– Лучшее, что было в твоей жизни?! – возмутилась Ляля. – Да он тебе всю жизнь испортил! Причем я с самого начала знала, что…
Таня пожала плечами:
– Можешь не продолжать. Знаешь, есть такая фраза: «Глупо думать, что кто-то другой может сделать нас счастливыми или несчастными»! Так сказал Будда.
– Вот надо было не Будду, а меня слушать! – с апломбом заявила Ляля. – Я тебе еще десять лет назад сказала, что твой драгоценный Дима из себя представляет!
Ева неодобрительно посмотрела на Лялю: вы что-нибудь слышали про такт и деликатность, Ольга Александровна?
Но Ольга Александровна, она же Ляля, она же блогерша Точка, продолжила «заботиться» о Тане в своей бесцеремонной манере:
– Я сразу сказала, что твой Дима – метро «Динамо»! Будешь с ним по кольцевой ездить туда-сюда и никуда не приедешь! Ну? Так и случилось?
А вот это уже был запрещенный прием. Таня задохнулась, как от боли, вскочила и понеслась в прихожую.
– Эй, ты куда? – растерялась Ляля.
– Точкина, я тебя когда-нибудь убью! – прошипела Ева.
В прихожей хлопнула входная дверь.
– Ушла! – вскрикнула Лена.
Ева с Леной бросились вслед за Таней.
– Таня, вернись, – отчаянно прокричала Лена в пустоту, свесившись в проем лестничной клетки.
Ей никто не ответил.
Лена с Евой вернулись в гостиную, где сидела притихшая расстроенная Ляля.
– Вот зачем ты к ней прицепилась? Тебе этих твоих подписантов мало? Их бы и учила жизни! – вспылила Ева.
– Так нельзя, девочки! – виновато заерзала Ляля. – Я одна ей говорю правду. Киселёва же вообще на себя рукой махнула. Сначала лучшие годы потратила на этого Диму Динамо, а теперь вообще живет, как будто она на пенсии. Ее даже нет в социальных сетях. Вообще. Представляете?! Человек – ноль подписчиков! Как ни крути, это диагноз!
– И что с того, что нет в соцсетях? – усмехнулась Ева. – Я тоже там не бываю – некогда, знаешь ли, работаю аки пчела. Да и вообще – не всем же быть блогершами?!
– Ну так она и дальше будет дружить со своими собаками! – пожала плечами Ляля.
– Да оставь ты ее! Пусть дружит с кем хочет! – отрезала Ева.
Ляля заплакала:
– Так я же хочу как лучше. Я из любви к ней!
– О, вот из благих побуждений, как известно, и творят самые жуткие вещи на свете, – заметила Ева, – короче, оставь Таньку в покое.
Лена вздохнула:
– Вот где она сейчас? Новый год через пятнадцать минут! Ведь она даже домой до полуночи не сможет добраться. А как встретишь Новый год, так его и проведешь!
Ляля заметалась по комнате, по-видимому, отчаянно переживая. Она подбежала к окну и вдруг увидела в освещенном фонарями сквере, напротив Лениного дома, знакомую фигуру. Таня сидела на лавочке и плакала.
Ляля бросилась к дверям. Лена только и успела, что натянуть на нее свою шапку. И Ляля, в платье и туфлях, ринулась в подъезд.
– Да хоть пальто надень! – крикнула Лена.
Но какое там! Ураган с женским именем Ляля уже умчался прочь.
Лена видела из окна, как Ляля в своем феерическом платье с блядским разрезом до уха бежала через сугробы. В какой-то миг Точкина поскользнулась, упала в снег и, видимо, порвала платье, потому что оно треснуло на ней окончательно. Ленина шапка с помпоном в комплекте с этим платьем смотрелась на Ляле феерически. Какой-то старичок-пенсионер, выгуливающий таксу, даже отшатнулся от странноватой рыжей гражданки, а его таксик недовольно затявкал.
Ляля бросилась к плачущей на лавочке Тане и обняла ее.
– Ну что там? – спросила Ева у Лены, не вставая с дивана.
Ева устала – прошлая смена у нее была рабочей; увы, в ресторанной индустрии новогодние дни самые жаркие. Три дня подряд в ее ресторане отмечали корпораты, и Ева вообще не высыпалась.
– Мирятся, – предположила Лена, – о, точно мирятся!
Ляля прижала Таню к себе, как драгоценность, и облобызала ее, отчего Танино лицо мгновенно стало напоминать сплошной мольберт.
Лена высунулась из окна и закричала:
– Да давайте быстрее, дуры! Новый год, Новый год же! Не успеем!
– Успеем, девушка! – ответили Лене гогочущие подростки, проходившие под окнами. – С наступающим!
Ляля с Таней ворвались за пять минут до Нового года. И вот так – Таня в шубе, перепачканная помадой, Ляля в рваном заснеженном платье – взволнованные подруги взметнули бокалы и закричали «ура-ура!». Часы пробили полночь, и начался отсчет нового времени.
– Успели, – выдохнула Ева, – с Новым годом всегда такая штука, вы заметили? Кажется, что не успеешь, но всегда успеваешь, да?
– Д-а-а-а, – замычали барышни под просекко и вкуснейшие Ленины салаты.
А потом они выпили за наступивший год и «за культуру!».
И вот уже далеко за полночь, когда наступил самый душевный час, когда подруги немного устали и переместились из-за стола на широченный Ленин диван, Таня вдруг спросила:
– А помните, как мы встречали две тысячи пятый год? Двенадцать лет назад! Как давно это было! И ты, Лена, пела «Чайку с розовым крылом»?
Лена улыбнулась:
– Да, кажется, это было сто лет назад. Какие мы были молодые, счастливые! А теперь… чайка с розовым крылом сломала крылья.
Часть 1
Чайка с розовым крылом
Глава 1
31 декабря 2004 год
Москва
Тот Новый – две тысячи пятый – год подруги отмечали у Тани Киселёвой. Барышни смеялись, танцевали, а Ляля ближе к полуночи совсем разошлась: стала призывать всех пить шампанское, как гусары, и попыталась забраться на стол, чтобы сплясать там канкан. Впрочем, ее буйство быстро пресекли Лена с Евой, строго напомнив подруге, что в приличных домах (а родители Тани – московские художники- иллюстраторы в нескольких поколениях – являли собой образец интеллигентной семьи) на столах не пляшут.
За полночь девушки угомонились, но расходиться по домам не спешили – пили чай по третьему уже, кажется, кругу и пели песни. Запевала, конечно, Лена, а девчонки подпевали. А потом Танина мама, Наталья Антоновна, попросила Лену спеть сольно. Лена не заставила себя упрашивать – мгновенно отозвалась и затянула любимую песню «Чайка с розовым крылом». Когда Лена допела свою «Чайку», Танина мама заплакала: «Надо же, какая ты, Лена, талантливая, поешь так, что за душу берет!»
…«Чайка с розовым крылом» была любимой песней Лениной бабушки Раисы. Бабушка Раиса – высокая, грузная, седая как лунь – была знатной певуньей. Голос у бабушки был низкий, сильный – послушаешь и не скажешь, что поет женщина. Муж Раисы, дед Михаил, даже шутил про жену, что та поет, как волчица воет. Бабка Раиса любила сама придумывать песни: пела о том, что видит, о чем думает; этакий диалог с миром. Ее песни могли быть целой историей о превратившейся в чайку девушке-долганке и о ее парне, который ходит по свету и ищет возлюбленную, а могли состоять из одной фразы или даже слова. Особенно Лена любила бабушкины колыбельные – долгие, завораживающие. «Видишь, дочка, с севера к нам идет метель, скоро она будет здесь – заметет лес, дорогу, реку, наш дом. Будет снежно – до самых звезд, и до весны мы будем спать под снегом…»
От бабки Раисы Лена узнала о том, что их семья принадлежит к редкой народности долганов. Девочка увлеченно слушала бабушкины рассказы об истории своего народа и о своем прадеде – шамане, чьи заклинания были похожи на песни. Благодаря бабушке Лена с детства знала фольклор, в том числе песни народов Севера, которые могли состоять из одной фразы или только из мелодии.
В шесть лет маленькая Лена тоже запела, и с того дня они с бабушкой заводили песни на два голоса. Причем голос у Лены обнаружился сильный, низкий – в бабку Раису. «Еще одна! – сокрушался дед Михаил, – не голос, а иерихонская труба!» А Лена была рада такому сходству с любимой бабушкой, поскольку бабку свою обожала и во всем старалась ей подражать. Именно бабка Раиса заменила Лене мать, после того как та, оставив свекрови трехлетнюю Лену на попечение, уехала из их маленького городка на Крайнем Севере в Красноярск.
Кстати, через двенадцать лет после этого бабка Раиса отправит Лену на каникулы в Красноярск – увидеться с матерью, однако ничего хорошего из этой встречи не выйдет. Лена встретится с матерью, узнает, что та вышла замуж, родила троих детей, и поймет, что в жизни этой чужой женщины для нее места нет. После чего, не дожидаясь окончания каникул, Лена уедет домой, к бабушке с дедушкой. Больше Лена со своей биологической матерью никогда не встретится и настоящей матерью всегда будет считать бабку Раису.
Лена проживет в любви и заботе своих стариков до шестнадцати лет, а потом ее мир перевернется – сначала уйдет из жизни дед Михаил, затем через полгода угаснет, словно устав от жизни, бабка Раиса. После смерти родных Лена останется одна. И неизвестно, чтобы с ней стало, если бы не помощь Лили – Лилии Евгеньевны Островской, руководителя хора, в котором Лена пела с восьми лет.
Детский хор был приписан к местному дому культуры. Правда, хор – громко сказано. В небольшом городке Красноярского края, где жила Лена Морозова, была лишь маленькая хоровая студия, в которой занимались шесть девчонок разных возрастов, обладавших не бог весть какими певческими талантами. Лилия Евгеньевна Островская вкладывала в свой маленький коллектив всю душу – сама аккомпанировала девочкам на рояле, выбирала репертуар, включая в него, помимо русского фольклора, этнические песни Севера, возила своих подопечных на фестивали в другие города и относилась к девчонкам с материнской теплотой.
Лиля не оставит Лену и в самый сложный период – она будет поддерживать ее и когда заболеет бабка Раиса, и потом, после смерти бабушки и дедушки. После похорон бабки Раисы Лиля придет за Леной в опустевший дом и категорично скажет: «Собирайся, будешь жить у меня! И тебе веселее, и мне. Скрасишь мое одиночество, а то я уже одичала, по вечерам, ввиду отсутствия других собеседников, разговариваю со своей кошкой…»
Год до окончания школы Лена проживет у Лили, и за это время они очень сблизятся. Невысокая, тоненькая, энергичная Лилия Евгеньевна – неизменная мальчишеская стрижка, серые глаза за толстыми стеклами очков, богатый внутренний мир, полное отсутствие личной жизни и фанатическая любовь к писателю Чехову. В этом маленьком городе, затерянном в Сибири, Лиля казалась чуть нездешней. Лена как-то подумала, что ее преподаватель похожа на одну из трех сестер из пьесы обожаемого Лилей Чехова, а может – на всех сразу. Лена знала, что Лиля – из семьи репрессированных, что Лилиного деда, коренного петербуржца, когда-то сослали в здешние широты по «политической статье» и что после освобождения отца семейства Островские так и остались в Красноярском крае – в сердце Севера.
Лиля часто рассказывала Лене, что много раз, особенно в юности, она думала уехать отсюда куда-нибудь в большой город, в Москву, например, однако всякий раз ее что-то останавливало. «Должно быть, страх, неуверенность в себе, – признавалась Лиля, – да и сказывалась привычка – вся жизнь здесь прошла! Как уедешь?!»
Однако для своей любимой ученицы Лиля хотела другой судьбы. Незадолго до окончания Леной школы Лиля стала уговаривать воспитанницу поехать поступать в Москву. «У тебя редкий, сильный голос и настоящий талант. А человек приставлен к своему таланту. Ты должна учиться, Лена, развивать свой талант, служить ему». Лиля говорила, что в московском институте культуры преподает ее давняя знакомая, которая будет опекать Лену.
И вот наконец выпускные экзамены были сданы, Лена получила аттестат зрелости, и Лиля купила ей билет в Москву. Лене было тяжело уезжать со своей маленькой родины, но еще тяжелее оказалось прощаться с Лилей. Так в Лениной памяти и осталось – занозой застряло: они с Лилей стоят вдвоем на перроне. Лиля – маленькая, как-то враз постаревшая, старается держаться, но Лена видит, что ей это дается с трудом. «Обещай, что будешь звонить, писать!» – кричит Лиля, когда поезд трогается.
Лена сдержит обещание; даже погрузившись в шумную, суетливую столичную жизнь, она свою Лилечку не забудет – будет и звонить, и писать, а после окончания второго курса поедет на родину – проведать Лилю.
Кстати, Лиля и в Москве помогала Лене, ее помощь была неоценимой, особенно в первый год, когда Лена отчаянно тосковала по дому. Благодаря Лиле Лена поняла, что мы – это прежде всего люди, сыгравшие в нашей жизни судьбоносную роль, люди, в которых мы потом отражаемся. Если бы не Лиля Островская, Лена, наверное, так и не решилась уехать в Москву и осталась на Севере. И как знать, как бы сложилась ее судьба.
1 января 2005 год
Москва
От Тани Лена с Лялей возвращались уже под утро, через весь зимний, снежный город. Съемная квартира, которую Ляля с Леной снимали в ту пору, находилась на окраине Москвы, и пока девушки от метро добрели до дома, Ляля совсем замерзла. Ляля, уроженка юга, вообще все время мерзла в Москве, чему Лена искренне удивлялась. После Севера с его бесконечной зимой Москва совсем не казалась Лене холодной.
Когда барышни добрались до дома, Ляля первым делом легла отогреваться в горячую ванну. Лена же позвонила Лиле, чтобы поздравить ее с Новым годом и поделиться секретом. Лена рассказала Лиле, что три дня назад она проходила кастинг в ансамбль певицы Глебовой.
– Веры Глебовой? – ахнула Лиля. – Вот это да! Тебя взяли?
Лена сникла – ответа от Веры до сих пор не было.
– Возьмут, – уверенно сказала Лиля, – вот увидишь! С твоим-то голосом!
Лена вздохнула – эх, если бы!
Окончив в прошлом году институт культуры, она отчаянно искала работу, однако все как-то не складывалось. Пока ей приходилось работать в ресторанах и клубах, страдая от вульгарного репертуара и жующей публики. И хотя платили Лене неплохо, исполнять в сотый раз тягомотину про «погоду в доме» уже не было никаких сил. В конце декабря, узнав о том, что известная на всю страну исполнительница фольклорных песен Вера Глебова проводит кастинг в свою группу, Лена галопом понеслась на прослушивание.
Вера Глебова была звездой. Примой. Со всем отсюда вытекающим. Яркая, взбалмошная, характер – во! Голосище – во! Про Веру говорили, что, если попасть ей под горячую руку, она может так отходить, что мало не покажется, но при этом Вера своих музыкантов не бросает – помогает всегда и во всем. Глебову и боялись, и любили. В своей группе Вера была центром вселенной, а все остальные музыканты – крошечными планетами, вращающимися вокруг безусловного солнца, причем такая астрономия всех участников коллектива устраивала. Под Веру писались песни, создавались концертные программы, и зрители шли на концерты из-за Веры.
В зал, где проходило прослушивание, Лена вошла на полусогнутых ногах, задыхаясь от страха. Глебова сидела в кресле, как царица на троне – вот еще скипетр в руки и будет вылитая самодержица! Лена совсем оробела, стояла, переминаясь с ноги на ногу, в горле все пересохло. Взгляд у Веры недобрый, в глазах колючие льдинки, в уголках губ – ядовитая усмешка. Внешность у самодержицы тоже царственная. Вера – полная, статная, этакая роковая красавица: фарфоровая кожа, тяжелые медные волосы, соболиные брови, темные очи. Кстати, возраст Глебовой оставался для всех тайной за семью печатями, в ход шли разные версии, поговаривали, что ей сорок с приличным гаком (но «гак» мог вместить в себя хотя бы и пару десятилетий). Лена же, изучив Верину биографию и извилистый жизненный путь Глебовой (с Урала до переполненных московских залов), пришла к выводу, что царице все же около пятидесяти.
Посмотрев на Лену как на нерадивую челядь, Вера строго спросила:
– Ну? Чем удивлять будешь?
Лена запела из «Пугачевой».
Вера сморщилась, замахала рукой:
– Не то. Давай что-нибудь… оригинальное!
И тогда Лена спела долганскую «Чайку». Она просто представила Север, бесконечную зиму, тундру, северное сияние, бабку Раису, деда, Лилю, огромные звезды над родным домом. «Чайка, чайка, здесь, на севере, твой дом…»
Веру Глебову удивить было трудно – почти невозможно, однако Лене это удалось. Глаза у Веры потеплели, стали не такие льдистые.
– Это что же? – всколыхнулась Вера. – Откуда знаешь эту песню?
Лена ответила, что это песня народов Севера.
– Ты сама оттуда, что ли? – Вера пригляделась к Лене.
Надо сказать, что Лена отличалась своеобразной внешностью. Девушка была высокой, крупной; волосы темные, как смоль, глаза раскосые, но при этом ярко-голубые.
Лена ответила, что она – долганка по национальности, представитель редкой северной народности. «Нас таких, между прочим, мало».
