Он снова пожал плечами, на этот раз более явно.
– Кто знает? Развилок предостаточно. И многие из них лишь видимость.
К лавочке подбежал Макс.
– Пап, пошли домой! Здрасте!
– Здравствуй, мальчик, – сказал высокий человек, прикрывая глаза.
В ларьке возле автостоянки я купил карту крепости.
Встретил бы я Ненастоящего дядю ещё раз (услышал бы то страшное пророчество), если бы не сделал этого?
Как тут проверишь?
* * *
Вечером я спросил у Марины о Страшном доме. Она поняла, о чём я говорю, но не могла вспомнить, где именно они его нашли.
– Заброшенная двухэтажка, – пожала плечами жена, – или трёх… в зелени пряталась.
– А рядом что было?
– Вроде ничего.
* * *
На следующий день Макс проснулся рано и поднял нас с Мариной. По телевизору передавали оранжевое штормовое предупреждение, с опозданием – за окнами уже лило, грохотало и выло. Пелена дождя прикрывала грязную, подсвеченную молниями декорацию неба. Макс стоял на подоконнике и смотрел, как ливневый шторм выдумывает работу эмчээсникам.
Через час из-за растасканных ветром туч опасливо показалось солнце.
– Мы с Максом в парк сходим, – сказал я Марине.
– Хорошо. Только сапоги резиновые ему надень. И зонт возьми.
Я вспомнил о предсказании Ненастоящего дяди, только когда увидел на парковой аллее пожарную машину. В ста метрах впереди, задрав головы, стояли три спасателя и усатый мужик в штатском.
Макс оживился.
– А что дяди делают?
Держа сына за руку, я приблизился к жёлто-чёрной ленте, которой огородили участок аллеи напротив теннисных кортов, тоже глянул вверх и присвистнул. С массивного – не обхватить и двум взрослым – дуба сорвали всю кору, оголили ствол от корней до кроны. Пласты коры лежали на траве, висели на ветвях соседних деревьев. А ещё дуб разорвало изнутри.
– Молния? – спросил я у проходящего мимо спасателя.
Тот кивнул.
– Разряд через ствол прошёл. Вскипятил всё внутри, как в чайнике без дырки.
Макс проводил его восхищённым взглядом.
– А что у дяди написано на куртке?
– МЧС. Это спасатели. Ну как, нравится? Хорошо, что в парк пошли?
– Да! Нравится! Пап, а дерево старенькое?
– Да, старенькое. А где кора, знаешь?
– Нет.
– Наверное, молнией сорвало, – закрепляя впечатления, сказал я, – да?
– Да.
– А что дяди спасатели будут делать?
– Не знаю…
– Наверное, будут срезать бензопилой?
– Да! Бензопилой! – ещё больше обрадовался сын. – А лента зачем?
– Чтобы люди не заходили, вдруг что упадёт.
В кармане ёрзал сотовый.
– Сейчас, маленький, маме отвечу.
Марина сообщила, что затеяла уборку, и поинтересовалась, как у нас дела.
– Сейчас тебе всё сын доложит. – Я протянул Максу трубку. – Расскажи маме, что мы нашли.
Макс задыхался от эмоций:
– Мам! Пожарники! МЧС! Дерево!.. Думают, что с ним сделать!.. Наверное, будут срезать!..
Марина позвонила снова через два часа: напомнила об обеде и дневном сне.
Макс не поддавался уговорам.
– Я буду ждать, когда начнут пилить дерево!
– Макс, смотри, кран ещё не подъехал. Это не так скоро. Поспим и вернёмся. Хорошо?
Дерево распилили вечером (от пристального взгляда Макса не ускользнуло ни одной спиленной ветки), убрали – через день. Сын ходил под впечатлением ещё два дня, рассказывал всем про дерево и молнию.
Так сбылось первое предсказание Ненастоящего дяди.
* * *
В следующий раз я встретил Ненастоящего дядю в больнице, после того как мне вырезали желчный пузырь вместе с полуторасантиметровыми камнями. Это случилось через год после нашего (Макс сказал бы «нашиного», я это помню, помню очень хорошо) первого разговора в крепости.
Больнично-диетический июль. В точку, с небольшой поправкой: диетическим стал не только июль, но и все последующее месяцы.
В больницу я попал прямо со дня рождения старого друга: скорая забрала ночью, протрезвевшего, с невыносимыми болями в желудке.
– Решать вам, – с раздражающим безразличием сказал врач после УЗИ.
– А можно как-то избавиться от камней без операции?
– Нет. Но вы можете отказаться. Через месяц или год снова к нам привезут, тогда и прооперируем. Подумайте.
Я думал два дня. Читал информацию в интернете, спрашивал знакомых, советовался с Мариной.
В отделении мне сделали какой-то успокаивающий укол. В «предбаннике» я разделся до трусов, сложил вещи в шкаф, напялил белый чепчик и бахилы до колен. Затем открыл дверь – и попал в операционную. Там мне поставили катетер, капельницу с наркозом, привязали ремнями руки, ноги, надели маску…
В сознание я пришёл уже в палате. Было плохо, как никогда до этого. Тошнило, живот просто разрывало (во время лапароскопической операции в брюшную полость закачали углекислый газ), тряслись руки, дышалось с трудом.
Я понимаю, что в жизни есть уйма вещей пострашнее удаления желчного, но какое мне было дело до этого? Страдаешь здесь и сейчас.
Я не мог контролировать даже глаза.
– Смотри, плачет, – сказала старая медсестра молодой и позвала врача.
– Очень больно? – спросил доктор.
Я кивнул.
– Хорошо, сейчас что-нибудь уколем. Попытайтесь поспать.
Приходила Марина, но я плохо это запомнил.
* * *
На вторые сутки отпустило.
На утреннем обходе мне разрешили сходить на обед. Кормили в больнице «шикарно»: геркулес, манка, жиденькие супы, пюре на воде с рыбой, слабенький чаёк без сахара.
В палате лежали втроём (соседи – с аппендицитом), одна койка пустовала. Неработающий телевизор, четыре тумбочки, два стула для посетителей.
Марина привела Макса. Сын был под впечатлением: больница, врачи, каталки, больные… А папка… а что папка? Я его не винил, просто был рад видеть и слышать.
Марина расспрашивала о диете, которой теперь мне предстояло придерживаться. Пареное, вареное, нельзя острого, жареного, жирного, кислого, солёного. Суточная норма соли восемь граммов – это я запомнил очень хорошо. На Новый год побалуйте себя бокальчиком красного вина. Спасибо.
Мы сидели на скамье в коридоре. Марина держала меня за руку. Я чувствовал себя похудевшим на десять килограммов, что было недалеко от правды. Макс вернулся от стенда, проводил взглядом медсестру, а потом задумчиво посмотрел на меня: маленький серьёзный мужчина.
– Пап, мне снилось, как машина упала в реку.
– Когда снилось?
– Ну, так… когда-то.
«Когда-то» могло с равным успехом означать и «вчера», и «в прошлом месяце», и «год назад».
– И что с машиной? – спросил я. – Утонула?
– Да! И даже помялась!
– В воде?
– Там была стена! И паровоз!
– Ух ты.
Когда Макс отошёл, я спросил у Марины:
– Как он спит?
– С переменным успехом.
В тот год Макс часто кричал во сне, словно не мог выбраться и звал на помощь. Когда мы брали его в свою кровать, то я – разбуженный, со стылым сердцем – обнимал сына, шептал «всё хорошо, хорошо», чувствуя раны от этого неожиданного крика. Я баюкал его и клялся себе, что посвящу всю жизнь тому, чтобы Макс был счастлив, всегда буду рядом…
Я помню кусочки пересказанных сыном снов, помню хорошо. Они одновременно забавляли и пугали («они в клетке, их едят собаки»). Игнорировать их казалось неправильным, верить – изнурительно опасным.
– Всё будет хорошо, – сказал я. – У нас всё будет хорошо.
Вечером появился Ненастоящий дядя. И хорошо уже не было никогда.
* * *
– С вашим сыном случится что-то плохое, если вы не уйдёте, – сказал он.
Меня словно ударили в лицо.
Я сидел на лавке у бокового входа в больницу и смотрел на высокого человека, сквозь него. Сигарета застыла у моих губ, я чувствовал, как их касается фильтр. А ещё я чувствовал – ночь, её приближение. У этой ночи не было краёв.
– Что?
Ненастоящий дядя облизал тонкие губы: маленький острый язык сделал это по-змеиному проворно.
– Вы не должны видеть его, слышать его. Не знаю, как действует старуха (судьба, понял я без слов, или нечто похожее на представление человека о судьбе), но если ваши нити снова коснутся…
Он не договорил. Достал руки из карманов болоньевой куртки, посмотрел на них и снова спрятал.
