-так! Вот так-так! Вот так-так!»

Колеса стучат, а поезд мчится и мчится без оглядки, как вихрь, как стрела.

В окне навстречу нам бегут кусты, деревья, станционные домики и телеграфные столбы, наставленные по откосу полотна железной дороги. Или это поезд наш бежит, а они спокойно стоят на одном месте? Не знаю, не понимаю.

Впрочем, я многого не понимаю, что случилось со мной за эти последние дни.

Господи, как все странно делается на свете! Могла ли я думать несколько недель тому назад, что мне придется покинуть наш маленький уютный домик на берегу Волги и ехать одной-одинешеньке за тысячи верст к каким-то дальним, совершенно неизвестным родственникам? Мне все еще кажется, что это только сон. Но, увы, это не сон!..

– Петербург! – раздался за моей спиной голос кондуктора, и я увидела перед собой его доброе широкое лицо и густую рыжеватую бороду.

Кондуктора звали Никифором Матвеевичем. Он всю дорогу заботился обо мне: поил чаем, постлал мне постель на лавке и, как только у него было время, всячески развлекал меня. У него, оказывается, была моих лет дочурка, которую звали Нюрой и которая с матерью и братом Сережей жила в Петербурге. Он мне даже свой адрес в карман сунул – «на всякий случай», если я захочу навестить его и познакомиться с Нюрочкой.

– Очень уж я вас жалею, барышня, – говорил мне не раз во время моего недолгого пути Никифор Матвеевич, – потому как сиротка вы, а Бог сироток велит любить. И опять же, одна вы, как есть одна на свете. Петербургского дяденьки своего не знаете, семьи его также… Нелегко ведь! А только, если уж очень невмоготу станет, вы к нам приходите. Меня дома редко застанете, потому я все больше в разъездах, а жена с Нюркой вам рады будут. Они у меня добрые…

Я поблагодарила ласкового кондуктора и обещала побывать у него.

– Петербург! – еще раз выкрикнул за моей спиной знакомый голос и, обращаясь ко мне, добавил: – Вот и приехали, барышня. Дозвольте я вещички ваши соберу, а то после поздно будет. Ишь суетня какая!

И правда, в вагоне поднялась страшная суматоха. Пассажиры и пассажирки суетились и толкались, укладывая и увязывая вещи. Какая-то старушка, ехавшая всю дорогу напротив меня, потеряла кошелек с деньгами и кричала, что ее обокрали. Чей-то ребенок плакал в углу. У двери стоял шарманщик и наигрывал тоскливую песенку на своем разбитом инструменте.

Я выглянула в окно. Господи, сколько труб я увидела! Трубы, трубы и трубы! Целый лес труб! Из каждой вился серый дымок и, поднимаясь вверх, расплывался в небе. Моросил мелкий осенний дождик, и вся природа, казалось, хмурилась, плакала и жаловалась на что-то.

Поезд пошел медленнее. Колеса уже не выкрикивали свое неугомонное «вот так-так!». Они стучали теперь значительно протяжнее и тоже словно жаловались на то, что машина насильно сдерживает их бойкий, веселый ход.

И вот поезд остановился.

– Пожалуйте, приехали, – произнес Никифор Матвеевич.

И, взяв в одну руку мой теплый платок, подушку и чемоданчик, а другой крепко сжав мою руку, повел меня из вагона, с трудом протискиваясь через толпу.

Глава II. Моя мамочка

Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с ней в маленьком домике на берегу Волги. Домик был чистый и светленький, а из окон нашей квартиры было видно и широкую, красивую Волгу, и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать приходящие пароходы…

И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и она не могла гулять со мной так часто, как мне хотелось бы.

Мамочка говорила:

– Подожди, Ленуша, накоплю денег и прокачу тебя по Волге от нашего Рыбинска до самой Астрахани! Вот тогда-то и нагуляемся вдоволь.

Я радовалась и ждала весны.

К весне мамочка прикопила немножко денег, и мы решили с первыми же теплыми днями исполнить нашу затею.

– Вот как только Волга очистится ото льда, мы с тобой и покатим! – говорила мамочка, ласково поглаживая меня по голове.

Но когда лед тронулся, она простудилась и стала кашлять. Лед прошел, Волга очистилась, а мамочка все кашляла и кашляла без конца. Она стала как-то сразу худенькой и прозрачной, как воск, и все сидела у окна, смотрела на Волгу и твердила:

– Вот пройдет кашель, поправлюсь немного, и покатим мы с тобой до Астрахани, Ленуша!

Но кашель и простуда не проходили. Лето в этом году было сырое и холодное, и мамочка с каждым днем становилась все худее, бледнее и прозрачнее.

Наступила осень. Подошел сентябрь. Над Волгой потянулись длинные вереницы журавлей, улетающих в теплые страны. Мамочка уже не сидела больше у окна в гостиной, а лежала на кровати и все время дрожала от холода, хотя сама была горячая как огонь.

Как-то она подозвала меня к себе и сказала:

– Слушай, Ленуша. Твоя мама скоро уйдет от тебя навсегда… Но ты не горюй, милушка. Я всегда буду смотреть на тебя с неба и радоваться добрым поступкам моей девочки, а…

Я не дала ей договорить и горько заплакала. И мамочка тоже заплакала. И глаза у нее стали грустные-грустные, как у того ангела, которого я видела на большом образе в нашей церкви.

Успокоившись немного, мамочка снова заговорила:

– Я чувствую, Господь скоро возьмет меня к себе, и да будет Его святая воля! Будь умницей без мамы, молись Богу и помни меня… Ты поедешь жить к твоему дяде, моему родному брату, который живет в Петербурге… Я писала ему о тебе и просила приютить сиротку…

Что-то больно-больно при слове «сиротка» сдавило мне горло. Я зарыдала, заплакала и забилась у маминой постели.

Пришла Марьюшка (кухарка, жившая у нас целых девять лет, с самого года моего рождения, и без памяти любившая мамочку и меня) и увела меня к себе, говоря, что «мамаше нужен покой».

В ту ночь я в слезах уснула на Марьюшкиной постели, а утром… Ах, что было утром!..

Я проснулась очень рано, кажется, часов в шесть, и хотела прямо побежать к мамочке.

В эту минуту вошла Марьюшка и сказала:

– Молись Богу, Леночка: Боженька взял твою мамашу к себе. Умерла твоя мамочка.

– Умерла мамочка! – как эхо повторила я.

И вдруг мне стало холодно-холодно! Потом в голове у меня зашумело, и вся комната, и Марьюшка, и потолок, и стол, и стулья – все перевернулось и закружилось в моих глазах, и я уже не помню, что сталось со мной вслед за этим. Кажется, я упала на пол без чувств…

* * *

Очнулась я, когда мамочка уже лежала в большом белом ящике, в белом платье, с белым веночком на голове. Старенький седой священник читал молитвы, певчие пели, а Марьюшка молилась у порога спальни. Приходили какие-то старушки и тоже молились, потом глядели на меня с сожалением, качали головами и шамкали что-то беззубыми ртами.

– Сиротка! Круглая сиротка! – покачивая головой и жалостливо глядя на меня, говорила Марьюшка и плакала.

Плакали и старушки.

На третий день Марьюшка подвела меня к белому ящику, в котором лежала мамочка, и велела поцеловать мамочкину руку. Потом священник благословил мамочку, певчие запели что-то очень печальное. Подошли какие-то мужчины, закрыли белый ящик и понесли его вон из нашего домика…

Я громко заплакала. Но тут подоспели уже знакомые мне старушки, говоря, что мамочку несут хоронить и что плакать не надо, а надо молиться.

Белый ящик принесли в церковь, мы отстояли обедню, а потом снова подошли какие-то люди, подняли ящик и понесли его на кладбище. Там уже была вырыта глубокая черная яма, куда и опустили мамочкин гроб. Потом яму забросали землей, поставили над ней белый крестик, и Марьюшка повела меня домой.

По дороге она говорила, что вечером повезет меня на вокзал, посадит в поезд и отправит в Петербург к дяде.

– Я не хочу к дяде, – проговорила я угрюмо. – Не знаю никакого дяди и ехать к нему боюсь!

Но Марьюшка сказала, что большой девочке так говорить стыдно, что мамочка слышит это и ей будет больно от моих слов.

Тогда я притихла и стала припоминать лицо дяди.

Я никогда не видела этого петербургского дядю, но в мамочкином альбоме был его портрет. Он был изображен на нем в зо?лотом шитом мундире, с множеством орденов и звездой на груди. У дяди был очень важный вид, и я невольно его боялась.

После обеда, к которому я едва притронулась, Марьюшка уложила в старый чемоданчик все мои платья и белье, напоила меня чаем и повезла на вокзал.

Глава III. Клетчатая дама

Когда поезд подъехал, Марьюшка отыскала знакомого кондуктора и просила его довезти меня до Петербурга и присмотреть за мной по дороге. Затем дала мне бумажку, на которой было записано, где живет в Петербурге мой дядя, перекрестила меня и, сказав: «Ну, будь умницей!» – простилась со мной…

Всю дорогу я провела словно во сне. Напрасно сидевшие в вагоне люди старались развлечь меня, напрасно добрый Никифор Матвеевич обращал мое внимание на попадавшиеся нам по дороге разные деревни и строения. Я ничего не видела, ничего не замечала.

Так доехала я до Петербурга…

Выйдя с моим спутником из вагона, я была сразу оглушена шумом, криками и сутолокой, царившими на вокзале. Люди бежали куда-то, сталкивались друг с другом и снова бежали с озабоченным видом, сжимая в руках узлы, свертки и пакеты.

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом