Я присмотрелся к рядам колючки – и удивился. Неужто на кордоне завели новые правила?
Перед оградой была широкая полоса тщательно распаханной земли, и я знал, что это такое.
КСП.
Контрольно-следовая полоса. Простое и эффективное средство обнаружение нарушителя, пересекшего государственную границу. Хочешь не хочешь, а после преодоления забора следы на распаханной земле оставишь, по которым тебя быстро вычислит патруль и сообщит о происшествии куда следует. Средство, конечно, эффективное, но древнее. Насколько я знаю, сейчас для отслеживания пересечения периметра используются более современные электронные методы. Да и на кой кордонным КСП? Кого надо, они и так с вышек из пулеметов положат, а кто прорвется через колючку – да и плевать, еще не хватало за ними гоняться. Если из Зоны кто на Большую землю ломанется, на то полиция есть. А в Зону – так это квест до первой аномалии или голодного мутанта, и КСП в этом никому никак не поможет.
В общем, странно мне показалось наличие контрольно-следовой полосы на кордоне, и решил я из рощи понаблюдать за местностью, разобраться что к чему.
И, добравшись до редколесья, офигел еще больше.
Выглянув из-за дерева, я увидел столб с красно-зелеными полосами, в верхнюю часть которого был вмонтирован металлический герб. Вроде бы ничего особенного, обычный пограничный столб…
Да только герб на нем был Союза Советских Социалистических Республик!
Я протер глаза, вгляделся. Нет, ошибки быть не могло, на зрение я никогда не жаловался. Он самый, герб СССР.
А еще по тропинке вдоль границы шел патруль. Двое солдат в сапогах и хлопчатобумажной униформе без погон, в фуражках с зеленым верхом и с винтовками Мосина за плечами. Один постарше, с густыми усами. Второй молодой, лет двадцать от силы, который годными усами пока не разжился – так, старательно отращиваемый пушок над верхней губой пробился, и только.
В моей голове моментально пронесся ряд версий. Реконструкторы, неплохо воссоздавшие пейзаж времен Советского Союза? Кино снимается? Или…
Солдаты остановились. Один достал из кармана небольшой мешочек, взвесил его на руке, покачал головой, извлек из того же кармана пачку в желтой оберточной бумаге, высыпал содержимое пачки в мешочек – я даже название вспомнил: кисет! – бумагу же аккуратно в карман сунул.
А потом эти люди в антикварной пограничной форме достали клочки газет, усатый сыпанул из мешочка себе и товарищу, и они начали ловко крутить самокрутки. И по тому, как они привычно, не просыпав ни крошки, свернули газетные цилиндрики и задымили, я понял.
Не реконструкоторы это.
И не кино.
Фиг кто из современных актеров вот так ловко управится с газетой и махоркой, которая, по ходу, в той желтой фабричной пачке и была. Значит, реально закинуло меня в СССР. М-да…
Что ж, путешествие по мирам для меня дело привычное, и в Советском Союзе я тоже уже бывал – в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, откуда вынес определенный опыт. А именно: советские военные народ подозрительный, политически подкованный и при виде бойца в камуфляже и берцах сразу видит в нем иностранного шпиона, которого непременно следует арестовать либо пристрелить при попытке к сопротивлению или бегству.
Потому из рощи навстречу соотечественникам я не вышел. Напротив, максимально задвинулся за березу и навострил уши, пытаясь уловить, о чем беседуют бойцы на перекуре.
К счастью, по открытому пространству звуки разносятся хорошо. К тому же вечерело, птицы уже перестали орать как ненормальные, кузнечики и прочие шумные твари тоже стрекотали в траве более умеренно, потому я довольно четко слышал, о чем беседовали бойцы.
– Жарища надоела, – пожаловался молодой. – Печет и печет, сил нет, даже вечером дышать нечем.
– По радио сегодня говорили, что в июле еще жарче будет, – сказал усатый. – Но меня не жара заботит.
– А что? – поинтересовался молодой.
– Гансы, – сплюнул усатый. – Возня их тревожит. Который день гул с ихней стороны. Тихий, но знакомый. Два года назад на Халхин-Голе у самураев похоже гудело, но сильно слабее – у них техники было кот наплакал. А тут прям сильно так, как следует шумит. И вчера днем Федотов с Игнатовым их самолет-разведчик видели, пролетел аккурат вдоль границы. Их территория, конечно, но какого лешего он высматривал, спрашивается?
– Может, у немецких товарищей учения, – пожал плечами молодой. – Не наше это дело. Политика коммунистической партии – не поддаваться на возможные провокации несознательных элементов. И, кстати, напомню: у нас с Германией пакт о ненападении. Так что твои намеки, сержант Иванов, и сравнение немецких товарищей с японскими милитаристами тоже можно расценить как провокационные речи.
– Нашел в ком провокатора искать, – хмыкнул усатый. – Я коммунист с двадцатого года, «Боевые заслуги» за Халхин-Гол, «Отвага» за финскую. Твой комсомольский задор, Антон, я, конечно, уважаю, но в моем случае ты точно не там копаешь.
Молодой попытался что-то возразить, но усатый это дело решительно пресек.
– Короче, кончай перекур, и треп заодно. Слушаем мотор. Особиста не встретим, будет нам от комвзвода на орехи.
Все время, пока солдаты неспешно беседовали, мой мозг в усиленном режиме обрабатывал информацию. «В июле будет жарче…» – значит, сейчас июнь. «Гансы с той стороны…» – я на границе СССР с Германией. «Два года назад на Халхин-Голе» и «самураи», которые, как в известной песне поется, в тридцать девятом году решили «перейти границу у реки»…
Зашибись, в общем.
Помнится, пожелал я тогда возле исполнителя желаний счастья для всех, как однажды сделал это один мой американский друг. И вот, пожалуйста, сбылось заодно и мое «счастье». Оказался я в июне сорок первого года на границе с Германией, которая подозрительно «гудит» по ту сторону советской границы. И, поскольку я историю в школе очень любил, то нетрудно было догадаться, почему с немецкой стороны слышится техническая движуха.
И, что самое поганое, сдайся я сейчас в плен этим солдатам и начни рассказывать, что здесь произойдет со дня на день, – не поверит же никто. Более того, сочтут кем угодно: шпионом, провокатором, в лучшем случае психом, и ничем хорошим это не кончится…
Так что же делать?!!
Между тем усатый глянул на часы, кивнул на грунтовую дорогу с двумя продавленными колеями, тянущуюся вдоль рощи, в которой я прятался, и покачал головой:
– Опаздывает товарищ особист. Как бы в поле не заночевал. Тогда точно с утра не оберешься…
Так. Ясно. Это не патруль. Солдат послали встречать какую-то шишку из Особого отдела Народного комиссариата внутренних дел, занимавшегося военной контрразведкой. То есть серьезного дядю, который в те годы, находясь даже в несерьезном офицерском звании, обладал над простыми смертными бойцами и их командирами неограниченной властью. И дядя тот почему-то опаздывал…
План сложился в голове сам собой, я прям расслышал, как воображаемые пазлы щелкнули. В результате чего я отклеился от березы, тихо, на полусогнутых пробежал через рощу – и нырнул в зеленое море травы, которое меня, пригнувшегося, скрыло с головой от посторонних взглядов.
* * *
Наверно, мне положено было в создавшейся ситуации удивляться, паниковать хотя бы слегка, выйти из равновесия хоть немного…
Но нет. Ничего такого не было. Случись подобное со мной впервые – может быть, я б и вправду растерялся. Однако на мою долю выпало столько путешествий по различным мирам, что произошедшее я воспринял совершенно спокойно. Да, проблем сразу свалилось немало: я один, в чуждой этому миру униформе, без оружия…
Хотя без оружия ли?
В правой руке ощущалась тяжесть, будто она примерно на четверть кило была тяжелее левой. Я на бегу ощупал предплечье…
Ну да, так и есть. В последнее время мой нож «Бритва» взял себе в привычку прятаться у меня в предплечье, на входе в руку и выходе обратно причиняя нешуточную боль. Но лучше уж так, чем в чужом мире оказаться вообще без оружия. Только пусть до поры до времени оно лежит там, где лежит, ибо в ближайшее время резать я никого не собирался. Свои ж кругом. Хоть и живущие от моего реального времени на семь с лишком десятилетий, другие совершенно по менталитету, убеждениям, взглядам на жизнь – но все равно свои…
И потому сейчас у меня появилась в жизни совершенно конкретная цель – спасти бойцов той пограничной заставы, через которую, может, этой ночью, может, следующей или через одну, прокатится вал немецкой военной машины, оставив после себя лишь трупы да развалины.
Причем ради этой цели я был готов на многое. Потому что очень это непростое дело – спасать от смерти политически грамотных советских людей с огнем в большевистской груди, как поется в одной из популярных песен того времени… Тьфу, блин, этого времени.
Такие вот мысли шевелились в моей голове, пока я, по-прежнему пригнувшись, бежал по зеленому травяному морю – до тех пор, пока не услышал поток отборного русского мата, несущегося со стороны грунтовой дороги.
Я осторожно выглянул и увидел примерно то, что ожидал.
Это был черный штабной легковой автомобиль ГАЗ М-1, в народе называемый просто «эмкой», возле которого стоял военный, наблюдая, как другой военный неумело меняет колесо. Понятное дело, один офицер, второй – его шофер, у которого от страха то и дело соскакивал ключ с гаек.
– Понабрали, мля, не пойми кого! – рычал офицер. – Пробитое колесо, нах, сменить не может, полчаса уже возится!
Рык у офицера был профессиональный, хорошо поставленный, командирский, можно сказать. И униформа соответствующая – идеально подогнанная по фигуре гимнастерка, заправленные в сапоги широкие штаны – кажись, такие галифе назывались, – портупея с кобурой, кожаная полевая сумка на боку. Весь из себя, короче. И красно-желтый значок на груди с мечом, серпом и молотом и еще чем-то, отсюда не разглядеть.
То, что он орал, тренируя голос, это было просто замечательно. Когда человек так рычит, он точно не слышит, как кто-то подкрадывается к нему сзади, что позволяет ударить ребром ладони точно и расчетливо в точку под ухом, так, чтобы и не убить, и в то же время гарантированно вырубить…
Офицер все-таки услышал шаги сзади. Резко развернулся всем телом, рука метнулась к кобуре…
Но было поздно. Я ударил быстрее – и попал точно туда, куда метил.
Люблю я работу по уязвимым точкам. Она, как еще не изобретенный в это время автомат Калашникова, всегда безотказна и максимально эффективна.
Офицер обмяк, но я успел подхватить его под мышки и аккуратно прислонить к дверце автомобиля. Солдатик возле колеса сначала испуганно уставился на меня, но затем, поудобнее перехватив ключ, попытался замахнуться. Пришлось сделать шаг вперед и в сторону, после чего, легонько ткнув бойца кулаком в солнечное сплетение, отобрать ключ. Пока он пытался дышать, согнувшись, я извлек из кобуры офицера «наган» и сказал:
– Слышь, парень, скоро я тебя отпущу. И начальника твоего тоже. Если ты не будешь делать глупостей и не заставишь меня пристрелить вас обоих. Внял?
Парень кивнул.
– Тогда ответь-ка мне на пару вопросов. Какое сегодня число?
Боец, с трудом разогнувшись, уставился на меня взглядом, полным сомнения – не рехнулся ли я часом?
– Число? – с нажимом повторил я.
– Д-двадцать первое… июня…
– А год?
Во взгляде парня отчетливо прочиталось – ну все, конец мне, на психа нарвался.
– Год?! – рыкнул я.
– Сорок первый. – И уточнил на всякий случай для опасного идиота: – Тысяча девятьсот.
– Я понял, – кивнул я.
Значит, двадцать первое июня. И солнышко повисло над лесом, того и гляди за него закатится. То есть, времени в обрез. И что-то объяснять этому парню – это значит терять драгоценные минуты…
– Так, – с нажимом проговорил я, глядя парню прямо в глаза и при этом как бы сквозь него – а я знаю: когда я так делаю, рожа у меня экстремально мерзкая и жуткая. – Сейчас ты разденешь своего командира до исподнего, взвалишь его на закорки и потащишь туда, откуда вы приехали. Внял?
– Я не буду, – набычился парень. – Я комсомолец…
– А я не прошу тебя Родину предавать, – сказал я, взводя курок «нагана». – И секретных сведений не выпытываю. Я просто предлагаю тебе спасти жизнь командира. И свою заодно. Выбирай.
И он выбрал правильно, справившись с заданием довольно быстро.
– Молодец, – похвалил я. – Твой командир очнется примерно через полчаса. Так что забирай его – и до свидания.
Боец довольно ловко загрузил бесчувственного офицера себе на спину – видать, спецкурсы прошел, включающие в себя искусство переноски раненых. Злобно зыркнул на меня – и пошел, куда было сказано. Ну и ладушки, ну и хорошо.
Я быстро переоделся, слегка путаясь в подгонке ремешков антикварной портупеи. Но – справился. Гимнастерка оказалась на размер меньше и неприятно жала под мышками. Как и сапоги, кстати, которые пришлось надеть без портянок, прямо на мои старые носки. А вот галифе пришлись впору, спасибо тогдашней, то есть современной, военной моде. Плюс я часы с непривычно большим циферблатом на запястье застегнул. Неприятно было, конечно, их с бесчувственного тела снимать под осуждающим взглядом водителя, совсем уж беспределом попахивало – но тут уж извини, капитан, в ближайшее время мне твои часы очень понадобятся.
В кармашке щегольской гимнастерки обнаружилось красное удостоверение капитана Особого отдела НКВД. Годная корочка, пригодится. Быстро осмотрев содержимое полевой сумки, я обнаружил в ней карту местности, какие-то малоинтересные штабные документы и картонную папку с надписью «Дело», в которой нашел лишь слегка помятую бумажку, заполненную рукописным текстом.
«Донесение, – прочитал я. – Я, член ВЛКСМ, рядовой погранвойск Сапрыкин Антон Сергеевич, обязан доложить о том, что сержант Иванов Иван Андреевич ведет подрывную деятельность среди личного состава нашей заставы, высказываясь о том, что немецкие рабочие и крестьяне могут в ближайшее время напасть на нашу Родину…»
Я скривился, невольно сплюнул. Появилось стойкое желание вымыть руки, держащие это. Вот оно как, значит. Тот идейный молодой пограничник решил сдать умудренного локальными конфликтами усатого ветерана, послав донос куда следует, и по этому поводу из печально известного ведомства на заставу был направлен капитан НКВД для разбирательства.
Впрочем, ничего удивительного. Какое время – такие и люди. Но, как бы там ни было, миллионы этих людей погибли в ужасной войне для того, чтобы мы могли жить в нашем времени, и не мне их судить. Мне их спасти надо. Всех не получится, так хоть некоторых из них.
И это сейчас главное.
Но для этого нужно было кое-что еще…
Вдоль дороги стояли деревянные столбы с проводами. По ходу, и электричество, и связь для заставы. Шестью выстрелами из «нагана» я лишил пограничников и того, и другого, расстреляв белые фарфоровые изоляторы, отлично видимые даже в сгущающихся сумерках. После чего быстро докрутил гайки на смененном колесе, отпер дверь, открывающуюся в непривычную сторону, сел на водительское сиденье, завел «эмку» и поехал по грунтовке в сторону заставы.
* * *
Они там и стояли, возле поворота, сержант Иванов и рядовой Сапрыкин, тот, что подвел своего сослуживца под печально знаменитую пятьдесят восьмую статью, которая с учетом того, что обвиняемый был военнослужащим, стопроцентно гарантировала ему расстрел. Хотя вряд ли можно судить советских граждан за то, что они по малейшему подозрению «стучали» на знакомых и незнакомых – та же «пятьдесят восьмая» за недонесение карала весьма сурово…
Завидев черную «эмку», оба бойца вытянулись и отдали честь. Прям как на параде. Ладно.
Возле них я притормозил и кивнул:
– Садитесь.
Судя по тому, как бойцы переглянулись, я понял, что сделал что-то странное – видимо, у энкавэдэшников подвозить пограничников было не принято. Но я тут же исправил ситуацию:
– Дорогу покажете.
Бойцы вроде «отмазку» приняли, загрузились в «эмку» – и мы поехали. В принципе, дорога вела в одном направлении, так что помощи от них не требовалось. Лишь один раз молодой подал голос сзади:
– Товарищ капитан, а где ваш водитель? Вам вроде по званию положено…
– Предпочитаю вести машину сам, руки вроде пока не отсохли, – рыкнул я, подражая голосу вырубленного мной офицера. – Еще вопросы, солдат?
– Н-никак нет, – слегка заикнувшись, проговорил Сапрыкин. И замолчал, словно воды в рот набрал.
Я понимал, что веду себя как последний урод. И что для того, чтобы мой план удался, мне придется стать им на время, ибо лишь нахрапом и лютым командирским рыком удастся мне притупить бдительность советских бойцов, которые в противном случае вмиг распознают, что капитан-то не настоящий…
Застава произвела на меня удручающее впечатление. Длинная кирпичная казарма, небольшой бревенчатый домик – видимо, для офицеров, – плац, тренировочная площадка, кухня, из трубы которой вился хилый дымок, еще несколько скромных одноэтажных строений – небось, клуб, склады, гаражи.
Все…
Правда, возле казармы я заметил броневик и две небольшие пушки, стволы которых были зачехлены. Ну правильно, а чего их расчехлять, когда там, за проволокой, немецкие товарищи?
Пограничники занимались своими делами: один плац подметал, второй в моторе трактора возился, на котором, наверно, контрольно-следовую полосу и распахивали, третий с ведром картошки направлялся на кухню. Но едва черная «эмка» въехала в ворота, бойцы замерли как по команде, словно чудовище увидели.
Я остановил машину, вышел. Огляделся.
Хреново…
Застава словно на столе стоит. Укрытий никаких, даже мешков с песком нет. Только невысокий деревянный забор, который моя «эмка» снесет, если хорошо разгонится. То есть об обороне не может быть и речи… Хотя какая оборона, о чем я? Через несколько часов через границу СССР перевалит военная машина, армада, которая подмяла под себя Европу. Что для них какая-то застава? Так, мишень для одного залпа, после которого здесь никого в живых не останется. Правда, вон там, примерно за полтора километра отсюда, начинался лес. Не рощица, а вполне себе взрослая лесополоса. Ага. Возможно, это шанс…
