Заверещал пейджер, и мы с Потсом застыли. Сообщение было для Толстяка; «ТОЛСТЯК, ПОЗВОНИ ОПЕРАТОРУ ДЛЯ ОТВЕТА НА ВНЕШНИЙ ВЫЗОВ, ОПЕРАТОРУ ДЛЯ ОТВЕТА НА ВНЕШНИЙ, ТОЛСТЯК, НЕМЕДЛЕННО».
– Эй, Мюррэй, что случилось? – сказал Толстяк в трубку. – О, отлично! Что? Название? Да, не вопрос, погоди секунду.
Повернувшись к нам, Толстяк спросил:
– Эй, салаги, можете назвать имя какого-нибудь известного доктора?
Вспомнив Берри, я сказал:
– Фрейд.
– Фрейд? Не пойдет, давай другое, быстро.
– Юнг.
– Юнг? Юнг. Мюррэй? Назови его «Доктор Юнг». Отлично. Вот увидишь, мы сделаем на этом состояние. Миллионы! Ладно, пока.
Повернувшись к нам с довольной улыбкой, Толстяк сказал:
– Состояние! Ха. Ну да ладно, начнем обход без третьего терна.
– Отлично, – сказал один из студентов, вскакивая на ноги. – Я привезу тележку для историй болезни. С какого конца отделения начнем?
– Сядь! – сказал Толстяк. – Что ты несешь? Какая тележка?
– Разве у нас не рабочий обход? – спросил студент.
– Он самый, прямо здесь.
– Но… Но мы что, не будем осматривать пациентов?
– В терапии практически нет необходимости смотреть на пациентов. Куда лучше на них не смотреть. Видишь эти пальцы?
Мы с опаской уставились на массивные пальцы Толстяка.
– Эти пальцы никого не трогают без необходимости. Вы хотите видеть пациентов? Валите, смотрите. Я видел слишком многих, особенно гомеров. На мою жизнь хватит.
– Кто такие гомеры? – спросил я.
– Кто такие гомеры? – улыбнувшись, начал Толстяк. – Го…
Рот его застыл на «О», он замер и уставился на дверь. Там стоял Чак, с головы до пят закутанный в коричневый кожаный плащ с меховой оторочкой, в темных очках и широкополой коричневой кожаной шляпе с алым пером, в туфлях на толстой платформе. Он неуклюже покачивался и выглядел так, будто всю ночь шлялся по барам.
– Йо, старик, что происходит? – спросил Чак.
Он упал в ближайшее кресло и развалился в нем, устало прикрыв глаза рукой. Для приличия он расстегнул пальто и бросил на стол стетоскоп. Тот был сломан. Чак взглянул на него и сказал:
– Так, кажется, я сломал скоп, а? Хреновый день.
– Ты выглядишь как кидала, – сказал один из студентов.
– Так и есть, старик. Видишь ли, в Чикаго, откуда я приехал, было лишь два типа чуваков, и первые кидали вторых. И если ты не одевался как кидала, то сразу попадал во вторую категорию. Сечешь?
– Забей, – спокойно сказал Толстяк. – Слушайте меня внимательно. Вы не должны были начинать со мной в качестве резидента. На моем месте должна была быть Джо, но ее отец вчера прыгнул с моста и разбился насмерть. Поэтому Дом изменил наши графики, и первые три дня вашим резидентом буду я. На самом деле после того, что я вытворял в прошлом году в интернатуре, они вообще не хотели допускать меня до свежих тернов, но у них не было выбора. Вы спросите, почему они не хотели знакомить меня с вами в ваш первый день стажировки? Потому что я буду прямо говорить вам, как обстоят дела, без болтологии. А Рыба с Легго не хотят разбивать ваши иллюзии так быстро. И они правы. Если у вас прямо сейчас начнется депрессия, которая должна бы была начаться в феврале, то в феврале вы начнете прыгать с мостов, как папаша Джо. Легго и Рыба хотят, чтобы вы продолжали видеть больницу через розовые очки, чтобы вы не паниковали. А я знаю, что вы, новые терны, безумно напуганы уже сегодня.
Я сразу в него влюбился. Он был первым, кто понимал, что мы чувствуем.
– И что же тут такого, от чего непременно начнется депрессия? – спросил Потс.
– Гомеры, – ответил Толстяк.
– Кто такие гомеры?
Из коридора донесся непрерывающийся пронзительный крик:
– УХАДИ УХАДИ УХАДИ УХАДИ…
– Кто сегодня дежурит? Вы трое чередуетесь и в дни своих дежурств принимаете новых пациентов. Так кто сегодня дежурит?
– Я, – сказал Потс.
– Отлично, потому что эти ужасные звук исходят как раз от гомера, и, если я не ошибаюсь, это Ина Губер, которую я в прошлом году принимал шесть раз. Она настоящий гомер или, точнее, гомересса. «ГОМер» – это сокращение. «Гони отсюда маразматиков». Это именно то, что вам хочется простонать, когда их присылают сюда из богадельни в три часа ночи.
– Мне кажется это слишком жестко, – сказал Потс. – Не все мы так относимся к старикам.
– Ты что, думаешь, что у меня нет бабушки? – с достоинством парировал Толстяк. – Есть, и это самая прекрасная, самая замечательная, самая милая старушка на свете. Когда ее тефтельки из мацы плавают в бульоне, на них приходится охотиться с острогой. От их силы суп левитирует. Мы едим их, сидя на лестнице и вытирая суп с потолка. Я люблю… – Толстяк вынужден был прерваться и смахнуть слезы, а затем вкрадчиво продолжил. – Я очень ее люблю.
Я подумал о деде, которого тоже очень любил.
– Но гомеры – это не милые старички, – продолжил Толстяк. – Гомеры – существа, которые уже потеряли нечто, делающее нас людьми. Они хотят умереть, но мы не даем им этого сделать. Мы проявляем жестокость, спасая их. А они жестоки к нам, они пытаются не дать нам их спасти, они сопротивляются, выпустив когти. Они заставляют страдать нас, а мы – их.
– Я не понимаю, – сказал Потс.
– После Ины поймешь. Но слушайте, хоть я и сказал, что я не осматриваю пациентов без необходимости, но когда я вам нужен – я здесь. Если вы умны, то научитесь мной пользоваться. Как пользуются самолетами, перевозящими гомеров в Майами. Я – Толстяк, летайте на мне. А теперь перейдем к картотеке.
Фундаментом, на котором стоял мир Толстяка, были карточки три на пять дюймов. Провозгласив: «Нет такого человека, медицинские показатели которого нельзя было бы уместить на карточке три на пять», он выложил на стол две больших стопки. Правую оставил себе, а левую разделил на три части и протянул по трети каждому из тернов. На каждой карточке был пациент. Наши пациенты, мои пациенты. Толстяк объяснил, что во время «обхода» он будет переворачивать карточки и ждать, а интерн должен доложить о прогрессе пациента. Не то, чтобы Толстяк верил в саму возможность прогресса, но ему нужно было получить информацию, чтобы позже, во время обхода с Рыбой и Легго, он мог доложить им «какую-нибудь лабуду». Первыми на очереди будут новые поступления от интерна, дежурившего прошлой ночью. Толстяк дал понять, что ему плевать на модные интерпретации современных научных теорий развития болезни. Не то, чтобы он был против науки. Наоборот, из всех резидентов он один имел в своем распоряжении целую библиотеку данных о любых болезнях, размещенную на карточках три на пять. Ему нравились данные на карточках три на пять. Ему нравилось абсолютно все, что могло поместиться на карточках три на пять. Но высшим приоритетом для Толстяка все-таки была еда. И когда это великолепное вместилище разума не получало пищу, у Толстяка был очень низкий порог терпения как к медицине – академической или любой другой, так и ко всему остальному.
Покончив с «обходом», Толстяк отправился завтракать, а мы отправились в палаты знакомиться с пациентами с наших карточек. Позеленевший Потс сказал: «Рой, я нервничаю, как шлюха в церкви». Мой студент, Леви, хотел идти осматривать пациентов вместе со мной, но я отфутболил его в библиотеку – студенты обожали торчать там часами. Мы с Чаком и Потсом подошли к сестринскому посту, и волосаторукая медсестра проинформировала Потса, что тетка по имени Ина Губер – это и есть его первое поступление. Ина сидела на каталке: массивная туша в форменном платье с надписью: «Дом престарелых – Новая Масада». Злобно глядя на нас, Ина прижимала к груди сумочку и бесконечно верещала:
– УХАДИ УХАДИ УХАДИ…
Потс сделал все прямо по учебнику: представился, сказав: «Здравствуйте, миссис Губер, меня зовут доктор Потс, и я буду вас лечить».
Ина прибавила громкость:
– УХАДИ УХАДИ УХАДИ…
После этого Потс попытался улучшить взаимоотношения с пациентом еще одним способом из учебника: взял ее за руку. Ина с быстротой молнии вдарила ему сумочкой, и Потс отскочил к стойке. Мы были ошарашены тем, сколько сил и злобы она вложила в этот удар. Потирая ушибленную голову, Потс спросил у медсестры Максин, есть ли у Ины лечащий врач, который поможет со сбором анамнеза.
– Да, – сказала Максин, – доктор Крейнберг. Малыш Отто Крейнберг. Он там, пишет назначения для Ины.
– Но частные доктора не могут делать назначения! Только резиденты и интерны. Таковы правила!
– Малыш Отто так не считает. Он не хочет, чтобы ты делал назначения его пациентам.
– Я сейчас же с ним поговорю!
– Не выйдет. Малыш Отто не будет с тобой разговаривать. Он тебя ненавидит.
– Ненавидит? Меня?
– Он ненавидит всех. Понимаешь, лет тридцать назад он изобрел что-то по части кардиологии и надеялся получить Нобелевскую премию, но не вышло. С тех пор он в ярости и ненавидит всех, а интернов – особенно.
– Что ж, старик, – сказал Потсу Чак. – Это, несомненно, интересный случай. Увидимся.
Перспектива знакомства с пациентами нервировала до такой степени, что у меня началась диарея. Когда я сидел в сортире с пособием «Как это делается», мой пейджер взорвался: «ДОКТОР БАШ, ПОЗВОНИТЕ В ОТДЕЛЕНИЕ № 6 ЮЖНОЕ КРЫЛО НЕМЕДЛЕННО».
Это сообщение вдарило прямо по моему анальному сфинктеру. У меня не было выбора. Я не мог убегать бесконечно. Я вернулся в отделение и попытался осмотреть пациентов. В белом халате, с черным докторским саквояжем в руке, я входил в палаты. И я выходил из палат. Вокруг царил хаос. Везде были люди, а все, что я знал, осталось в учебниках и библиотеках. Я пытался читать истории болезни. Слова расплывались, а мои мысли перескакивали от описания порядка действий при остановке сердца, изложенного в пособии «Как это делается» к Берри и этому странному Толстяку, от злобной атаки Ины на беднягу Потса к Малышу Отто, чье имя так и не прогремело в Стокгольме. В голове как навязчивая мелодия бесконечно крутилась мнемоника последовательности черепно-мозговых нервов: «Очнись, Зловещий Гробовщик: Бушует Тонус Организма, Лишая Собственный Язык Безмерной Доли Пессимизма». Сейчас я мог вспомнить лишь то, что «гробовщик» означает глазодвигательный нерв. И на хрена мне нужно было это знание?
Я запаниковал. К счастью, крики, доносящиеся из палат, помогли мне прийти в себя. Я вдруг подумал: «Это зоопарк, а эти пациенты – просто больные животные». Одноногий старичок с нелепым кустиком седых волос, стоящий на одной ноге и опирающийся на костыль, взволнованно кричащий, напоминал мне журавля; могучая, крестьянского вида полячка с руками-молотами и двумя выпирающими из пещеры рта зубами была гиппопотамом. Множество видов обезьян… Но в моем зоопарке не было величественных львов, плюшевых коал, пушистых зайчиков или лебедей.
Правда, двое показались мне исключением. Первой была кроткая Софи: она поступила с основным диагнозом «депрессия» и жалобами на периодические головные боли. Но ее частный врач, доктор Путцель, почему-то назначил ей полное исследование желудочно-кишечного тракта, включая клизму с барием, рентгенограмму верхних отделов ЖКТ, сигмоидоскопию и ультразвуковое сканирование печени. Я не мог понять, как это связано с депрессией и головными болями. Когда я вошел в палату, то увидел старушку и лысеющего мужчину, который сидел рядом и с состраданием держал ее за руку. «Как мило, – подумал я, – ее приехал навестить сын». Но это оказался не сын, а тот самый доктор Боб Путцель (Толстяк называл его «сострадателем из пригорода»). Я представился и спросил Путцеля о причинах назначения обследования ЖКТ при депрессии. Он нервно посмотрел на меня, поправил галстук-бабочку, пробормотал «пучение» и, поцеловав Софи, сбежал. Недоумевая, я позвонил Толстяку.
– Что за ерунда с исследованием ЖКТ? Она говорит о депрессии и головной боли!
– Специализация Дома – полное обследование кишечника. ТИБ – терапевтические исследования с барием.
– В барии же нет ни черта терапевтического! Он инертен!
– Конечно, нет. Но полное обследование кишечника все спишет.
– У нее депрессия! У нее нет никаких проблем с кишечником!
– Конечно, нет. И у нее нет вообще никаких проблем. Ей просто надоело посещать офис Путцеля, а Путцелю надоело звонить и справляться о ее здоровье. Поэтому они уселись в его белый «континенталь» и приехали в Дом. Она в порядке, она обычная СБОП, старушка без острых проблем[14 - Старушка без острых проблем (Little Old Lady in No Acute Distress) – реальная категория пациенток в больницах.]. Ты думаешь, что Путцель этого не знает? Но каждый раз, взяв Софи за руку, он получает сорок долларов твоих налогов. Миллионы. Видишь это строящееся здание, крыло Зока? Знаешь, для чего оно? Для полного обследования ЖКТ богатеев. Везде ковры, в рентгенологии – индивидуальные раздевалки с цветными телевизорами и объемным звуком. В дерьме оооочень много денег. Я сам собираюсь на специализацию в гастроэнтерологию.
– Но это же мошенничество!
– Конечно. Но не только. Это еще работа для тебя, а Путцель просто делает деньги. Это – дерьмо.
– Это – безумие.
– Это – медицина по-божьедомски.
– Ну и что же мне делать?
– Для начала перестань общаться с Софи. Если ты будешь с ней разговаривать, она пробудет здесь вечно. А потом натрави на нее студента. Ей это не понравится.
– Она гомересса? Она ведет себя по-человечески?
– Конечно! Приятная старушка.
– Правильно. СБОП. Не гомересса. Но среди твоих пациентов наверняка есть гомеры. Вот, смотри, Рокитанский. Пойдем!
Рокитанский был похож на старого бассета. Университетский профессор, перенесший массивный инсульт. Он лежал, привязанный к койке, с капельницей и катетером. Неподвижный, парализованный, глаза закрыты, дыхание спокойное, Казалось, ему снится косточка. Или хозяин. Или хозяин, бросающий косточку.
– Мистер Рокитанский, как поживаете?
Пятнадцать секунд спустя в глубине его разрушенного мозга что-то зашевелилось, и он, на открывая глаз, медленно прорычал:
– КХРША.
Я самодовольно спросил:
– Мистер Рокитанский, какой сегодня день недели?
– КХРША.
Точно так же он отвечал на все вопросы. Мне стало грустно. Был профессор, а теперь овощ.
Я снова подумал о деде и почувствовал ком в горле. Повернувшись к Толстяку, я сказал:
– Это ужасно. Он скоро умрет.
– Нет, он не умрет. Он бы хотел, но не сможет.
– Он же не может жить вот так!
– Конечно, может. Послушай, Баш. Есть ЗАКОНЫ БОЖЬЕГО ДОМА. ЗАКОН НОМЕР ОДИН: ГОМЕРЫ НЕ УМИРАЮТ.
– Что за бред? Конечно они умирают!
– За год я не видел этого ни разу, – сказал Толстяк.
– Они же должны!
– Зачем? Они так и живут. Молодые, вроде нас с тобой, – вот эти умирают. Но только не гомеры. Никогда такого не видел. Ни разу[15 - Если это и преувеличение, то небольшое. Так, например, при септическом шоке с почечной и печеночной недостаточностью смертность выше 50 %. Одна пациентка из дома престарелых на моей памяти переживала его восемь раз. У другого пациента года два назад из-за инфекции и септического эндокардита взорвался аортальный клапан. Недавно он поступил с очередной инфекцией пролежней, благополучно вылечился и вернулся в богадельню. Лучше не спрашивайте, что происходит с сорокалетними, поступившими с такими диагнозами.].
– Почему?
– Я не знаю. И никто не знает. Это необъяснимо. Может быть, они уже пережили свою смерть. И это ужасно. Это самое ужасное.
Вернулся Потс – обеспокоенный и озадаченный. Попросил Толстяка помочь ему с Иной Губер. Они ушли, а я вернулся к Рокитанскому. В полутьме палаты мне показалось, что по его морщинистым щекам стекают слезы. Меня захлестнуло волной стыда. Желудок перевернулся. Слышал ли он нас?
– Мистер Рокитанский, вы плачете? – спросил я и с нарастающим чувством вины ждал ответа.
– КХРША.
– Вы слышали, что мы говорили о гомерах?
