– Ну, мы построились и ждали. Вдруг начался дождь. Знаете, месье Люк… то есть месье Геноле, когда огромные капли летнего дождя, похожие на мух, разбиваются о еще сухую плитку…
– Избавь меня от своих литературных описаний…
– Но литература очень важна, месье…
– Мне всё равно, я хочу, чтобы ты повторил то, что сказал там, в шеренге…
– Вы читали «Трех мушкетеров» Александра Дюма, месье?
– Нет, я не читал «Трех мушкетеров»… А что? Ты прочитал?
– Да… то есть почти… А вы знали, что Александру Дюма понадобилось целых три года, чтобы написать эту книгу? По одному на каждого мушкетера…
– Нет, я не знал…
Вдруг он снова вернулся к теме разговора:
– Ладно. Ну? Я по-прежнему хочу знать, что ты там сказал…
– Что я там сказал? Вы действительно хотите знать? Короче, я сказал: «Ну и что нам теперь дальше делать? Петушка теребить?»
На несколько секунд завуч потерял дар речи, словно до сих пор не расслышал моей фразы. Мне показалось, он вот-вот улыбнется – ну или расплачется, было сложно сказать.
– Ты меня расстраиваешь, мой мальчик, так расстраиваешь, ведь ты же неплохой парень…
– Конечно, месье.
– И можешь многого добиться…
– Наверняка, месье. Тут вопрос в подходе к учебе, как говорят специалисты.
– Ну что, порадуем твоего отца?
Зараза.
И вот оно, внезапное чудо. Я вдруг вспомнил статью из местной газеты, в которую папа заворачивал испачканные инструменты. Ход конем. Прямо битва д’Артаньяна и де Жюссака.
– Слушайте, месье, я сейчас немного ухожу от темы, но вы просто отлично выступили на гонке в воскресенье. Я уже было подумал, что противники вас догонят, но есть еще порох в пороховницах…
Туше. Прямо как Бикара? со шпагой в бедре, только у этого – колёса в сердце. Счастливчик Люк действительно был чемпионом любительских велогонок и всё свободное время проводил в седле. Забавно думать, что вот у него уж точно всегда болит зад.
– Ты там был?
– Да, – сказал я, изо всех сил пытаясь припомнить ту самую заметку в газете, – и могу вам сказать: так всех обставить! Да я такого никогда не видел. Даже на «Тур де Франс»! По-моему, вы могли бы стать профессионалом, настоящим чемпионом.
– Возможно, но надо столько тренироваться… никогда не хотел: здоровье прежде всего!
– Вы правы… Здоровье – это очень важно… Но мне кажется, что самое главное в гонке – это не стартовать слишком быстро, чтобы не выдохнуться, прям как в учебном году… – Я надеялся, он оценит это сравнение. – Можно я пойду? А то уже темнеть начинает…
– И чтобы больше я не слышал о тебе никаких глупостей. И попробуй мне еще раз выразиться в подобном ключе. Тут же позвоню твоему отцу, и ему вряд ли это понравится.
– Это точно.
Я вышел из кабинета. Ну вот, со всеми этими приключениями пропустил школьный автобус. Издали я увидел, что Хайсам и его отец в каморке собираются сыграть партию в шахматы. Мне хотелось пойти к ним, чтобы смотреть за игрой, объедаться лукумом и больше ни о чём не думать – что может быть лучше шахмат в такой ситуации? Однако я решил, что лучше отправиться домой, поскольку уже достаточно отличился за этот день. Уважаемый египтянин заметил меня издалека и поднял руку в знак приветствия. Из-за круглых очков в черепаховой оправе он по-прежнему походил на большую тихую сову. Бесконечно умиротворенную.
* * *
Пока я добирался до дома пешком, солнце уже начало спускаться за деревья. Я пошел через небольшой лес, который тянулся вдоль дороги. Здесь, среди деревьев, наш учитель биологии разбил прудик и наблюдал за головастиками и лягушками. В прошлом году я додумался вылить туда средство для мытья посуды, отчего некоторые лягушки подохли – их нашли потом пузом кверху, – а другим я серьезно навредил. Убийство амфибий вышло совершенно случайно – я поклялся в этом Счастливчику Люку. Однако он поверил мне только наполовину, и, чтобы доказать мою любовь к природе и возместить ущерб, мне пришлось все зимние каникулы ухаживать за прудом. Потом, в том же году, месье Дюбуа всё равно заставил нас изучать лягушачьи рефлексы: он разрезал одну из них и нацепил кучу электродов. Да уж, ну и стоило после такого учить меня уважению к лягушкам и любви к животным.
Я спустился по склону и обогнул громадные дома у въезда в деревню. Прямо возле церкви я столкнулся с девочкой из моего класса. Мари… Мари что-то там… не помню уже. Сперва я подумал развернуться и пойти в другую сторону, потому что ну правда… Но так как она тоже шла по направлению к деревне, а я и так уже всюду опаздывал, я просто замедлил ход, стараясь случайно ее не перегнать. Но девчонка повернулась, увидела меня и, вместо того чтобы сбежать, как я надеялся, остановилась и помахала рукой. Я крепко влип.
– Думаешь, сегодня пойдет снег? – спросила она.
– Эй! Ну хватит! Как будто ты никогда не несешь всякую хре… чушь?!
Девочка задумалась над ответом.
– Знаешь, нет, никогда такого не было.
Не похоже, чтобы она сильно этому обрадовалась.
– И вообще всё это из-за папиных поршневых пальцев, но ты вряд ли поймешь.
– Думаешь?
Что-то упорно вертелось на языке… Ее имя… Мари… Мари… Мари… что же там?
– Это точно, поверь, – произнес я наконец.
Чтобы так ответить, я принял серьезный вид, потому как уж в этом вопросе я был уверен. Нет, здесь меня не провести, я точно покажу себя с лучшей стороны. Тут я тоже ошибся, но это вы потом увидите. За несколько минут мы не произнесли ни слова. Моя голова была занята поисками ее имени… Оно так и вертелось на языке, но всё время ускользало. Я тайком поглядывал на девчонку. Волосы у нее были рыжие, такие сильно кудрявые и закрывали половину лица, разлетаясь во все стороны. Она казалась аккуратной, как японская куколка. А я вспомнил, что уже три дня не мылся в ду?ше, и тут же поклялся себе исправить положение сегодня вечером – ради самоуважения, чего там! Я задумался, чем бы таким ее поразить, потому что история с Ниццей раздражала меня, задевая гордость. Вдруг мне пришла в голову идея:
– Хочу спросить… Ты уже читала книги Александра Дюма?
– Отца или сына?
– В смысле, отца или сына?
– Александра Дюма-отца или Александра Дюма-сына?
Я больше ничего не понимал, всё опять начало усложняться, и я решил, что разузнаю об этом попозже, а сейчас надо срочно сменить тему разговора. Я попытался вспомнить хоть что-нибудь, где я точно не сморожу чушь. Вдруг я взглянул на ее правую руку. Она носила огромное кольцо, поэтому я решил сделать ей комплимент:
– Какая граната на кольце[8 - Конечно, Виктор имел в виду полудрагоценный камень гранат темно-красного цвета. С ним такие ошибки довольно часто случаются.]. Оно настоящее?
Я не сразу понял, почему девочка посмотрела на меня, словно на пришельца. Она даже не знала, что ответить, как будто мы разговаривали на разных языках. Я снова начал:
– Кажется, тебе интересны всякие там научные штуки.
Она немного растерялась от очередного поворота в разговоре и нахмурилась. Наверняка подумала, что я пытаюсь ее закадрить или что-то в этом роде.
– А тебе неинтересны?
Наконец-то, вот оно. Ее имя – Мари-Жозе.
– Конечно, – ответил я как можно убедительнее, – конечно, тоже интересны. Но не каждый день.
– Мне вот показался очень полезным урок биологии о глазах.
Мари-Жозе выглядела задумчивой и какой-то далекой. Она продолжала, словно про себя:
– Удивительно, что происходит с радужной и роговой оболочками…
– Тоже видела, да? – спросил я. – Когда он начал объяснять, как можно ослепнуть из-за этой хре… этой штуковины, роговицы…
Мы проходили мимо булочной, когда я заметил, что солнце уже село и начало смеркаться. Вдруг Мари-Жозе остановилась, повернулась ко мне и сказала с улыбкой в голосе:
– Когда ты ослепнешь, то не увидишь снега в Ницце, равно как не узнаешь, отлив это или прилив. Весьма печально, особенно когда так любишь этот регион и его климат…
Она повернулась спиной, на том мы и распрощались. А для меня это было полное унижение.
Унижение: состояние, чувство того, кого уязвили или унизили. См. также Уязвить. Ранить самолюбие.
В этом определении содержалось как минимум два непонятных мне слова. Если нужно быть специалистом, чтобы понять определение, то зачем это вообще надо?
* * *
Когда я вернулся домой, то тут же задал папе вопрос, который не давал мне покоя:
– Пап, серьезно, вот ты знал, что было два Александра Дюма?
Он оторвался от «Объявлений для профессионалов и любителей», в которые всегда погружался с головой.
– Да, отец и сын.
Я вздохнул с болью.
– Почему ты так вздыхаешь?
– Ну, я вижу, что много людей знают кучу вещей, о которых я даже не слышал… По дороге из школы я встретил одноклассницу, так вот, она уже в курсе, что было два Александра Дюма. Я больше никогда не заговорю с ней о «Трех мушкетерах». А Хайсам небось вообще сто лет об этом знает… Ну вот зачем, скажи, Александр Дюма дал своему сыну такое же имя?
– Понятия не имею. Может, хотел, чтобы тот писал книги, как отец, поэтому подумал, что такое имя принесет ему удачу.
– Забавный обычай. А кто написал «Трех мушкетеров», отец или сын?
– Отец.
– Я так и подумал…
– Почему это?
– Гораздо больше похоже на книгу отца, чем сына.
Дом полностью погрузился во тьму, и мне стало интересно, как папе удается до сих пор делать заметки в «Объявлениях», где такой мелкий шрифт. Я включил лампу на буфете и открыл рюкзак, чтобы вытащить из него вещи.
– …Наверняка книги его сына, сына Александра Дюма, менее удачные и образовательные. А что он вообще написал?
– Я уже не помню. Что-то вроде «Черного тюльпана», кажется, и еще «Даму с камелиями». Красивая история о женщине с цветами. Она была влюблена и больна одновременно.
Затем папа снова погрузился в «Объявления для профессионалов и любителей» – это был небольшой журнальчик, который он в свое время придумал, чтобы самые разные коллекционеры могли общаться между собой. Но больше всего меня восхищало в папе то, что в своем журнале он сам предлагал любителям старья разные штуки. В городе у него было что-то типа склада, где отец хранил всякий хлам, пока на него не найдется покупателя. «Канада» – так мы называли этот склад – досталась ему от дедушки. Это странное место разрослось в моих фантазиях до размеров целой сказочной страны. Я никогда там не был и даже понятия не имел, почему отец назвал свой склад «Канадой». Но я точно знал, что однажды увижу это место и в моей жизни начнется новая глава.
– Папа?
Он оторвался от журнала. У него были красивые голубые глаза, немного влажные, и мне всегда казалось, что он вот-вот расплачется.
– Да?
– А твой папа поступал так же, как ты со мной? Он следил за твоими школьными делами?
Папа надел колпачок на ручку, посмотрел на меня взглядом, полным нежности, и нарисовал в воздухе длинную макаронину.
– Он приехал из Польши перед самой войной, а как только мир восстановился, начал продавать всякий металлолом… Когда стало получаться, то он был слишком занят в «Канаде», чтобы пристально за мной следить…
– То есть ты сам заделался таким крутым?
Он кивнул, задержав дыхание, и это было потрясающе.
– Пап, скажи, а ты очень любил своего папу?
Он застенчиво улыбнулся – скромность и всё такое – и снял колпачок с ручки. А я подумал, что папа сейчас ускользнет от меня, прям как рыба с крючка.
– Я не уверен, хорошо ли его знал… Сегодня, когда я обо всём этом вспоминаю, даже спрашиваю себя, действительно ли он существовал. Думаешь, отец и сын много знают друг о друге?
Папин взгляд внезапно стал странно-серьезным. Вокруг повисла суперторжественная атмосфера, однако философские грозы могли разразиться в любой момент.
– Да ладно, пап, мы ж с тобой прекрасно знакомы, разве нет? А мой друг Хайсам и его отец тоже знают друг друга, как шахматную доску…
Он задумался на несколько секунд. Казалось, мыслями он был где-то далеко.
– Да, ты прав. Мы с тобой друг друга знаем. Да, знаем…
Вид у него был не очень уверенный.
– У меня есть еще пара вопросов, но это неважно.
