Ирина поморщилась, вспомнив, как болела душа после того скандала. Потом, с годами, она нарастила панцирь, научилась лавировать между интонацией и словом, нести груз несуществующей вины и поняла, что все, что не разрешено, – запрещено, а тогда чуть не задохнулась от сознания собственной мерзости. В общем, дорого ей тогда далась та экскурсия, так дорого, что даже сегодняшний день пришлось за нее заплатить, ведь настроение испортилось окончательно.
Вот так, ловим погожие деньки, радуемся солнцу и проклинаем ненастье, и не считаем, сколько часов проводят наши близкие в отчаянии из-за наших походя брошенных слов…
Ирина развернулась, собираясь уходить, но Павел Михайлович придержал ее за локоть:
– Куда же вы? Постоим.
– Работы много.
– Чтобы хорошо работать, надо хорошо отдохнуть, – председатель наставительно поднял указательный палец, – так давайте полноценно насладимся законным обеденным перерывом.
– Давайте. Но работы все равно много.
– Камень в мой огород?
«Сам должен понимать!» – подумала Ирина и засмеялась. Умение завиноватить передается по женской линии из поколения в поколение, никуда ты от него не денешься.
– Ира, бог свидетель, вы моя любимица, и я изо всех сил стараюсь расписывать вам самые простые дела. Разве моя вина в том, что вы превращаете их в процессы века? – председатель засмеялся. – Но на этот раз не волнуйтесь, действительно простое дело я для вас припас.
– Н-да?
– Точно-преточно! Вам даже приговор выносить не придется, только решение.
Ирина нахмурилась:
– Уж не дело ли жен Ветрова вы мне хотите поручить?
– А вы проницательны, – поднял брови председатель суда.
– Павел Михайлович…
– Дело громкое, но простое, – перебил он, – вы будете опираться на компетентное суждение экспертов, лучших специалистов в этой области у нас в городе, а то и во всей стране.
– Что это вся богема мне? – всплеснула руками Ирина. – Вдруг Иванов с Табидзе тоже хотят?
– Не хотят.
– Так и я не хочу! Правда, Павел Михайлович! В конце концов, я люблю смотреть кино и читать книги, поэтому знать, как они делаются, совершенно не стремлюсь.
– По принципу докторской колбасы? – усмехнулся председатель.
– Вот именно.
– Ну уж простите, придется пожертвовать вашим эстетическим чувством ради торжества справедливости!
– Чего это? – буркнула Ирина.
Взяв ее под руку, Павел Михайлович очень мягким тоном заметил, что из всех его сотрудников именно Ирина умеет взглянуть на ситуацию непредвзято, взглядом, свободным от догм и стереотипов, а кроме того, она женщина, стало быть, милосердие и гуманность ей присущи от природы.
Что ж, повода заявить самоотвод не видно, значит, и капризничать дальше смысла нет. Дело и впрямь простое, от Ирины, по сути, всего лишь требуется узаконить профессиональное заключение, сделанное психиатрами мирового уровня, в квалификации которых она уверена на сто процентов. Прямо скажем, задачка не «со звездочкой», поэтому надо вернуться на рабочее место, попить чайку, съесть бутербродик с докторской, кстати, колбасой, и изучить это громкое, но простое дело, о котором она знала, как все ленинградцы, но в подробности предпочитала не вникать, догадываясь, что именно ей придется быть судьей на этом процессе.
Сполоснув чашку, Ирина позвонила домой. Вернувшись с дачи, Егор заявил, что уже взрослый и способен сам ездить в школу и обратно, как делают другие пацаны из его класса. Сердце Ирины сжалось, ведь раньше сын был если не с нею, то под присмотром взрослых, пользовавшихся ее доверием, а теперь он будет сам за себя отвечать. Сможет ли?
Огромный соблазн был заявить, что Егор мал еще, нос не дорос, а мир смертельно опасен, и только безответственные родители, которые не любят своих детей, выпускают их одних на улицу. Очень хотелось напугать, застращать, что без материнского пригляда сын обязательно попадет под машину или в руки преступника, потому что он безалаберный, доверчивый и не смотрит по сторонам. И ничего, что она подорвала бы сыну психику, зато сама не изнывала бы всю первую половину рабочего дня, не в силах сосредоточиться на делах, пока не услышит в трубке голос Егора. Да, наверное, так и надо было поступить, но Ирина решила, что она все равно уже тяжелая невротичка, так пусть хоть у Егора будет шанс вырасти нормальным человеком.
Первые два дня это была пытка, Ирина металась по кабинету, воображая себе всякие ужасы, одновременно проклиная за мнительность, и не могла понять, как лучше – не думать плохого, чтобы не накликать беду, или, наоборот, чем больше ужасов она вообразит, тем меньше случится в реальности.
Только когда Егор по телефону докладывал, что пришел домой, Ирину отпускало, и она становилась трудоспособной. Но человек привыкает ко всему, привыкает и к тревоге, вечному уделу всех матерей. Дети вырастают, уходят в большой мир, который полон опасностей и жесток, но другого-то не существует. Альтернатива только у матери под юбкой…
К концу недели Ирина научилась не замечать своего беспокойства, как, бывает, привыкаешь к гудению трансформаторной будки или к стуку колес, если живешь возле железной дороги.
Однако после двух часов дня все начинало валиться из рук, строчки уголовных дел расплывались перед глазами, и даже дышать становилось труднее, пока Егор не докладывал, что дома, сейчас пообедает и пойдет во двор гонять мяч с пацанами, ибо надо проветрить голову перед тем, как делать уроки.
Сегодня она сама набрала домашний номер, долго слушала длинные гудки, и только когда сердце сжалось от страха, раздался щелчок снимаемой трубки, а вслед за ним голос Егора.
Проинструктировав сына, чтобы, как поест, сразу обязательно шел гулять, пока погода хорошая, Ирина разъединилась.
Ну все, на сегодня главное испытание закончено, можно сосредоточиться на деле. Даже спешить домой не обязательно, потому что Кирилл работает в первую смену и заберет Володю из яселек, а заодно поможет Егору с уроками, если возникнет такая необходимость. Или все-таки поторопиться и отпустить мужа на тусовку с друзьями по рок-клубу? С тех пор как пришел к власти новый молодой генсек, появилось в обиходе новое словечко «ускорение», ударение в глаголе «начать» сместилось на первый слог, а в слове «углубить» – на второй, но ведь действительно все как-то ускорилось, зашевелилось, в том числе и Ленинградский рок-клуб осторожно высовывал «мордочку» из подполья, как весной сурок из норки. Обидно будет, если музыканты перейдут на легальное положение, а Кирилла, стоявшего у истоков рок-движения, оставят за бортом. Да, в последние годы он заматерел, из юного бунтаря превратился в отца семейства, но талант никуда не делся, Кирилл Мостовой по-прежнему пишет прекрасные душевные песни и поет тоже очень хорошо. К слову сказать, приверженность року и протесту против всего сущего нисколько не мешает его друзьям из тусовки быть прекрасными мужьями и нежными папашами. Нет, разная там публика, но в близком окружении Кирилла в основном приличные люди. Сумасшедшие, конечно, как все поэты, но не конченые. Не алкоголики и не наркоманы. Вот тоже зло, о котором начали осторожно говорить вслух после прихода к власти нового генсека. Раньше наркотики воспринимались как что-то экзотическое, как какая-нибудь тропическая лихорадка, которая существует, конечно, но где-то среди диких племен Африки и вероятность с ней столкнуться у тебя нулевая. Да, на загнивающем Западе вроде бы распространено сие зло, и у нас в начале века нюхала кокаин агонизирующая богема, но Великая Октябрьская революция положила конец всем этим безобразиям.
Ирине по долгу службы приходилось знать, что это не совсем так и наркоманы в Союзе есть, но их, слава богу, так мало, что, скорее всего, ты проживешь жизнь, ни разу не столкнувшись с ними.
Она не была уверена, что нужно направлять на эту проблему прожектор общественного внимания, особенно теперь, когда началась борьба с алкоголизмом, ну да кто она такая, чтобы знать, как лучше. Как говорил Гиппократ, афоризмы которого любит цитировать Лида, жена Евгения Горькова, жизнь коротка, путь искусства долог, удобный случай скоропреходящ, опыт обманчив, суждение трудно, и очень может быть, что великий грек имел в виду не только медицину… Разве что у ленивого сейчас нет четкой и ясной программы коренного преобразования государства. Ночью разбуди любого, и он тебе тут же скажет, почему мы живем плохо и что надо сделать, чтобы жить хорошо. Только, увы, в жизни никогда не бывает как надо и как правильно, и стишок «гладко было на бумаге, да забыли про овраги» описывает не частный случай, а всю подлую сущность нашего бытия.
С тяжелым вздохом Ирина потянулась к томику уголовного дела. Обеденный перерыв закончился, пора оставить мысли о судьбах родины и заняться своими прямыми обязанностями.
Посмотрим, что за простое дело ей расписал уважаемый Павел Михайлович…
* * *
Вероника Павлова дебютировала на киноэкране лет пять назад, исполнила роль юной чекистки в приключенческом фильме о первых годах советской власти. Фильм не отличался оригинальностью замысла, мужественные и прекрасные сотрудники ЧК ловили шайку бывших белогвардейцев с переменным успехом до тех пор, пока один из бандитов не признал превосходство коммунистической идеологии и не сдал всю малину с потрохами.
В принципе, стандартная агитка для детей и юношества, но сюжет был выстроен довольно бодро, диалоги написаны живенько, трюки выполнены на высочайшем уровне, замечательные актеры и опытный режиссер помогли дебютантке вполне сносно справиться с ролью вешалки для черной кожаной куртки и портупеи, так что фильм завоевал сердца зрителей, а Веронику пригласили в картину по мотивам рассказов Чехова, и с классикой она не справилась. Когда Ирина, включая телевизор, попадала на этот фильм, а показывали его часто, то, глядя на кривляния Павловой, почему-то испытывала неловкость, будто сама делала что-то стыдное. Конечно, Вероника была красавица, большие глаза, идеальной формы носик, маленький пухлый рот, хорошая фигура, вроде бы все на месте, но при этом она не притягивала к себе взгляды, не хотелось на нее смотреть, как, например, на Ирину Алферову или Софи Лорен. Да, красивая женщина, но какая-то скучная. Если по Заболоцкому, то сосуд, в котором пустота, а не огонь, мерцающий в сосуде.
После этой, мягко говоря, творческой неудачи о Веронике долго не было слышно, пока внезапно ее красивая физиономия не возникла на развороте журнала «Огонек», откуда град и мир могли узнать, что Павлова теперь не просто так, а молодая жена и муза столпа советской драматургии Филиппа Ветрова. Интервью было с ним, но Вероника тоже поучаствовала, рассказала корреспонденту, как помогает мужу создавать шедевры, ну и о том, какой в принципе должна быть хорошая жена, тоже поведала.
Ирина тогда уже вышла замуж за Кирилла, ждала Володю, но все равно зависть и досада чуть не разорвали ей сердце во время чтения того сусального интервью.
Каким секретом, черт возьми, владеют женщины-разлучницы? Как умеют выкорчевать мужчину из семьи? Почему к одним уходят, а другие десятилетиями живут в унизительном положении любовниц, стараются изо всех сил, но так и остаются на обочине жизни?
Ирина вздрогнула от ужаса, подумав, что, если бы не Кирилл, сейчас до сих пор она бы куковала любовницей женатого мужика, меняя верное и преданное служение на торопливое совокупление раз в неделю. Брр…
И ведь не одна она была такая, явление массовое, недаром даже пуританская советская культура откликнулась фильмом «Осенний марафон». Причем ладно были бы профессиональные любовницы, как в старые времена, я тебе удовольствие, ты мне деньги, и до свидания, но ведь нет. Отдаются за пустые обещания, за сказки о великой любви, которая одновременно и цель, и болеутоляющее, чтобы хоть немного смягчить свое невыносимое положение. А самое ужасное, что идут на это не дуры и не проститутки, а наоборот, хорошие женщины, которые в других сферах жизни безупречны и с любовником своим кристально честны.
Откуда это берется? Оттого, что «на десять девчонок по статистике девять ребят»? Да если вдруг ты не слышала этой песенки, что крайне маловероятно, то все равно с молоком матери впитала, что муж – товар дефицитный, на всех не хватит, а без него стыдно. Семья для женщины на первом месте, если не стала женой и матерью, так и рождаться незачем было. Любой ценой заимей себе мужа, укради, высиди, перемани с чужого двора эту скотину, и не смотри, что худородная, лишь бы было… Или оттого, что первый навык, который получают дочери в каждой достойной советской семье, – это умение переступить через себя. Неважно, что ты там думаешь и чувствуешь, какие у тебя моральные устои и принципы, ты девочка, значит, должна быть удобной, уступчивой и «а ну-ка делать, что говорят!» беспрекословно и немедленно. Короче говоря, право дышать нужно еще заслужить. И конечно, боже мой, конечно же ты в ответе за всех, кого приручила, то есть за весь мир. Это правильный афоризм, но для взрослого человека, а ребенку, поданный без должных разъяснений, да еще с романтическим придыханием и закатыванием глаз, исключающим всякий анализ, он просто ломает хребет, вот и все. Особенно, если это девочка, которой чуть ли не с пяти лет объясняют, что она будущая мать, а значит, должна учиться соответствовать высокому званию. Такая девочка очень быстро понимает, что все зависит от нее, ни от кого больше. Нет плохих людей, это ты сама не дожала, не постаралась, не позаботилась, не заслужила. Родители-то неизменно идеальные, а потому нужно равняться и стараться. Вдобавок надо помнить, что и мужа тоже делает женщина, не говоря уже о детях.
«Так и живем, – пробормотала Ирина, осторожно переворачивая страницу дела, чтобы ненароком не порвать тонкую зеленоватую бумагу, – любовница годами, а то и десятилетиями доказывает, что достойна быть женой, жена, которая все знает, из кожи вон лезет, чтобы перещеголять любовницу если не в красоте, то в хозяйственных достижениях и нежности, а потом является такая вот Вероника, которой в детстве мама забыла объяснить, что счастье даром не дается, и в одну секунду отбирает мужика у двух идеальных женщин».
Молодая артистка выдернула драматурга из многолетнего брака, неизвестно, счастливого ли, но дважды благословленного потомством, а имел ли Ветров связь на стороне, следствие не установило. Филипп Николаевич обладал не только обаянием успешного человека, но и чисто мужской привлекательностью, которая с годами не поблекла, а, скорее, наоборот. Широкоплечий, поджарый, с острыми гусиными лапками вокруг лучистых глаз, он выглядел чертовски хорошо, Ирина даже слегка влюбилась в него несколько лет назад, во всяком случае, с удовольствием смотрела интервью с ним по телевизору.
Настоящая фамилия Филиппа Ветрова была Гаккель, и происходил он из семьи известного эндокринолога, профессора, академика и лауреата, поэтому стезя у него просматривалась только одна – в медицинский институт. И действительно, то ли папа был суров, то ли сам юный Филипп искренне хотел стать доктором, но после школы он поступил в Военно-медицинскую академию, отучился и самым честным образом поехал охранять южные рубежи нашей родины. Там его посетила муза, Филипп написал небольшой сборничек армейских рассказов, грустных и смешных, лирических и грубоватых, словом, хороших и разных. Очевидно, предки не одобряли увлечения сына литературной деятельностью, потому что Филипп, во-первых, взял псевдоним Ветров, а во-вторых, не стал просить отца о содействии в публикации, а как простой смертный разослал рукопись по литературным журналам. Откликнулась горячо любимая Ириной «Юность», примерно через год опубликовав два лучших рассказа, а сборник отдельной книгой вышел много позже, сначала в «Роман-газете», а потом и симпатичным крепеньким томиком. Ирина, помнится, прочла его с удовольствием. Если Ветров отождествлял героя с собой, как делает большинство начинающих авторов, то он на военной службе хлебнул лиха, но не унывал и сохранял бодрость духа, несмотря на все тяготы и лишения.
После пяти лет честной службы Филипп Николаевич, тогда еще известный миру как Гаккель-младший, вернулся на «брега Невы» и определился адъюнктом на кафедру внутренних болезней. Может быть, благодаря заступничеству папы, но, с другой стороны, такой карьерный поворот возможен и без всякого блата, за отличную службу в отдаленном гарнизоне.
В любом случае данное кадровое решение оказалось ошибочным, ибо Филипп ничем не обогатил медицинскую науку, а вместо этого строчил пьесу за пьесой, скрываясь за псевдонимом Ветров. По одной из них на «Ленфильме» сделали картину о врачебных буднях, не шедевр, но Ирине нравилось, несмотря на то что Витя Зейда и Лида Горькова, доктора по специальности, при упоминании этого фильма ржали как лошади.
Навострив перо, Филипп Николаевич решил припасть к истокам и обратил свой взор на фигуру вождя. И как-то, черт побери, у него получилось изобразить Ленина не чугунно-кумачовым идолом, а живым человеком, за которого искренне болеешь, хотя тебе прекрасно известно, чем там дело кончится.
Первую пьесу о вожде рискнул поставить Малый драматический. Ирина тогда была еще школьницей, и узнав, что идет с классом в театральный культпоход на пьесу про Ленина, заранее настроилась, что будет дикая скукотища, и они с подружкой накануне спектакля прощупывали классную руководительницу, нельзя ли сбежать в антракте, и получили такое разрешение, как самые примерные ученицы. Получили и не воспользовались, потому что спектакль очень понравился.
После бешеного успеха в Ленинграде началось триумфальное шествие пьесы по всем театрам страны, она удостоилась постановки в Венгрии, Чехословакии и ГДР, и очень быстро появился фильм-спектакль, который Ирина посмотрела с большим удовольствием, хоть прекрасно помнила первоисточник.
Успех пьесы породил общественный интерес к личности автора, Филипп Николаевич вышел из тени, с удовольствием давал интервью, но при внешней открытости умел сообщить о себе крайне мало. Например, о том, что его настоящая фамилия Гаккель и он отпрыск известнейшей медицинской династии, Ирина узнала только из материалов уголовного дела.
Вскоре вышла вторая пьеса про Владимира Ильича, не хуже первой, работая над которой Ветров, видимо, смекнул, что подобрался к святыне слишком близко и дальнейшее очеловечивание образа вождя может выйти ему боком, поэтому переключился на более безопасных персонажей. Писал про Дзержинского, Аркадия Гайдара, Баумана, Софью Перовскую и других героев времен революции, и их плакатные фигуры оживали под его пером, и вспоминалось, что за этими фамилиями не просто символы, не названия улиц и городов, не каменные истуканы, а люди, которые жили совсем недавно, меньше века назад, стремились к великому, боролись за общее счастье, любили, страдали, отчаивались и радовались.
Пьесы Ветрова шли по всей стране, по ним снимали фильмы и телеспектакли, Филиппа Николаевича приняли в Союз писателей и Союз кинематографистов, но слава не вскружила ему голову, и он продолжал втайне от общественности тянуть лямку военной службы. Написал с помощью папы или сам кандидатскую диссертацию, которая, в отличие от пьес, фурора не произвела, получил должность ассистента на кафедре и спокойненько вел больных и обучал курсантов, заслужил в конце концов майора и, как только вышел срок, мгновенно уволился в запас и посвятил себя литературной деятельности.
Что ж, интересный и достойный жизненный путь, и большую его часть Филипп Николаевич прошел рука об руку с первой женой Валерией Михайловной, дочерью другого медицинского академика, Михаила Ивановича Петрова, закадычного друга Гаккеля-старшего.
Валерия тоже продолжила семейную традицию и после школы поступила в медицинский институт. На третьем курсе она вышла замуж за Филиппа, но первенца родила только после того, как получила диплом. Возможно, не получалось раньше, но вероятнее, родители капали на мозг, что учеба прежде всего, сначала закончи вуз, а потом уж детей заводи, подкрепляя эти наставления личным примером. Обе семьи обзавелись потомством в весьма почтенном возрасте, сильно после тридцати. Никуда не спешили, и ничего, вон какие здоровенькие и умненькие детки получились. Смотри, свекровь твоя даже двоих родила, и ты успеешь. Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать.
А если бы Валерия Михайловна так и не вышла замуж, то, надо думать, ей бы безостановочно твердили, что главное для женщины это семья и надо было личную жизнь устраивать вовремя, а не над учебниками корпеть.
Ирина засмеялась, тряхнула головой, отгоняя глупые фантазии. Вдруг мама с папой Валерии – нормальные люди? Ведь встречается иногда такое… Ладно, так или иначе, а Коля Гаккель появился на свет в Ленинграде, когда Филипп уже отбыл к месту службы один, побоявшись подвергать беременную супругу резкой смене климата. Молодая мать с ребенком перезимовали под крылышком родителей и выехали к Ветрову только незадолго до первого дня рождения Коли.
Пока муж служил в Средней Азии, Валерия трудилась терапевтом в местной участковой больничке, а когда семья вернулась в Ленинград, поступила в аспирантуру в медицинский институт на кафедру микробиологии, но учеба вместо трех лет растянулась на шесть, потому что у супругов родилась дочь Алена, а вскоре после этого к Филиппу Николаевичу пришли слава и успех, а вместе с ними и деньги, причем огромные, и это, конечно, соблазн для любой жены. Когда у тебя супруг зарабатывает очень хорошо, ты еще подумаешь и про свой вклад в бюджет, и про самостоятельность, и про то, что женщина тоже человек и может иметь призвание и интересы в жизни, а киндер, кирхен, кюхен – это, на минуточку, позапрошлый век. Но когда муж зарабатывает как десять очень хорошо зарабатывающих супругов, то самой ходить на службу становится уже как-то глупо. Особенно если у тебя маленькие дети, а ты бросишь их ради каких-то жалких копеек, которые в общем бюджете никто даже не заметит. Ладно бы ты еще была гениальный ученый, но тут, видимо, не тот случай, потому что диссертацию Валерия Михайловна так и не защитила. Наверное, работа оказалась настолько беспомощная, что даже объединенной поддержки родителей и свекров оказалось недостаточно. Зато блата хватило на то, чтобы оставить Валерию ассистентом кафедры на полставки, хотя если аспирант не предоставляет диссертацию, то трудоустраивать его никто не обязан. Тут Ирина завистливо вздохнула, ведь это идеальный режим для женщины, успеваешь и домочадцев обиходить, и делом позаниматься, ведь, в конце концов, разве доставят удовольствие модные дефицитные тряпочки и стрижки от высококлассного мастера, если ими не перед кем похвастаться? Может быть, и не хочется другой раз на службу идти, но как представишь себя раскисшей бабой во фланелевом халате, так помчишься впереди собственного визга. Нет, Валерия Михайловна нашла идеальный вариант.
Время шло своим чередом, дети росли, родители старели. У сына Коли откуда-то прорезался абсолютный слух, хотя музыкальность не была сильной стороной его предков ни по отцовской, ни по материнской линии. Всем им медведь на ухо наступил настолько плотно, что они даже не пытались зачислить ребенка в музыкальную школу, как все добросовестные родители Советского Союза, и дар Коли открылся совершенно случайно, благодаря школьной учительнице пения. Тут сообразили, что мальчик пошел в прадедушку Валерии Михайловны, который вроде бы служил в Кировском, тогда еще Мариинском, театре и, видимо, сидел там в оркестровой яме, а не в бухгалтерии, как считало семейство. Восхитились причудам наследственности, вооружили Колю скрипкой, а когда он показал выдающиеся способности, перевели в специализированную музыкальную школу, откуда парень потом без проблем поступил в консерваторию. Получив диплом, Коля каким-то удивительным, можно сказать, непостижимым образом загремел в армию, хотя любой его родственник хоть с маминой, хоть с папиной стороны мог отмазать его легким движением пальца. Неужели парень из интеллигентной семьи руководствовался пещерным принципом «не служил – не мужик»?
Ирина улыбнулась. С другой стороны, у нее семья тоже вроде как интеллигентная, но попробуй заикнись, что тебе не нравится фильм Никиты Михалкова. Сразу тебе ответят, что он служил в армии, значит, правильный мужик, солдат, и нечего тут наводить критику.
После армии Коля поехал работать директором музыкальной школы в славный город Петропавловск-Камчатский, мягко говоря, не ближний свет. Там женился, в браке родилось двое детей, так что хоть Николай и не прибавил славы почтенному семейству, но точно никак его не опозорил и достойно продолжил род.
На дочь Алену медицинской науке тоже не стоило сильно надеяться. Девочка успешно поступила в медицинский, но на втором курсе вышла замуж за курсанта военного училища, в отличие от матери тянуть с приумножением семейства не стала, сразу родила сначала одного ребенка, через год второго и сейчас ждала третьего. Был, конечно, призрачный шанс, что она вернется в институт из затянувшейся академки, но для этого мужу пришлось бы перевестись в Ленинград, бросив блестяще складывающуюся карьеру в Забайкальском ВО. Похоже, девочка из семьи академиков и профессоров так и останется без высшего образования, уникальный случай по нынешним временам.
Что ж, семейная история вызывала симпатию к фигурантам дела. При большом желании можно слегка попенять старшему поколению, что они пристроили детей в наследственную профессию, к которой те были равнодушны. Да, Филипп Николаевич и его жена занимали места, на которые иначе могли бы прийти настоящие энтузиасты и врачи от бога, но, с другой стороны, они хорошо учились и выполняли свои служебные обязанности добросовестно, пусть и без огонька. Представители старых профессорских династий ничем не обогатили медицинскую науку, так и Витя Зейда, человек без блата, тоже очень сомнительно, что совершит в ней прорыв. А младший брат Филиппа Николаевича, например, блестящий хирург, известный во всем городе. Понятно, что папа не сидел сложа руки, наблюдая, как ребенок штурмует приемную комиссию мединститута, помог, но сын, получив поддержку на старте, состоялся в профессии самостоятельно.
Зато супруги, на собственном опыте узнавшие, что такое по родительской указке заниматься делом, к которому не лежит душа, своим детям предоставили свободу. Или нет? Или сын с дочерью потому и уехали на другой конец страны, чтобы оказаться подальше от скандалов и нотаций? Со стороны семья казалась дружной и любящей, а что там на самом деле, поди догадайся.
Наверное, не все было так благополучно, потому что, как только птенцы вылетели из гнезда, вслед за ними потянулся и глава семейства. Не прошло и года после замужества дочери, как Филипп Николаевич развелся с супругой.
Ирине стало не по себе, как всегда, когда она узнавала о разводе пары с многолетним стажем. Когда расстаются молодожены, не выдержавшие вместе и года, это нормально и понятно, и претензии тут больше к их родителям, которые вместо того, чтобы вправить детям мозги и доходчиво объяснить смысл стихотворения «Любовь не вздохи на скамейке», всячески укрепляют в сознании своего потомства идею, что это все было несерьезно, игра и глупость, надо поскорее забыть об этой дуре/дураке и жить дальше. Побег мужа, не выдержавшего ответственности за ребенка, постыден, но понятен. Распад семьи с десятилетним стажем тоже можно объяснить. Вы еще молодые, еще хочется романтики и любви, и работа такая, что не получается эту энергию направить в созидательное русло, а супруга своего знаешь вдоль и поперек, заново влюбиться не получается, вот и начинаются поиски приключений. Но расставаться после тридцати лет совместной жизни? Ирине казалось, что люди, вместе воспитавшие детей, вместе сносившие удары судьбы и преодолевавшие трудности, да в конце концов, просто три десятилетия проспавшие в одной кровати, становятся такими близкими родственниками, что эту связь уже не разорвать.
Или они жили как кошка с собакой, просто умели держать себя в руках?
А может быть, Филиппу Николаевичу надоела размеренная акварельная житуха и захотелось страстей на разрыв аорты? Ведь родительские семьи были связаны крепкими узами дружбы, и дети тоже знали друг друга с пеленок.
Во время следствия Валерия Михайловна вела себя сдержанно, но о семейной истории говорила охотно. Так, сообщила, что у ее родителей долго не получалось завести ребенка, и это, кстати, стало одним из факторов сближения с Гаккелями, у которых тоже не было детей, но там это был сознательный выбор. Юлия Гаккель трудилась рентгенологом, обожала свою работу, читала снимки так, что доктора в ногах у нее валялись, лишь бы она только посмотрела рентгенограммы их пациентов, и хоть не занималась научной работой, но с упоением писала учебники и пособия для практикующих врачей, разлетавшиеся как горячие пирожки. Кроме того, Юлия боялась, что, не слишком скрупулезно соблюдая технику безопасности, хватанула дозу радиации, которая лишила ее шансов на здоровое потомство. Супруги подумывали о том, чтобы взять ребеночка из детского дома, но, естественно, не сейчас, на пике карьеры, а когда-нибудь в далекой перспективе. Петровы тоже подумывали об усыновлении, но еще более вяло, чем Гаккели. Хотелось понянчить малыша, но своего, а не чужого, с непонятно какой генетикой. Хорошее воспитание – великая сила, только когда прикладывается к хорошей наследственности, считали Петровы и в детский дом не торопились. И вдруг Юлия Гаккель забеременела. Растерялась, хотела сделать аборт, но Мария Петрова уговорила ее оставить ребенка, обещав полную помощь и поддержку, даже если малыш родится не очень здоровым, чего Юлия боялась как огня. Мария была рядом с подругой всю беременность, а когда Филипп родился, буквально не отходила от младенца.
И тут то ли гормональный фон сдвинулся, то ли Бог заметил, что Петрова сумела порадоваться чужой радости, то ли еще что, но когда Филиппу исполнилось два месяца, Мария забеременела. А вскоре выяснилось, что и Юлия снова в интересном положении.
Петрова с трудом уговорила ее оставить второго ребенка, и дети появились на свет с разницей в несколько недель, и в знак вечной дружбы и благодарности друг другу матери придумали дать им одинаковые имена.
Мария ушла с работы, посвятив себя воспитанию долгожданной дочки, а Юлия с трудом высидела второй декрет и помчалась на службу, благо доходы позволяли нанимать домработницу и няню.
Когда началась война, Гаккеля с Петровым мобилизовали, а семьи эвакуировали в Кировскую область. Академики устроили так, чтобы жены и дети поехали вместе, но до пункта назначения добралась только Мария с тремя детьми, старенькой бабушкой Юлии, родившейся еще до отмены крепостного права, домработницей и няней. Неугомонная Юлия отправилась в военкомат и получила назначение во фронтовой госпиталь, где и прослужила все военные годы.
Михаил Иванович погиб в сорок третьем, а Гаккель с Юлией после победы вернулись домой, выписали из эвакуации Марию с детьми и домочадцами и зажили практически одной семьей, благо квартиры располагались в соседних домах, а погибший Петров был такая величина, что никто не осмелился отнять или хотя бы частично откусить у его вдовы и дочери жилище. Дети оба дома считали своими и знали, что у них есть мама Юля, энергичная и целеустремленная, которой никогда не бывает дома, но зато с ней весело и она всегда может дать толковый совет, и мама Маша, для которой главное, чтобы ты был сыт, здоров и счастлив.
Филипп поступил в Военно-медицинскую академию, первые два года провел на казарменном положении под строгим присмотром старших по званию, а на третьем курсе слушателям разрешают жить дома, и юный Гаккель вырвался на волю. Родители признали свое бессилие против жизненной энергии нафаршированного тестостероном юнца и приготовились к худшему, но Филипп неожиданно не сорвался с цепи, а повел крайне респектабельный образ жизни, казавшийся пресным даже примерной девочке Лере. Возможно, позволял себе иногда кое-что интересное, но по воскресеньям приходил к приемной матери свежим, аккуратным, благоуханным и с тортиком под мышкой. Вскоре у них с Лерой возник роман, закончившийся свадьбой.
Ирина улыбнулась, вспомнив почему-то фразу «высокие, высокие отношения» из фильма «Покровские ворота». А что, с другой стороны, смеяться? Люди живут достойно, дружно, не изнуряют себя страстями… В чем тут грех? Может быть, Филиппу действительно понравилась хорошая и рассудительная девочка Лера, может, с ней рядом он чувствовал себя хорошо и спокойно, но даже если он женился на ней по указке родителей, разве, положа руку на сердце, это так уж плохо? Что удивительного, если парень, выросший не просто в достатке, а в очень богатой семье, насквозь пропитался буржуазной моралью, и воспринимать брак как сделку было для него совершенно естественно? Филипп не верил в Великую Любовь с Первого Взгляда, зато рос в здоровой семье, где люди относились друг к другу тепло и уважительно, не нуждаясь для этого в каких-то волшебных озарениях. Поэтому ничего удивительного, что он сам решил строить такую же семью с девушкой, которую хорошо знал.
Дружба переросла в любовь и настоящую близость, а через тридцать лет ударил бес в ребро, зашептал, ах, Филипп, Филипп, полжизни прожил, да какое там пол… Помирать тебе скоро, а ты так любви-то настоящей и не знал, страсти не видел, одни улыбки да борщи. В тени сидел, на холодке, а у огня так ни разу и не погрелся!
А может, не такие уж и добрые были Гаккели-старшие и давили на старшего сына, пока он не сдался и не отправился в загс с нелюбимой женщиной. На допросах Филипп Николаевич утверждал, что женился по любви и был счастлив, пока не встретил Веронику, но правда ли это? Состоялся ли брак по взаимной симпатии или все же по холодному расчету? Хорошо, если в этом соглашении участвовали оба, а если только муж? Каково жене узнать, что много лет тебя только терпели и спали с тобой не потому что хотели, а потому что надо, и ласка была фальшивой, а улыбка – неискренней? Ты жила с человеком, надеясь вместе состариться и умереть, а он просто ждал, когда можно будет уйти, чтобы не поссориться с детьми… Это, наверное, самое страшное предательство, и будем надеяться, что Филипп Николаевич если и тихо ненавидел жену все годы постылого брака, то хотя бы нашел в себе достаточно сил не признаться в этом при разводе.
Библия говорит, что муж и жена едина плоть, и так оно и есть, за годы брака, счастливого ли или не очень, люди прорастают друг в друга, понимают без слов. Ведь больно отрываться друг от друга, и раны долго не затянутся, и ради чего терпеть такую муку? Ради влюбленности, которая тебе уже не особенно и по годам? Ради иллюзии, что раз ты с молодой, то и сам молод, и впереди вся жизнь?
Ах эта чертова седина в бороду, бес в ребро… Неужели когда-нибудь и у Кирилла случится такое помрачение, и он оставит жену, которая, кстати, на пять лет старше, ради юной фанатки?
Ирина вздохнула и нахмурилась. Лучше бы Павел Михайлович и дальше давал ей хозяйственные дела! Она уже поднаторела в бухучете, во всяких там накладных, актах и неучтенных излишках, и даже получала удовольствие, вникая в хитроумные мошеннические схемы, а преступления по личным мотивам настраивали обычно на грустный лад.
Она с силой потерла виски кончиками пальцев. Ладно, что будет, то и будет, знать наперед все равно никому не дано. Когда Кирилл захочет с ней развестись, тогда и начнем страдать, а сейчас надо сосредоточиться на семейных перипетиях Ветрова, бывшего Гаккеля.
Итак, драматург покинул семейный очаг после тридцати лет семейной жизни. Покинул красиво, с одним чемоданом, оставив супруге новенькую «Волгу», потому что все остальное и так принадлежало Валерии, к которой Филипп Николаевич пришел примаком.
Он мог бы требовать размена родительских апартаментов, в которых до сих пор был прописан и где теперь жил младший брат с семьей, но делать этого не стал, а приземлился в Вероникиной двухкомнатной квартирке, о какой мечтает большинство советских граждан и которая ему должна была казаться страшной конурой.
Возможно, после многих лет, прожитых в достатке, Филиппу Николаевичу было даже интересно окунуться в студенческую бедность, но наслаждался ею он очень недолго. Гонорары текли рекой, и власти не оставили творца, который своим дарованием вновь заставил народ полюбить героев революции.
Ветров с молодой женой получили отличную квартиру на Петроградской стороне, купили новую «Волгу» для Филиппа Николаевича, а Вероника немного поездила на старой «копейке», отточила водительское мастерство и в январе получила новейшую модель «Жигулей», «восьмерку», прямиком с конвейера.
В общем, жили широко, но Филипп Николаевич, балуя молодую жену, не забывал и про старую – он ежемесячно платил Валерии Михайловне триста рублей, а детям тоже отправлял переводы, не так регулярно, но крупными суммами.
«Какой-то Запад, элементы сладкой жизни, – усмехнулась Ирина, – две машины на семью, хорошие отношения супругов после развода и алименты не на детей, а на покинутую супругу. Просто новое мышление в чистом виде».
Так прошло два года. Валерия Михайловна продолжала работать на полставки, жила одна, но часто летала к детям, благо у преподавателей в высшей школе длинный отпуск, и она еще за свой счет прихватывала.
Казалось, женщина перенесла уход мужа спокойно и с достоинством, и даже зрелище нового счастья Филиппа Николаевича не слишком ее уязвляло.
А от этого нового счастья действительно трудно было увернуться. Ветров регулярно выступал по телевизору, давал интервью в газетах и журналах, и почти каждый раз в кадре присутствовала молодая жена. Или сидела рядом, если выступление записывалось дома у Филиппа Николаевича, или присутствовала на фотографии, а когда уж никак невозможно было ее втиснуть в кадр, то Ветров обязательно сообщал, что Вероника – его муза, источник вдохновения и ангел-хранитель.
Впрочем, новый генеральный секретарь тоже везде ходил со своей элегантной женой, поэтому в современных реалиях наглость Вероники не выглядела такой уж предосудительной.
Блестящее замужество не слишком способствовало взлету Вероникиной карьеры, за последний год она снялась только в одном довольно невнятном фильме, где прославлялась духовность, а потребительское отношение к жизни, наоборот, осуждалось, но понять замысел картины можно было, только зная парадигму советского искусства в целом.
