Ему явно очень хотелось сдержать обещание, данное Счастливчику Люку. Папа жаждал лично проконтролировать, что в этом году я буду вести себя как следует. Я кивнул для пущей убедительности.
– Видишь ли, мой мальчик, учебный год только начинается. И главное – начать его хорошо. Не слишком быстро, но всё равно живенько. Конечно, надо действовать осторожно… чтобы не выдохнуться на старте.
Он положил руку мне на плечо.
– Жизнь, старик, – это горный этап «Тур де Франс», а не спринт на велотреке. Запомни.
Где отец нахватался этих истин? Вот и он туда же – заговорил загадками.
– Знаешь, пап, я не люблю горы, они скользкие, а от велосипеда болит задница. Так что не обижайся, но, если хочешь меня подбодрить и научить жизни, придумай что-нибудь другое.
Мы убрали со стола и уселись друг напротив друга в старые глубокие кресла. Я начал первый, потому что вчера проиграл:
– Когда Панар и Левассор[5 - Основатели знаменитой автомобильной компании «Панар-Левассор». В 1886 году Рене Панар и Эмиль Левассор основали компанию «Панар-Левассор». Она стала одной из первых в мире, выпускающих автомобили на продажу.] запатентовали крепление двигателя на раме автомобиля в трех точках?
Он поразмышлял несколько секунд и пожал плечами.
– Легко: 14 января 1901-го. Моя очередь: первое использование радиатора в «панаре», год?
Я закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Первый радиатор… первый радиатор…
– Есть: 1897 год. И даже скажу, что это было на гонке Париж – Дьепп.
Отец восхищенно присвистнул и встал с кресла: его ждала работа.
– Удивительно, что ты наизусть выучил справочник Кребса, а…
Я догадывался, к чему всё это: он прав, однако можно было и не трогать эту тему.
– Я понял, папа, хватит, потому что потому, короче.
– Помнишь, раньше ты думал, что Нельсон Мандела[6 - Нельсон Мандела (1918–2013) – южноафриканский государственный и политический деятель. Его борьба с режимом апартеида в ЮАР во время действия романа была известна всему миру.] – нападающий «Осера»?[7 - Французский футбольный клуб из одноименного города.]
– Не издевайся.
Мы рассмеялись, поддавшись нахлынувшим воспоминаниям, которые плавали и сталкивались друг с другом, как мыльные пузыри в воздухе.
– Вот увидишь, завтра я тебе такой вопрос придумаю – так просто не отвертишься, – сказал он, размахивая томиком Кребса, – ни за что не отгадаешь.
– Я тоже. И ты тоже не отгадаешь.
В комнате я взглянул на приклеенное к стене расписание и даже немного расстроился. Завтра первый урок в 8:30. Я вспомнил, что отец сказал про новый учебный год: «Главное – начать его хорошо. Не слишком быстро, но всё равно живенько». На прикроватной тумбе лежал роман Александра Дюма. Естественно, читать я его буду дольше, чем он писал. Я же дошел только до четвертой страницы. Конечно, я бы предпочел полистать справочник Кребса – что-то вроде библии «панара», – уж очень мне хотелось оставить папу с носом.
2
х – 2 (4 x + 1) = 4 (2 – x) + 2
Вот она, моя первая проблема в этом учебном году. Не единственная, но первая. Я покопался в голове: что там осталось с прошлого года? Пустота. Я повернулся к Хайсаму, который уже отложил ручку, и подумал: может, хотя бы на этот раз он не знает решения? Однако по одному загадочному прищуру было ясно, что уважаемый египтянин уже закончил вычисления. Я бросил в его сторону взгляд, полный безысходности, но в ответ Хайсам лишь слегка приподнял свою лапу над партой. Обычно он делал так в знак ободрения: не беспокойся, всё утрясется, пусть и не лучшим образом, но утрясется. Впрочем, я в любом случае волновался за свои пробелы в знаниях.
Я тайком взглянул на учительницу математики. Она перемещалась с забавным постукиванием, поскольку прихрамывала, а иногда даже ходила на двух костылях, напоминавших спицы, которыми она, казалось, вывязывала урок. Всезнайка Хайсам как-то сказал мне, что преподаватель математики очень несчастна, потому что давным-давно потеряла ребенка. Я же подумал, что именно поэтому учительница теперь заставляет нас решать уравнения. Однажды я спросил Хайсама: «А может, она до сих пор так и носит своего мертвого ребенка в правой ноге?» Он как-то странно посмотрел на меня, широко раскрыв рот (это было у него признаком глубоких раздумий), а потом положил руку мне на плечо.
– Возможно, для тебя еще не всё потеряно, старина.
Кажется, он глубоко впечатлился моим наблюдением, даже восхитился и именно с этого момента начал воспринимать меня чуть более серьезно. Я же подумал, что это просто офигенно – так приподняться в его глазах.
Я делал вид, что пишу, чтобы никто ничего не заподозрил. К счастью, прозвенел звонок.
В конце дня Хайсам старательно укладывал вещи в свой шкафчик. Я болтался в стороне, но, поскольку мой друг не спешил, пришлось идти в комнату его отца одному. В тот день наш консьерж водрузил на голову потрясающую красную феску, придававшую ему вид древнего владыки. Маленькая золотистая кисточка, которая свисала с фески на бархатной ленте, буквально гипнотизировала меня.
Воспользовавшись отсутствием моего уважаемого египтянина, я попытался раскрыть некоторые интересующие меня тайны.
– Месье, – спросил я, – можете мне объяснить, почему вы назвали Хайсама египетским именем, хотя вы турок? А еще любопытно, почему вы справляете шаббат в пятницу вечером?
– А когда его нужно справлять, по-твоему? В среду утром? Или же в понедельник днем?
Он улыбнулся, и я понял, что отец Хайсама шутит.
– Я хочу сказать, что это не совсем турецкий обычай – справлять шаббат, да и не египетский тоже.
Он успокаивающе приподнял руку, очень напомнив мне этим жестом Хайсама.
– Как знать! Как знать!..
Наконец появился Хайсам. Я попросил его объяснить урок математики, ну потому что, блин… эти уравнения!.. Мы уселись в глубине комнатки, чтобы нам никто не мешал.
– Что именно тебе непонятно? – спросил он.
Выглядел Хайсам очень спокойно.
– Короче, хочу знать, как быть с этой заразой иксом.
х – 2 (4 x + 1) = 4 (2 – x) + 2. Не люблю критиковать науку, но это уже ни в какие рамки!
– Здесь нет ничего сложного. Попробуй упростить.
Он закинул в рот огромный кусок лукума и принялся старательно жевать, странно на меня посматривая. Я спросил:
– Упростить что?
– Уравнение, что же еще. Что еще ты собрался упрощать?
– Я не понимаю.
– Смотри. Надо раскрыть скобки, получится: x – 8x – 2 = 8–4x + 2. Согласен?
Я пожал плечами.
– А дальше что? Это же еще не конец?
– Нет, балбес. Дальше надо перебросить все иксы влево, а остальное – вправо.
– Хорошо. Тогда получится… x – 8x + 4x = 8 + 2 + 2.
– Ну вот. А теперь что делаем?
– Не знаю. Ну, пойдем в футбол поиграем?
Он чуть не подавился лукумом: казалось, будто сахарная пудра заполнила его глаза изнутри и они превратились в два маленьких снежка.
– Да нет же, тупица, ты еще не решил уравнение. Тебе нужно найти значение икс!
У меня слезы навернулись. Я вспомнил о папе, который подарил мне «Трех мушкетеров», который был лучшим в классе, которого отчитал по полной Счастливчик Люк и который делал всё, чтобы за мной присматривать… А я… меня нокаутировал первый же икс в учебном году.
– Итак, – продолжил Хайсам, успокоившись, – надо упростить. Упрощай.
– Ладно, упрощаю, упрощаю, куда уж проще… Вот, получилось:
– 3x = 12.
– Теперь надо поделить на – 3!
– Само собой… Ой! Но мне кажется, как-то не очень: x = 12: (– 3)… Наверняка я где-то просчитался…
– Нет, всё правильно, получается x = – 4. Так тебе больше нравится?
– Честное слово, не понимаю, зачем всё это вообще нужно, но мне нравится. Хотя я и не уверен, что смогу провернуть то же самое в одиночку. Гарантировать не могу.
– Интересно, что ты будешь делать, когда появится несколько неизвестных, – произнес он, глотая еще один сладкий кубик.
– А что, так бывает?
– В математике всякое бывает…
– Как ты всему этому научился?
– Да никак. В этом нет моей заслуги: египтяне всегда были великими математиками.
– А турки, которые соблюдают шаббат?
– И турки тоже. Даже те, которые соблюдают шаббат.
* * *
На следующей неделе дела пошли только хуже, и я заметил, что обстоятельствам вообще свойственно усложняться. Всё началось с учителя географии, который взбесился, раздавая нам проверенные контрольные. На вопрос о климате в Ницце я ответил: «В этом регионе идет снег и иногда случается отлив». Я-то себя понял, но, похоже, только я один. Весь класс взорвался от хохота, особенно несколько тощих девчонок – казалось, они не смеются, а теоремы математические зачитывают. Такие все из себя правильные, что, даже когда пукают, уверен, не воняет. Хайсам тоже улыбнулся, но как-то мягко, по-дружески. Ну забыл я выучить всякое там про климат из-за поршневых пальцев. Папа хотел заменить поршни с четырьмя канавками на поршни с пятью канавками. Поэтому пришлось всё разобрать и вытащить из поршней хромированные пальцы. Мы заглянули в справочник Кребса, за которым я сбегал в свою комнату, и поняли, что нужно слегка подрегулировать головку шатуна, чтобы поршни не заедало, – а что было дальше, вы знаете. Из-за этой истории я совсем позабыл о климате в Ницце. Хотя и не имею ничего против географии. Один раз отец моего уважаемого египтянина показал мне на карте, где находится Египет, и я увидел, что в этой стране повсюду вода, ну, кроме мест, где пустыня.
– А Турция? – спросил я его.
Он уверенно ткнул в карту на стене. Его гладкий, как жемчужина, ноготь сухо щелкнул по поверхности.
– Вот она, Турция. Прямо здесь.
– Надо же, забавно. Я думал, это Индия.
На перемене после урока географии я стоял в одиночестве, размышляя, что скажет папа и как мне оправдаться. Я наблюдал за летающими туда-сюда мячами и думал, что просто не создан для учебы. Мне показалось, девчонки из класса смеются надо мной, потому что они смотрели в небо и громко спрашивали: «Интересно, когда же пойдет снег…» А потом вертели своими тощими задами и хихикали. Хайсам куда-то запропастился, и я не знал, где искать поддержки. Я вспомнил, как отец застал меня врасплох: «Какие нововведения случились в „панаре“ во время гонки Париж – Берлин в 1901 году?» Даже в справочнике Кребса не было ответа.
В общем, я был не в духе и отказывался от всех предложений поиграть, надеясь хорошенько обмозговать ситуацию – а это в жизни суперважно. Я уже представлял себе папу в кабинете директрисы, да еще и Счастливчика Люка, который снова отчитывает его по полной, и мне любой ценой хотелось избежать этого, чтобы не ранить отцовские чувства. Еще я вспомнил об Александре Дюма, который, даже не зная нас, приложил столько усилий, чтобы развлечь и научить всяким историческим штуковинам. Я поклялся прочесть сегодня вечером минимум двадцать страниц «Трех мушкетеров», однако остановился в итоге на пятнадцати, поскольку надо разумно рассчитывать свои силы, чтобы потом не выдохнуться.
Прозвенел звонок с перемены, и я уже не знал, хороший это знак или плохой. Полный сомнений, я встал в шеренгу одноклассников в ожидании учителя физкультуры и еще раз вспомнил про папу и его блестящее школьное прошлое, чтобы придать себе сил. Спорт точно приведет меня в чувство.
Полчаса спустя, оказавшись в кабинете Счастливчика Люка, я понял, что спорт приносит мне столько же удачи, сколько и климат в Ницце. Завуч стоял прямо передо мной, широко расставив ноги, и казалось, он вот-вот выхватит револьвер и пустит пулю мне прямо в лоб.
– Я полагал, мы всё обсудили и поняли друг друга… не так ли?.. Думал, ты сделал нужные выводы… и решил вести себя лучше…
– Да… то есть нет!
– Что значит «да, то есть нет»?
– Короче, я пытаюсь сказать, что да, выводы я сделал и начал пытаться, но иногда слова сами по себе вырываются…
– Подведем итог… Учитель физкультуры выстроил вас в шеренгу…
– Да, и пошел за ключами от спортзала…
– Вы все построились и ждали его, так?
– Так и было, месье, ждали. Всё именно так, как вы говорите…
– И именно в этот момент ты решил отличиться… Можешь еще раз повторить, что ты там сказал?
Я почесал подбородок. Ситуация действительно была безвыходная. Я подумал, что бы сделал на моем месте д’Артаньян.
– Вы просите меня повторить…
– Да…
– Если для того, чтобы мне стало стыдно, то это не очень любезно с вашей стороны…
– Говори, или я позвоню твоему отцу!
Он сделал вид, что уже тянется к телефону и ищет номер. Я запаниковал ужасно, потому что понял, что Счастливчик Люк знает, как меня подловить.
– То есть повторить?
– Да.
