– Лучше? – спросила я, присев рядом с ним. «Пожалуйста, скажи мне, что тебе лучше».
Он кивнул, но затем допил и вторую половину.
Я вытаращила глаза.
– Здесь был почти литр. Миллер…
– Я в порядке, док, – устало произнес он. – Мне пора возвращаться.
Он хотел было подняться, но я удержала его.
– Нет. Тебе нужна помощь. У тебя все лицо горит, а глаза словно стеклянные.
– Все хорошо. Клянусь. Иди к своей подружке без меня. – Он слабо улыбнулся. – Увидимся в понедельник в школе. Господи, ну разве это не круто? Первый день в школе. Не могу на хрен дождаться.
Я внимательнее присмотрелась к нему, снова жалея, что не могу прочитать его симптомы и заставить выслушать меня. Но он встал и пошел обратно, все еще держа в руке пустую бутылку из-под «Гаторейда». Хотя шел уверенно, как обычно.
«С ним все в порядке», – подумала я. Потому что так и должно быть.
Это логично, говорила я себе, направляясь к кафе. Жизнь в машине не могла не сказаться на Миллере. Стресс. Голод. Холод. Наверняка у него лихорадка из-за плохих условий. Одной ночи в моем доме явно недостаточно.
«Это должно прекратиться. Им нужна помощь».
Но я поклялась Миллеру, что не выдам его тайну. Он этого потребовал. И никогда больше со мной не заговорит, если я попытаюсь ему помочь. Хотя даже не представляю, как это сделать. Если станет известно, что он живет в машине, это его убьет. В нашем районе тоже жили бедные дети, но это не то же самое, что быть бездомным.
«Должен же быть какой-то выход, – думала я. – Я могу одолжить деньги у папы. Или быстро заработать. Может, взять из отложенных на колледж. Достаточно для первого взноса и первый месяц аренды квартиры».
Мысли натыкались на кирпичную стену.
«А если после этого они не смогут каждый месяц платить за квартиру?»
Шайло помахала мне из кафе «Брэвери», на ее запястьях сверкало множество серебряных и медных браслетов. Я сменила встревоженный взгляд на улыбку. Она тоже не могла знать о ситуации с Миллером, хотя мне до смерти хотелось ей рассказать. Она бы стала настаивать, что я должна немедленно обо всем рассказать кому-то еще. Но я пообещала Миллеру, а свои обещания всегда нужно держать.
Хотя иногда это нехорошо и неправильно.
Иногда это может стать худшим поступком в твоей жизни.
В тот вечер я оставила окно своей спальни открытым, чтобы услышать Миллера, если он появится. Все было тихо до девяти или около того, а потом послышался звук, как будто кто-то продирался через лес. Я посмотрела вниз и увидела спотыкавшегося Миллера, он что-то бормотал себе под нос. Как будто пьяный.
– Миллер?
Он поднял лицо, и у меня перехватило дыхание от того, насколько он был бледен. Как привидение. Он смутился. Как будто не узнавал меня.
«О боже, это плохо. Очень плохо».
Он что-то пробормотал и упал на колени. Я как можно скорее спустилась по шпалере и оступилась. Ладони заскользили по дереву, и я свалилась на землю как раз в тот момент, когда Миллер открыл кран нашего садового шланга. Он пил из него так, словно умирал от жажды. Как будто несколько месяцев провел в пустыне. В нос ударил запах мочи, от которой потемнели его штаны, и еще какой-то фруктовый запах, которому здесь не место.
– Миллер, подожди… Пожалуйста, остановись.
Я потянулась, чтобы забрать у него шланг. Меня ужасала его дикая жажда. Словно бешеный зверь, он направлял струю в рот, захлебываясь, заливая водой лицо и футболку. Он оттолкнул меня и продолжал жадно пить, пока не закатил глаза, показывая белки. Затем его тело обмякло, и он тяжело рухнул на землю. Не двигаясь.
Из меня вырвался сдавленный крик. Сердце бешено колотилось о ребра. Я отбросила шланг в сторону, подползла к Миллеру и прижалась ухом к его мокрой от воды груди. Он все еще дышал, сердце билось, но слабо.
– Кто-нибудь, помогите!
Темная ночь поглотила мой крик. Я в отчаянии раскачивалась взад и вперед, ища в карманах телефон, который наверняка оставила наверху.
Он оказался в заднем кармане.
– Ох, слава богу. – Дрожащими руками я набрала 9–1–1. – Держись, Миллер. Пожалуйста. Держись…
Говорят, что когда вот-вот умрешь, вся жизнь мелькает перед глазами, но никто не говорил, что то же самое происходит, когда вы теряете дорогого вам человека. Словно в ускоренной съемке, я уже видела похороны Миллера, первый день школы, который я проплачу в одиночестве в своей комнате…
Сейчас два часа ночи, а я только что вернулась из больницы.
Вчера Миллер выпил огромный «Гаторейд», как мальчишка из университетского братства пиво на спор.
Сегодня ночью он отключился у меня во дворе, высасывая воду из садового шланга, словно пытался утопиться.
Я позвонила 9-1-1, а потом мама кричала на меня из окна моей спальни, а папа бегал по заднему двору. Появились пожарные машины, «скорая помощь», и все спрашивали меня, что случилось. Все это время Миллер лежал у меня на коленях, едва дыша, не шевелясь, с бледным, как смерть, лицом.
Меня не пустили с ним в «скорую», а так как я не могла связаться с его мамой, он ехал один. Совсем один. По дороге в больницу родители допрашивали меня о том, почему Миллер оказался у нас поздно ночью, часто ли это случалось и что, черт возьми, происходит?
И поскольку мои родители всегда оставались верными себе, они принялись обвинять друг друга, что никто не обращал внимания, а теперь в мою комнату каждую ночь прокрадывается «газонокосильщик».
Хорошо. Пусть и дальше грызутся как собаки, по крайней мере они хотя бы не спрашивают меня о Миллере.
Но в больнице спрашивали копы. Врачи, социальный работник… Они все хотели о нем узнать, чтобы связаться с его родителями, пока его везли в реанимацию для неизвестно какого лечения. У него случился инсульт? Аневризма? Никто ничего мне не говорил.
Рыдая так, что едва могла видеть, я рассказала все, что знала. Что мать Миллера, Лоис Стрэттон, днем работала в круглосуточном кафе на 5-й улице. Я сказала, что по ночам она тоже работает, но Миллер не говорил мне где. По крайней мере, я почти не врала.
Где он живет? Адрес?
Я заплакала еще сильнее, когда сказала им, что у него нет дома. Я не хотела нарушать свое обещание, но какая-то часть меня испытала облегчение. Вдруг теперь кто-нибудь им поможет.
Во мне теплилась надежда, что слухи об этом не разнесутся по школе, но одним из полицейских оказался Митч Дауд, отец Фрэнки. Он расскажет Фрэнки, а Фрэнки всем разболтает, катаясь на своем скейтборде, воображая себя Полом Ревиром[2 - Основатель рок-группы Paul Revere & the Raiders.].
В приемной я мысленно попросила у Миллера прощение, сказала, что он может злиться на меня сколько угодно, лишь бы очнулся и с ним все было в порядке.
После, казалось, бесконечного страшного ожидания, нам наконец сообщили новости. Ювенильный диабет 1 типа. Уровень сахара в крови Миллера почти превысил шестьсот миллиграммов, и один из врачей употребил термин «Гиперосмолярная диабетическая кома». Я, конечно, слышала о диабете, но об остальном не имела ни малейшего представления, кроме того, что он чуть не умер.
Врачи сказали, что состояние Миллера стабильное. Полиция сказала, что найдут его маму. Ничего не оставалось делать, как идти домой.
В машине мои родители были слишком уставшими, лишь вяло огрызались друг на друга, и отправили меня спать с обещанием «поговорить обо всем утром».
Но не успела я закрыть за собой дверь, как они снова вскинулись обвинять друг друга в том, что не знают, что происходит под их собственной крышей.
Я их ненавижу. Я люблю Миллера.
Говорю это сейчас впервые, записываю черным по белому, потому что это абсолютная правда. Я никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Как будто мое тело ожило и все чувства обострились. Но мне страшно. Я уверена, что он не чувствует того же. Да и с чего бы? Я – занудная, надоедливая девчонка, которая лезет в его дела. Он всегда так говорит. Но мы же друзья. Он мой лучший друг. Родственная душа, так называют человека, без которого не можешь жить? Человека, ради которого ты готова на все, лишь бы он был счастлив.
В этом я уверена. Я не могу потерять его снова. Но чем больше люди давят друг на друга, тем хуже все становится. Взгляните на моих родителей. Когда-то они тоже были лучшими друзьями.
Я не собираюсь все усложнять и портить между нами. Но я могу позаботиться о нем, чтобы он был в безопасности.
И буду делать это всегда.
IV
Тогда я понял, что буду любить ее вечно.
Врачи ушли. Они объяснили мой диагноз, и он придавил меня тяжелым грузом. Всю оставшуюся жизнь мне придется следить за тем, что я ем и пью, словно на диете «Весонаблюдателей», постоянно измерять и подсчитывать углеводы, отвешивать граммы сахара, чтобы показатели оставались стабильными. Физические упражнения – это прекрасно, говорили врачи, но я должен быть осторожен, иначе могу ослепнуть, потерять ногу или впасть в кому и умереть, как Джулия Робертс в любимом мамином фильме. Скованному по рукам и ногам правилами, диетами и ограничениями, мне придется нести бремя уколов и таблеток всю оставшуюся жизнь.
Затем в моей больничной палате появилась Вайолет. На ней были надеты желтая футболка и джинсовые шорты. Блестящие черные волосы наспех собраны в хвост, а темно-синие глаза за стеклами очков полны сочувствия и беспокойства. За меня.
А в руке у нее была моя гитара.
Тело словно весило тысячу фунтов, но с души в этот момент свалилась тяжелая ноша.
– Ты обещала… – прохрипел я.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – произнесла она дрожащим голосом, пытаясь улыбнуться и сдержать слезы. Она положила гитару мне на колени. – Тебе вообще нравятся гитары? Я не знала. Это подарок для выздоровления. Увидела ее в витрине и решила, что должна ее тебе подарить.
Плотина прорвалась, и ее плечи сотрясли рыдания. Я не мог поднять руки, чтобы обнять ее, когда она уткнулась лицом мне в бок.
– Мне жаль. Мне так жаль, – плакала она. – Я должна была… сделать больше. Господи, я же хочу стать врачом, но ничего не заметила. Никаких признаков.
– Ты спасла меня.
Вайолет резко выпрямилась и сняла очки, чтобы вытереть глаза.
– Нет. Я позвонила в 9-1-1. Но все не зашло бы так далеко, если бы я что-нибудь предприняла раньше.
Я покачал головой. Пальцы потянулись к гитаре, чувствуя ее гладкое дерево и вес на коленях. Папа подарил мне ее на мой десятый день рождения. Тогда еще были хорошие времена. Когда она впервые оказалась у меня в руках, я почувствовал, словно мне вернули какую-то часть меня, о которой я раньше и не подозревал.
Вайолет была права – заложить гитару было равносильно тому, чтобы оторвать конечность и отдать ее тому потному парню за прилавком. Не думал, что когда-нибудь снова возьму ее в руки.
А теперь мне ее вернули. Теперь я могу играть и петь для Вайолет все песни, которые написал в ее комнате, пока она сидела в футе от меня и не подозревала, насколько совершенна…
– Но я никогда больше не буду такой невежественной, – сообщила Вайолет, снова надевая очки и выпрямляясь. – Диабет 1-го типа требует инъекций инсулина, контроля уровня глюкозы и соблюдения диеты. Я собираюсь изучить этот вопрос. Научусь делать инъекции и прокалывать палец, считывать показатели и следить за тем, чтобы твое состояние оставалось стабильным. И собираюсь контролировать тебя, чтобы ты выполнял все указания, заботился о себе, чтобы никогда… больше никогда…
Ее снова захлестнули рыдания, и из глаз полились слезы.
– Ви, не надо…
– Я так испугалась, Миллер, – прошептала она. – Прости.
– Ты не виновата.
Это меня разрывало чувство вины за то, что она видела меня таким, но в груди расцветала надежда. Ее слезы, ее страдания… Они могут означать только одно.
Она тоже меня любит…
Потом пришла медсестра и показала, как проверять кровь на датчике, который измеряет уровень сахара. Ви внимательно наблюдала, мысленно делая заметки.
– Можно мне посмотреть? – спросила Ви, когда медсестра закончила. – Когда-нибудь я стану врачом.
– Как закончишь, выброси в мусорное ведро. – Медсестра отдала ей индикаторную пластинку и вышла из комнаты. Вайолет подождала, пока она уйдет, и проколола себе палец.
– Что ты делаешь?
Она взяла меня за руку и прижала палец с рубиново-красной каплей крови на кончике к моему.
– Обещай мне, – произнесла она. – Обещай мне, что мы всегда будем друзьями. Я не могу снова потерять тебя. Никогда…
Всегда быть друзьями.
Мне хотелось рассмеяться и сказать ей, что это невозможно. Что я пересек границу в ту ночь, когда мы познакомились. Что рядом с ней вся моя жизнь собирается воедино из осколков, пусть даже ненадолго. Мы месяцы проводили вместе, и каждую минуту я пытался найти в себе мужество сказать ей, что бедный бездомный ребенок, которому нечего предложить, готов отдать за нее жизнь.
Я с трудом сглотнул и подавил рвущиеся наружу слова, потому что мне тринадцать и я не должен любить такую девушку. Так рано. Так всепоглощающе.
– Я обещаю…
Часть II
Четыре года спустя
