Пробежал по пустырю замешкавшийся боец. Простучала очередь, и он покатился с простреленной ногой.
Шубин скрипнул зубами. Где набрать других, исключительно одаренных?
Автоматчик ударил по окну, заставил немца убраться. Подбежали два бойца, затащили товарища в кустарник. Он визжал от боли, потом захрипел, стал кашлять.
«И куда его теперь?» – с досадой подумал Шубин.
– Сержант, Агееву ногу насквозь прострелили! – выкрикнул кто-то. – Мы перевяжем, но куда его девать? В медсанбат бы парня!
– Ага, сейчас подъедут! – злобно выкрикнул Левитин. – Агеев, ты башкой когда-нибудь думал?
– Вот снесут ее фрицы, тогда и задумается! – заявил кто-то и нервно засмеялся.
С этой минуты на открытые участки красноармейцы не лезли, лежали за деревьями, готовились отражать вылазки фашистов. Никто не знал, сколько их теперь находится в здании. Шестерых положили, очевидно, осталось немного. Несколько рядовых и офицеров, которых приказано брать живьем.
К взводному подползли Асташкин и Карабаш, расположились неподалеку от него. После увлекательных похождений в селе Булатово и в Свято-Успенском монастыре эти бойцы стали держаться вместе. От предыдущего состава взвода остались только они. Командир и Настя не в счет.
Справа мостились, устанавливая пулемет, Григорий и Федор Ванины, еще одни неразлучники.
К Шубину подполз сержант Пахомов.
– Товарищ лейтенант, Левитин и семеро с ним держат заднюю сторону здания. Хорошо, что там сквер, есть укрытия. Но что мы будем делать, если немцы пойдут? Я про тех, что в городе. Наши встали, а фрицы не дураки, скоро двинутся на выход. Уже, наверное, пошли, только мы об этом еще не знаем. Нас осталось двадцать две души. Это вместе со мной и Левитиным. Вы еще. Двадцать третья душа.
– Будут неприятности, станем противодействовать им, сержант, – заявил Глеб. – А пока не морочь мне голову, договорились? Немцы выходят из города другими дорогами. Вроде так получается. Какая улица подходит сюда с востока? Луначарского, да? Отправь на нее двух бойцов. Пусть сидят там тише воды, ниже травы. Услышат шум или увидят отходящих фрицев – сразу сюда. Будем реагировать.
– Понял, товарищ лейтенант, – сказал сержант и начал шустро откатываться.
Шубин лежал за деревом, курил, пряча бычок в широком рукаве полушубка.
На востоке постреливали, но наступление явно встало, наши ждали подкреплений. Ночь была в разгаре, но темнота как таковая отсутствовала. На небо выбралась луна, озарила землю бледным мерцанием. Снежный покров улучшал видимость. Свирепых морозов, как в начале декабря, уже не было, зима сбавила обороты. Но даже хорошо утепленные бойцы на голом снегу испытывали неудобства, ворочались, кряхтели. Кто-то отполз подальше за деревья, растирал отмороженные конечности.
– Костер бы развести, – пробурчал какой-то мечтатель. – Ушицу на рогатинах подвесить, водочки, опять же, грамм по сто.
– А чего мелочиться? – проговорил его товарищ. – Давай по двести.
– Точно, – обрадовался боец. – Давай по двести. А как пройдет, опять нальем.
В особняке периодически кто-то кричал, оттуда доносился подозрительный шум.
– Машина сломана, герр гауптман! – разобрал Глеб слова какого-то невысокого чина. – Ее вчера во двор загнали, чтобы отремонтировать, но не хватает запчастей.
– Ремонтируйте, Шпигель! – распорядился офицер. – Сделайте все возможное!
Этот диалог насторожил Шубина.
«Значит, во дворе у сотрудников абвера имеется еще одна машина. Сломана – это хорошо, но новость не из приятных. Надо бы усилить центральное направление», – подумал он.
Первая попытка вырваться из здания была предпринята немцами в три часа ночи. Распахнулась входная дверь, с крыльца скатились несколько солдат. Даже в полумраке было видно, как бледность расползалась по их лицам. Двое спрыгнули с крыльца, лавируя между телами ранее павших товарищей, дружно метнули гранаты. Пока они летели, одного сразила автоматная очередь, другой сам запнулся, покатился по утоптанному снегу, надрывая глотку. Ему не повезло, он повредил ногу.
Гранаты взорвались с недолетом, но на то и делался расчет. Еще двое солдат вермахта пробежали дополнительные метров десять. Один из них успел швырнуть гранату. Вторая взорвалась под ногами у его напарника, после того как пуля попала ему в плечо.
Уцелевший солдат пустился наутек, перепрыгнул через мертвеца и залег за ним. Тело кромсали пули, солдат скорчился за ним, орал от страха. Но долг был выше каких-то человеческих проявлений. Он высунул ствол и вел огонь, пока озлобленные красноармейцы его не пристрелили.
В дверном проеме показались два офицера, оба тоже с автоматами, стали палить куда ни попадя. Один бездумно выпрыгнул на крыльцо, опустошал магазин, вытянув руки на всю длину, словно боялся, что автомат сейчас взорвется. Он был молод, носил погоны обер-лейтенанта.
Далеко этот вояка не ушел. Пуля перебила ему колено, он выронил автомат и сверзился с крыльца. Потемнел от крови снег рядом с его телом.
Красноармейцы растерялись, прекратили стрельбу. Приказ брать офицеров живыми никто не отменял. Раненый обер-лейтенант извивался под крыльцом, надрывал осипшее горло.
В проеме обозначились еще двое. Они стреляли, но на верную смерть не лезли, поняли, что попытка прорыва провалилась.
Красноармейцы на огонь не отвечали. Мол, пусть развлекаются.
Эти ребята с треском захлопнули дверь, и внутри особняка вспыхнула ругань. Обер-лейтенанта немцы решили не вытаскивать. В этом не было целесообразности.
Он ворочался под крыльцом, выл от боли, слабым голосом звал товарищей, но никто за ним не пришел. Офицер оперся на здоровое колено, извлек из кобуры пистолет, взвел курок и сунул ствол в рот.
Кто-то рядом с Шубиным удивленно присвистнул. Ничто не мешало этому немцу сдаться в плен. Что там наговорила нацистская пропаганда о зверствах русских? Не сказать, что офицера разведки ждали в плену почет и уважение, но коммунисты не стали бы рвать его на куски. Офицер колебался, тяжело дышал. Выбор был не прост, но он сделал его. Мертвая голова утонула в своих же мозгах.
Прошло не больше минуты, как попытка прорыва повторилась, теперь с обратной стороны купеческого дома. Приклад ударил в стекло, и под звон осколков разразилась бешеная пальба. Пули взрывали снег, ломали ветки кустарника. Какой-то боец охнул и выронил автомат.
– Сержант, Козлова убили! – раздался крик.
Взбешенные бойцы открыли по окну ураганный огонь. Сомнительно было, что против них работали офицеры в высоких званиях.
В здании стонал раненый. Вскоре он замолчал, и несколько минут стояла тишина. Немцы, видимо, терялись в догадках, не могли понять, почему русские их не штурмуют. Они боятся, не верят в свои силы?
– Рус, сдавайся! – прозвучал картавый выкрик. – Вы будете уничтожен! Вам не победить великий Германия!
Ответом на это был дружный смех.
– Милый, ты ничего не попутал? – крикнул Каратаев, и веселье вспыхнуло с новой силой.
Снова все как-то неопределенно зависло. Бойцы недоумевали. Почему бы прямо сейчас не взять эту халупу штурмом? Потом можно будет загрузить пленных в машины и благополучно сделать отсюда ноги.
Шубин тоже так считал, но приказ был недвусмысленным. Окружить и ждать!
«Что ж, возможно, оно и к лучшему. Сколько еще людей погибнет при штурме? Треть бойцов я уже потерял», – подумал он.
Время тянулось раздавленной сороконожкой. Небо и не думало светлеть. Бойцы клевали носами. Если кто-то засыпал, то тут же получал дружеский тумак и начинал ругаться.
Попыток вырваться на волю немцы больше не предпринимали. Скорее всего, силы у них иссякли.
Шубин внимательно следил за зданием, ползал по тылам, проверял посты. Смутную тревогу ему внушали металлические ворота. За ними что-то скрежетало, лязгало железо.
Лейтенанта уколола неприятная мысль:
«В отделе разведки наверняка должна быть рация, даже не одна. Неужели эти немцы не связались с внешним миром, не сообщили о своем положении? Такого быть не могло. Они обязательно отстучали сигнал бедствия. Понятно, что помощь особо не разгонится, но может и прийти, особенно если маршрут отхода совпадет с улицей Луначарского».
Луну закрыли облака. Красиво падали снежные хлопья. Температура повысилась. Это было неплохо.
Ближе к пяти часам утра на востоке опять разгорелась стрельба. Работали пулеметы, с глухими разрывами падали мины. Все это превратилось в непрерывный фон.
Бойцы терпели холод. Состояние замерзания в эту зиму было нормой.
Шубин все чаще поглядывал на часы, боролся с приступами неожиданной паники. Людей у него становилось меньше. Возникало опасение, что в какой-то миг ситуация выйдет из-под контроля.
Справа кто-то завозился. Там зазвучали глухие голоса.
К Глебу подполз сержант Пахомов в шапке, сидящей набекрень. Глаза младшего командира беспокойно поблескивали.
– Товарищ лейтенант, я по вашему приказу тогда людей отправил на улицу Луначарского. Бердыш вернулся, Извозчиков на месте остался. Кажется, колонна сюда движется. Они лязг слышали, гул нарастал. Это же катастрофа, товарищ лейтенант. Если фрицы к скверу выйдут, то нам хана будет. Может, стоит отступить, укрыться в окрестных кварталах, пока всех не потеряли? Решайте, товарищ лейтенант.
– Живо, сержант, бери шестерых бойцов, братьев Ваниных с пулеметом, побольше гранат. Все остальные должны быть предельно внимательны. Бойцов распредели вдоль дороги, пусть спрячутся, подпустят колонну вплотную. Если мы перекроем им проезд, то они вперед не сунутся, будут искать обходные пути. Быстро, сержант. Времени у нас нет. Иначе все накроется ржавым тазом.
Бойцы отползали через одного, выходили из сквера. Товарищи отдавали им гранаты, даже пара противотанковых нашлась. Красноармейцы, пригнувшись, бежали мимо наспех замаскированных полуторок.
Григорий Ванин тащил пулемет. Брат-близнец приплясывал вокруг него, мешался под ногами. Они привычно переругивались.
Глеб не выдержал, припустил за ними, пряча гранаты в карманы. Не мог он пустить столь важное дело на самотек!
Улица Луначарского шириной не отличалась. Одна полоса для движения в каждую сторону. Снежных заносов здесь было немного. Дороги немцы убирали. Сугробы громоздились вдоль дореволюционных двухэтажных зданий с претензиями на архитектурные изыски.
Красноармейцы ныряли за сугробы. Все они расположились справа, чтобы не попасть в своих. Холода бойцы не чувствовали, обливались потом.
Постовым не почудилось. Вражеская колонна действительно приближалась. Немцы выводили из города все, что имели. Их малочисленные арьергарды вели бои, сдерживали натиск Красной армии. Вся боевая техника осталась на полях сражений. По улице шли грузовики. Их было немного. Оборванные пехотинцы устало месили грязь, перемешанную со снегом. За «Опелями» катилась основательно продырявленная легковая машина.
Огонь красноармейцы открыли, когда колонна поравнялась с засадой. Немцы были такие уставшие, что даже сопротивляться толком не могли. Пулеметная очередь повалила несколько человек. Противотанковая граната взорвалась под колесами ведущего грузовика. Фашистов, сидящих в кабине, бойцы посекли свинцом. Выжившие солдаты вермахта попятились, побежали прочь, путаясь в полах длинных шинелей.
Повреждения в моторе были неустранимы. Грузовик встал, густой дым повалил из капота. Из кузова кто-то выпрыгнул, но только поднялся, как пули сбили его с ног. Бойцы перенесли огонь на остальные машины, щедро расточали свинец, бросали гранаты.
Взвилась над сугробом оскаленная физиономия Григория Ванина.
Он строчил из пулемета, орал с надрывом:
– С наступающим, господа! Подходите ближе, поздравлять будем! Подарков сегодня всем хватит!
Он вошел в раж и уже не понимал, что делает.
– Братишка, довольно! – выкрикнул Федор, схватил родственника за шиворот, повалил в снег, отобрал пулемет и стал прилаживать его к глыбе спрессованного снега.
Григорий болтал ногами, плевался снегом, костерил надоевшего братца.
Огонь красноармейцы не сбавляли.
Немцы убегали, отстреливаясь, ныряли за сугробы с обратной стороны дороги.
Головной грузовик красиво горел. Пламя жадно облизывало брезентовый навес, перекинулось на кузов. Машина перекрыла дорогу.
Под вопли старшего по званию водитель второй машины поддал газу, уперся в задний бампер горящего «Опеля», сделал попытку выдавить его на обочину. Но побороть такую махину он не мог, кашлял в дыму, расточал проклятья. Пули разнесли стекла, но в водителя не попали. Он сообразил, что подвергается сумасшедшему риску, закричал от страха, стал выбираться из кабины, но почему-то на ту сторону, откуда велся огонь, принял на грудь порцию свинца и повалился под колеса.
В кабину залетела вторая противотанковая граната, порвала ее как картонку. Теперь уже две машины перекрыли движение, что сделало проезд фактически невозможным.
Водитель легкового «Фольксвагена» судорожно сдавал назад, но уперся в бампер машины с красным крестом, по которой красноармейцы не стреляли. Из легковушки выскочили трое в фуражках, открыли беспорядочный огонь из пистолетов. У одного из них была забинтована голова, и движения он совершал неуверенно. Этот тип повалился сразу. Еще один – когда пытался спрятаться за санитарную машину. Третий перекатился через снежный вал и больше не появлялся.
Санитарная машина стала пятиться. Из кабины выпрыгнул мужчина в белом халате, замазанном кровью, кувыркнулся через снежную гору. Часть пехоты залегла за сугробами, вяло постреливала. В ту сторону полетели гранаты, рвали снег. Над снежным косогором мелькали каски, немецкие солдаты торопились убраться отсюда.
Гранаты все еще летели через горящие машины. Замешкался подтянутый ефрейтор. К сожалению, Глеб не знал его фамилию. Этот парень хотел увидеть результат своего броска. Пуля сбросила его с косогора. Он повалился в яму, неловко вывернул голову.
Шубин стрелял вдоль дороги. Автомат подрагивал в руках. Пулемет Дегтярева продолжал плеваться смертью.
Немцы не выдержали. Их командиру не было резона терять своих последних людей.
За санитарной машиной следовали мотоциклисты, затем опять грузовики. Автомобили отходили задним ходом.
– Надо искать обходную дорогу. Здесь высадился русский десант, и проезда нет! Унтер-офицер Штрауб, прикрывайте отход нашей колонны! – услышал Глеб.
Два мотоцикла протиснулись между сугробами и грузовиками. Солдаты в колясках развернули пулеметы.
Красноармейцы упали в укрытия. Только Федор Ванин вроде ничего не видел, опустошал диск. Презрение к смерти у них, очевидно, было семейным. Или просто дурь такая, стремление покуражиться, покрасоваться. Теперь уже Григорий оттаскивал братца.
Федор брыкался, но опыт по этой части, очевидно, давно наработали оба. Григорий перехватил родственника за пояс, и они покатились под ограду.
Немецкие пулеметчики строчили густо, прикрывали отход своих сослуживцев. В пламени горящих машин было светло как днем. Люди лежали под снежными шапками, заслоняли головы ладонями.
Только красноармеец Карабаш полз по канаве вдоль дороги, вскоре выбрался из опасной зоны, поднялся, побежал вприпрыжку. Поравнявшись с мотоциклистами, он выдернул из подсумка гранату, полез на сугроб. Снег сыпался, Алексей съезжал обратно, но все же вскарабкался, приготовился к броску.
Водитель ближайшей машины уловил движение боковым зрением, но граната уже летела. Она упала между мотоциклами. Мощность взрыва была незначительная, но все цели находились рядом.
Осколки убили не всех. Но когда они разлетелись, Алексей поднялся и начал строчить из ППШ. Мотоциклисту зажало ногу грудой металла. Он страдал недолго. Карабаш испустил облегченный вздох, съехал обратно по сугробу, состроил мину библейского персонажа и застыл.
Поднялись все красноармейцы, которые находились на улице Луначарского, стали стрелять вдогонку отступающей колонне. Сыпалось стекло с разбитых фар, трещал металл. Отходящая немецкая пехота вяло отстреливалась.
– Ну что, наигрались? – прокричал Глеб. – Поздравляю, товарищи, мы критически малыми силами развернули назад целую тучу врагов! Так продержимся же до конца! Даю обещание. Каждый, кто выживет, перейдет на службу во взвод полковой разведки, сформированный мной. Служба будет адская, но почетная! Если, конечно, пожелаете, – добавил он. – Может, вам в пехоте больше нравится. Ведь это так здорово, дойти пешком до Берлина.
Последнее замечание было встречено дружным гоготом.
– Мы согласны, товарищ лейтенант, – сказал ухмыляющийся Косаренко, молодой, но уже лысоватый, с носом, украшенным горбинкой. – Вы нам только одно объясните. В вашем взводе мы до Берлина на гусях-лебедях долетим?
Смех был явно не к добру. Ночь еще не кончилась. До Берлина не один год киселя хлебать.
На востоке снова кипел бой. Фашисты упорно оборонялись. Но это уже не имело значения. Улица Луначарского была надежно перекрыта покалеченной техникой, и все же Шубин оставил на ней наблюдателей. Бойцы бегом возвращались в сквер, где за время их отсутствия не случилось ничего экстраординарного.
Сержант Левитин докладывал, что в здании осталось несколько человек, они ругаются. Видимо, столкнулись сторонники двух позиций. Сдаться в плен или продолжать борьбу? Сторонники второго образа действий там преобладали. Недавно из разбитых окон опять стреляли. Выбраться наружу попыток не было. Красноармейцы много чего про себя услышали. Впрочем, ничего нового немцы им не сказали. Русские свиньи, неотесанные варвары и тому подобное. Один и вовсе загнул на ломаном русском, мол, умереть за фюрера – это счастье и великая честь!
– Жаль, товарищ лейтенант, что мы не можем их сегодня осчастливить, – сказал сержант и сокрушенно вздохнул. – Как вы думаете, наши скоро подойдут? Надоело уже тут мерзнуть.
– Скоро, Левитин. До рассвета подойдут. Что им тут осталось?
