– Она ждет.
Старый офицер открыл дверь машины и вышел. Пока он говорил, Микаэль надел украшение. Выпрямился, чтобы ощутить его вес. Холодный металл и драгоценные камни на груди. Золотая цепочка нашла свое место на изгибах шеи. Наконец-то.
Русский сильно закашлялся, садясь в машину.
– Тогда не будем тянуть?
Микаэль покачал головой.
– Если ты говоришь правду… тогда спасешь немало жизней. – Его голос стал деловым. – С нас причитается.
«БМВ» уехала, а служитель наконец закончил с листьями, поднял мешок и высыпал содержимое на землю. Потом засунул в мешок руку и достал некий предмет. Ледоруб. Капли дождя искрились на стали. Вставляя ключ в замок зажигания «Фиата», он повторил про себя регистрационный номер уехавшей машины.
Глава 3
Подавляющие страх. Успокоительные. Успокаивающие. Дыхательная функция. Жизненная ситуация.
Центральная больница.
Слова разлетались по оконному стеклу. Вырисовывались на запотевшем окне, а следом капли соединялись друг с другом, и оставались видны только голые кроны деревьев, словно выгравированные на угольно-сером октябрьском небе Осло. Лента, прикрепляющая повязку к затылку, дернулась, когда следователь полиции Фредрик Бейер нехотя повернул голову к врачу.
– Анализ крови показал успокоительные вместе со значительным количеством болеутоляющих. И алкоголь. Много алкоголя.
Врач стояла у постели, сдвинув прямоугольные очки на лоб. Она терла красным ногтем переносицу, читая карту пациента. На Фредрика она не смотрела.
– Важнее всего сейчас для вас, вашего психолога и ваших… – она помедлила, посмотрев на двух женщин, сидящих на хлипких стульях в маленькой палате, – … близких, найти причину возникновения этой ситуации. И принять меры. Чтобы она не повторилась.
Она продолжала потирать переносицу.
– Здесь некоторая информация. О самоубийстве и депрессии. – Сказав это, она подвинула пару брошюр к его очкам на ночном столике. И вышла.
Как-то Фредрик услышал, что пациенты сами могут выбирать, какую картину повесить в свою палату здесь, в Центральной больнице. Он удивленно размышлял, кто мог лежать в этой палате до него. Кто в здравом уме выберет картину с двумя скалящимися клоунами, балансирующими на канате над шоссе? Очевидно тот, кому было хуже, чем самому Фредрику. Он попробовал сформулировать шутку, но слова не шли с языка.
Женщина, сидевшая под этой мазней, не улыбалась. Беттина, его сожительница. Она просто пристально на него смотрела. Накинула вязаный кардиган на плечи, как будто замерзла, и пальцами сучила нитку из рукава. Черные волосы ниспадали на лицо.
Тишину нарушила вторая женщина. Элис. Бывшая жена Фредрика. Именно у ее квартиры врачи «Скорой помощи» подобрали его. Там он лежал. Посреди улицы Стулмакергата в районе Грюннерлека, под завязку накачанный таблетками и алкоголем. Там она жила со своим новым мужем, Эриком.
– Да… что случилось, Фредрик? Андреас говорит, что ты казался совершенно нормальным, когда вы разошлись по домам. Это… – голос Элис смягчился. – Это опять из-за Фрикка, Фредрик?
У них двое общих детей. У Фредрика с Элис. Подростки Якоб и София. Но раньше было трое. Фрикк погиб при пожаре, и с того самого дня Фредрик был безутешен. Конечно же. Но прошло много лет. Тринадцать, если быть точнее. Фредрик уже не просыпался каждый день с болью в сердце. Повязка стянула волосы на затылке, когда он покачал головой.
Что же такое произошло тем вечером, почти двое суток назад? Он не помнил. То есть кое-что он, конечно, припоминал. Они с Андреасом в очередной раз завершили расследование по одному из случаев жестокого обращения с детьми. Еще одного в длинном списке дел о семейном насилии, которые доставались им в отделе по борьбе с насилием и преступлениями сексуального характера в полицейском участке Осло. В очередной раз Фредрик покинул здание полиции с зияющей раной на сердце. Они пошли перекусить и взять по пиву, поели и выпили, а потом… потом все смешалось воедино. Какофония голосов, сирен, безграничная усталость и злость. Шум. Он не в силах был разобрать ни слов, ни чувств, ни настроения. До тех пор, пока фразы не начали прорисовываться на оконном стекле, и он пришел в себя тут, в больнице.
– Что ты сказала детям?
Элис поправила хвост на голове. Ему пришло в голову, как непохожи Элис и Беттина. Сожительница щуплая и темная, а бывшая жена полная и блондинка. Разные как по внешности, так и по характеру. В Бетинне была изюминка, узкие, соблазнительные глаза, которые всегда пробуждали в нем желание. Элис же он воспринимал скорее как друга.
– Ничего, – сказала Элис. – Позвоню Софии позже сегодня. А Якоб… его не было дома, он играл концерт на выходных, я думаю, Беттина не…
Фредрик услышал, как Беттина потерла ладони друг о друга. Когда София уехала в Берген учиться, Якоб, которому было шестнадцать, решил, что хочет жить с отцом.
– Нет, – бросила Беттина. – Сам поговори с ним. – Она поднялась. – И все-таки я не понимаю, – начала она, – какого черта ты идешь и ложишься посреди улицы около ее дома. – Она развела руками, бросив на него недоумевающий взгляд. – Словно какой-нибудь умирающий индеец.
– Ты бы чувствовала себя лучше, если бы я умер у нашего дома? – спросил Фредрик.
– Да, – ответила Беттина.
Глава 4
Несмотря на дождь, на земле в Бюгдей все еще лежал тонкий слой снега. Из окна машины Кафа Икбаль наблюдала, как тает белый снег. Остается только серая слякоть, которая исчезнет еще до вечера.
Следователь полиции не торопилась. Подумав о продрогшем портье у ворот резиденции короля, она стала рассматривать фасады Народного музея. Это собрание всякого хлама, крестьянских домов и городских кварталов, снятых с фундаментов и переправленных сюда. Она была в этом музее всего однажды, еще учась в школе, и мысль, посетившая ее тогда, снова пришла ей в голову. Какой белой когда-то была эта страна. Снег, люди, сама еда, которую ели, мука и рыба. Когда наступило время привезти сюда кебабные лавочки? Мечети и фотографию турка на углу?
Путь из центра пролетел так быстро, что салон машины едва только начал нагреваться, когда пейзаж за окном уже сменился жилыми домами и узкими дорогами. Здесь живут богачи этой страны, выставляя благополучие напоказ в виде своих владений. Здесь тирольские виллы соседствуют с домами в стиле функционализма. Это южнонорвежская идиллия на стероидах, патологическое освоение старых денег, нефтяные миллионы, пущенные на ветер, циники и везунчики. Раскрашенное в пастельные тона население с нераскормленными собаками и слишком большими машинами.
У гребня на восточной стороне полуострова на обочине между виллами стоял полицейский автомобиль. Кафа припарковалась за ним и осталась сидеть в машине, слушая стук дождя об алюминиевый кузов.
Она вспомнила свое первое дело об убийстве после того, как пришла в отдел по борьбе с насилием. Тогда она работала на Фредрика Бейера. На этого верзилу. У него был острый ум, но душа становилась все темнее и темнее. Поначалу он ей нравился. Очень. Но что-то встало между ними. Теперь Кафа редко его видела.
Кафа провела рукой по шее вдоль ключиц. Опухоль спала, но все еще болело. Вот черт. Сейчас не время об этом думать. Не сейчас, ведь это дело – особенное. Эта смерть – ее дело. Ее первое дело в качестве главного следователя.
Кафа затянула длинные темные волосы на затылке и взяла дождевик. Двое мужчин в униформе ждали ее у ворот.
– Почтальон заметил что-то неладное, – сказал один из них, широкоплечий парень маленького роста.
Волосатой рукой он указал на почтовый ящик. Кафа прищурилась. Имя было выгравировано изящным шрифтом на медной дощечке: «Герда Тране». Старая вдова восьмидесяти пяти лет, как выяснилось, единственная жительница виллы.
– Почтальон много лет ходит по этому маршруту. Он забеспокоился, когда фру Тране перестала забирать газеты. На входной двери есть такая старомодная щель для писем. Понюхав ее, он позвонил в полицию.
– Вы были внутри?
– Да. То еще зрелище.
Служащий открыл перед Кафой дверь, но вместо того, чтобы войти, она сделала несколько шагов назад. Остановилась, положив руки на талию. Выкрашенная в красный цвет вилла была закрыта для обзора неухоженной живой изгородью из барбариса. Березовая аллея вела прямо ко входу. Дом высокий, хотя по окнам было видно, что там едва ли больше двух этажей. Не кричащий, но массивный и ухоженный. Она предположила, что окна должны выходить на маленькую гавань в бухте Лангвик.
– Дверь не была заперта, – объяснил полицейский, когда Кафа остановилась у входа. Увядшие плетистые розы цеплялись за шаткие шпалеры рядом с дверью. Их следовало обрезать на зиму.
Прихожая оказалась просторной, но облицовочные панели и тяжелые гардины создавали душную атмосферу. Зловоние ударило в нос уже здесь. Кафе больше не становилось дурно от него, но запах всегда доставлял дискомфорт. И в то же время она испытывала трепет. Пожарные не любят пожары. Но они любят их тушить. Так было и у нее.
Осенняя листва с гравиевой дорожки прилипла к сапогам, и, наклонившись, чтобы надеть бахилы, Кафа поймала взгляд полицейского на своей заднице. Значит, он просто стоит там, как будто считает, что она должна поблагодарить его за оказанную помощь. Она рыкнула на него, затем оглядела котсвольдские стекла на двери и подтолкнула ее локтем.
Снаружи дом казался довольно обыкновенным. Но стены холла, однако, поднимались прямо до конька, на восемь-девять метров от пола. Под потолком висела кричаще дорогая люстра. Стены обиты панелями из тика, но эксклюзивную древесину портили кривые гвозди, наполовину торчащие из стены. Их тут, должно быть, сотни. Они вбиты даже в двери. Бледные квадратики, прямоугольники и овалы говорили о том, что на месте каждого из них висела картина или рамка, или что там еще могло быть.
Проникать в сокровенное – это часть полицейской работы. Но когда Кафа ступила на ковер глубокого красного цвета, покрытие, поглощавшее звук и свет, ей показалось, что она вот-вот потревожит святыню. Комната была похожа на мавзолей. Прямо перед Кафой высилась широкая лестница красного дерева с низкими фигурными перилами. Она заканчивалась галереей, протянувшейся вдоль стен холла. Ноги трупа лежали на несколько ступенек выше пола.
Это был мужчина. С лишним весом, средних лет. Черты лица почти не различить, потому что покойник, должно быть, уже пролежал тут приличное время. Он лежал на спине, темно-синие штаны для бега обтягивали раздувшиеся ноги. Под свободной рубашкой виднелась лишенная растительности грудь и вспученная шея. Толстый черно-зеленый указательный палец все еще держал керамическую ручку, а осколки кофейной чашки валялись рядом.
Кафа испугалась, когда полицейский за ее спиной покашлял.
– Похоже на то, что у погибшего глубокая рана на затылке, там, где череп соприкасается со ступенькой.
Кафа наклонилась посмотреть. Светлые волосы приобрели коричнево-черный цвет от запекшейся крови. Кожа синеватая. Обуви на нем не было, только черные теннисные носки, из дырки в одном из них торчал потемневший большой палец.
– Но кто он такой? – спросила Кафа.
Полицейский показал прозрачный пакет с водительским удостоверением. – Микаэль Морениус, – сказал он. – Мужчину звали Микаэль Морениус. Мы нашли удостоверение около дивана в столовой.
Кафа взяла пакет и поднесла его к свету от люстры. Права выданы десять лет назад, на фото был серьезный и худой светловолосый человек.
– А он располнел.
– Аминь.
– Так значит… он упал? Несчастный случай? Но что он делает здесь? Дома у старой вдовы? И где она?
Полицейский покачал головой.
– Поэтому я и сообщил дежурным в криминальном отделе. Фру Тране пропала.
Глава 5
Днем Фредрик ходил гулять с Кресус. А вечерами пробирался на кухню, брал стул и садился у комнаты Якоба. Прикладывал голову к стене, выпрямлял ноющее левое колено и слушал. Прошло две недели с тех пор, как Фредрика выписали из больницы.
Кресус – собака Беттины. Нервный спаниель, с частой диареей. Глаза осуждающие. Грустные, как обычно поправляла Фредрика Беттина, перед тем как поднять его большие очки в стальной оправе на лоб, погладить по усам и сказать:
– Прямо как твои.
Фредрик пытался угадать, не Брамс ли это, но был не уверен. До того момента, когда сын переехал к нему, Фредрик думал, что альт – это просто хобби. Точно такое же, как и его собственные юношеские посягательства на кларнет. Но это было совсем иным. Якоб учился в Музыкальной академии Бенжамина Бюе. Он – талант, говорил про него преподаватель музыки, произнося это слово так, будто оно жгло. Во всяком случае, дополнительные уроки точно жгли тысячные купюры в кошельке Фредрика. Но когда он сидел вот так вечерами, ему приходило в голову, что эта инвестиция все-таки оказалась не самой плохой.
Фредрику как отцу было нелегко рассказать сыну, что таблетки в шкафчике над раковиной – новые разновидности антидепрессантов. Что он находится дома днем, потому что в пьяном состоянии переусердствовал с таблетками. И вот пока он сидел под дверью и слушал, новые и новые оправдания рождались в голове. Но воображаемые диалоги всегда заканчивались одним и тем же: Якоб спрашивал, почему. А Фредрик не мог ответить.
Так что этим вечером Фредрик просто встал и постучал в дверь.
– Ты хочешь знать, почему я не работаю?
– Нам необязательно говорить об этом, пап.
– А я думаю, нам нужно поговорить.
Якоб тряхнул тяжелыми темными кудрями.
– Мама что-нибудь рассказала? – Фредрик попробовал улыбнуться.
– Мы можем поговорить об этом в другой раз? Я не хочу сейчас.
– Ну нет так нет. О чем тогда поболтаем?
– Если хочешь, можешь зайти.
Над столом сына висела фотография собора в Трумсе. Якоб с Софией жили там, пока их отчим не был назначен директором Департамента образования и семья не вернулась в Осло. Треугольное здание церкви со стеклянным фасадом и тонким крестом светилось в зимней ночи. В углу между стеклом и рамкой было втиснуто маленькое фото. Пухлая, приветливая девочка со множеством мелких косичек и веснушками.
– Кто это?
– Никто.
– Никто?
– Да так, одна девчонка в школе. Ирене.
– Вот как, – выдавил Фредрик. – Что играешь?
Якоб закатил глаза. Надел наушники и поднял с кровати неестественно огромную скрипку.
– Кое-что из Брамса. Я аккомпанирую со слуха, – объяснил он, как будто отец явился из Средневековья.
– Можно послушать?
– Тогда сиди тихо, – сказал Якоб, закрыл глаза и стал раскачиваться. Он был почти на голову ниже отца, но мощнее в плечах, полнее телом, фигура досталась от матери. Уже почти взрослый, но только почти. Звук альта был злой, резкий и смелый.
Закончив играть, Якоб остался сидеть в наушниках.
– Теперь можешь идти.
В спальне Фредрика было темно, лишь плоский телевизор перед кроватью освещал пол и стены. Синим и желтым, теми же цветами, что и в студии дебатов на экране. Примерно год прошел с тех пор, как премьер-министром стал Симон Рибе. Теперь лидер партии Хейре стоял и, прищурив один глаз, поучал своих политических противников, рассказывая об оборонной политике. Когда Фредрик скользнул взглядом по экрану, Беттина приглушила звук. Демонстративно вздохнула, когда он не отреагировал. В его голове все еще звучала мрачная и в то же время прекрасная мелодия, которую играл Якоб. Фредрик согнал Кресус с постели. Сел рядом с Беттиной, и она, как обычно, положила голову ему на грудь. Взяла его член. Под темными волосами он различил бледную кожу головы. Он положил руку ей на плечо, на исказившуюся татуировку с орлом, которая всегда так портила ему настроение.
– Хочешь поговорить об этом? – спросила она.
– О бюджете на оборону?
– Нет, – раздраженно ответила она.
Нет. Он не хотел говорить об этом.
Беттина села на него сверху. Он закрыл глаза, но у него ничего не получилось.
