– «Кодекс Форбидена». Я вам с мамой уже рассказывала, помнишь? Та штука, которую снимали по запискам Лайзиного прадедушки.
– Там вообще всё прилично, – быстро добавила я, – просто главный герой… мой прадедушка… тут как раз арка про то, как они познакомились с моей прабабушкой, и в прошлой серии его возлюбленная едва не погибла от лап оборотня, а потом им долго было не до отношений, но теперь… В общем, вы вошли в тот момент, когда они наконец объяснились, и…
– Привет, Лайза, – вздохнул дядя Ахайр. – Прилично, говоришь? Тогда почему, как я ни войду, у вас на экране то убивают, то насилуют кого-то?
– И вовсе даже не насилуют, а красиво занимаются любовью. В данный момент, – уточнила Гвен. – Просто сериал такой: показывает Викторианскую эпоху и деяния тёмных сил без прикрас. И вообще, на обнажёнку на экране сейчас мода! Это ты ещё не видел, как «Ведьмака» экранизировали – с оргией!
– Вот активирую на твоём графоне родительский контроль, и будут вам Ведьмаки, оргии, Инквизиторы и Лайзины прадедушки, – проворчал дядя Ахайр, отворачиваясь. – Мама зовёт вас чай пить, так что заканчивайте со своим развратом и бегом на кухню.
– Родители, – закатила глаза Гвен, когда глава семейства Хайлин удалился, закрыв за собой дверь. Закинула в рот очередное печенье – за две с половиной серии коробка почти опустела, и в основном её стараниями. – Никогда не замечала такого спецэффекта: если на весь фильм или на весь сериал, который ты смотришь, будет ровно одна постельная сцена, твой строгий папа войдёт в комнату именно в этот момент?
– Не замечала. У меня, если ты успела забыть, нет папы.
В неловкой тишине, расползшейся над нашими головами, графоном и плюшевым медведем, я почувствовала, как в груди снова заворочался склизкий ком тревоги и страха, подзабытый за бедами и драмами людей, живших задолго до моего рождения.
Наверное, меня должно было утешать, что им – моим предкам – приходилось куда хуже. Внезапный отъезд из дому и брошенная практика не сравнятся с тем, что пришлось пережить моей прабабке, и тем более с кровавыми ужасами, которых за свою карьеру наш знаменитый прадед повидал немало. Да только чужие несчастья не отменяют и не обесценивают твои собственные. Даже если ты понимаешь, что на твою долю выпали несчастья куда менее горькие. Когда тебе без анестезии удаляют зуб, лекарь может бесконечно твердить «Радуйся, что не ногу», но это не умерит боли.
И я не знала, насколько страшной в конечном счёте окажется та беда, с которой столкнулись мы.
– …и вообще мне домой пора, – невпопад закончила я, поднимаясь с ковра.
– Что, даже серию не досмотрим?
– Я всё равно это уже смотрела. И задержалась дольше, чем хотела.
Гвен, приуныв, повернула графон к себе; принялась закрывать в браузере ненужные вкладки – и замерла.
– Боги, как же я сразу не вспомнила! – Двумя пальцами взявшись за край экрана, подруга развернула голографический прямоугольник в мою сторону. – Та тварь, которая снилась мне и тебе! Это же Кромешник!
Я пригляделась – и дёрнулась, задев мыском кеда пустую бутылку из-под газировки, заставив её упасть.
Статья была озаглавлена: «Дюнетэни – воплощение кромешной тьмы». Сразу под заголовком располагалась картинка худощавого мужчины в деловом костюме: чёрный пиджак, белая рубашка, галстук-бабочка… и абсолютно гладкое, без единой черты лицо.
– У меня вкладка про него, наверное, уже месяц висит! Кузина ссылку кинула! Его называют Кромешником, говорят, он – порождение Дикой Охоты, охотится на детей и подростков, и за последние годы его видели по всему Харлеру!
– Он что, фомор какой-то?..
– Никто не знает! Только говорят, что вместо рук у него щупальца, живёт он в лесу и забирает детей, которые ушли гулять без спроса!
Поднимая многострадальную бутылку, я качнула головой, успев взять себя в руки.
В первый миг рисунок и правда меня напугал… да только, присмотревшись, я нашла в нём не слишком много сходства с героем моего кошмара. У существа с картинки голова была лысая, пепельно-серая, с язвами и чуть ли не следами гниения на том месте, где у нормальных людей располагалось лицо. И костюм выглядел вполне обыденно: такие продают в любом магазине вечерней одежды.
– Не похож. – Стеклянное донышко звякнуло о дерево, когда я поставила бутылку на стол. – Тот, что мне снился… он весь был из мрака. Ни рубашки, ни пиджака, ни бабочки. И голова была чёрной. Да и щупалец я не заметила.
– Я тоже, – нехотя согласилась Гвен. – Но это же мелочи! Вдруг он умеет облик менять?
– Гвен, ты хоть видела, что это за форум? «Сказки не на ночь». Я пару раз почитывала там байки о клоунах-убийцах, восставших из могилы и отрастивших рога. Если б этот Кромешник-Дюнетэни правда объявился в Харлере и похищал детей, о таком трубили бы во всех новостях, и на уроках духоведения не преминули бы рассказать, что в учебники пора вносить изменения. Я скорее поверю, что Повелитель Кошмаров сверхурочно выехал в наш бренный мир, чем в какого-то сетевого монстра.
– И то верно. – Свернув экран графона, разочарованная Гвен кинула его на кровать. – Ладно, идём. Я тебя провожу.
Из комнаты выходили в молчании, перед уходом всё же заглянув на кухню. Сбегать, не попрощавшись с родителями Гвен, было бы совсем уж невежливо. Мне стоило немалых усилий убедить тётю Лэйн, что маме срочно нужна моя помощь в одном деле, так что одну чашку её восхитительного мятного чая с персиковым пирогом я всё-таки выпью, но потом – сразу домой; дядя Ахайр пробовал поддержать любимую супругу и задержать меня на ужин, но не слишком рьяно: первый день рабочей недели явно выдался для отца Гвен не самым простым, и даже любимый пирог он жевал с усталым видом.
– Спасибо за угощение, – расправившись с десертом, сказала я на прощание, тоскливо думая, что в следующий раз приду в этот дом и посижу на этой кухне не скоро. – За ваши кулинарные способности, тётя Лэйн, многие шеф-повара душу бы фоморам продали.
– Льстите вы мне безбожно, мисс Форбиден, но я не против, – улыбнулась мама Гвен. – Ждём тебя завтра. Ахайр заказал мне клубничный торт, думаю, ты от него тоже не откажешься.
Я только кивнула, прежде чем отвернуться: слишком совестно было глядеть в их длинные добродушные лица.
– Завтра же как обычно? – открывая передо мной входную дверь, спросила Гвен.
– Да. В полдень у моего дома.
Каждая новая ложь давалась всё тяжелее.
– Тогда до завтра.
Меня сердечно обняли за плечи – вынудив сглотнуть ком в горле, прежде чем обнять подругу в ответ. Тут же, разорвав объятие, шагнуть вперёд, на крыльцо: так торопливо, точно меня могли удержать.
Шагая по дорожке мимо кустов садового жасмина – прочь от домика с камышовой кровлей, словно сошедшего со страниц старинных легенд, прочь от тепла и уюта, на пару часов заставивших забыть и о неведомой опасности, и о безликой тьме, и о том, что ждёт меня завтра, – я ни разу не обернулась. Ни до того, как услышала стук захлопнутой двери, ни после. Как никогда остро понимая, насколько дорога мне и наша дружба с Гвен, и эти сериальные вечера, и трапезы с её родителями, такими гостеприимными к замкнутой человеческой девчонке.
Надеюсь, когда всё это безумие закончится и я вернусь в Мойлейц, я смогу объяснить Гвен своё исчезновение. Надеюсь, она не обидится на меня настолько, чтобы больше мы никогда не собрались за обеденным столом в её доме.
…если я вернусь…
Я вдохнула жаркий золотистый воздух, подкрашенный солнцем, клонившимся к верхушкам невысоких яблонь в садах, – и, оглядевшись по сторонам, перебежала дорогу, спеша к дому.
Когда я толкнула калитку, Эш сидел на веранде, уткнувшись в свой графон. Наверное, читал что-то: типичное агрегатное состояние моего брата.
– Ты собрался? – спросила я, взбегая по деревянным ступенькам. – Как мама?
– Утрамбовал чемодан ещё ночью. – Эш не отрывал взгляда от экрана. Выразительности в его голосе было так мало, что в иных мраморных глыбах отыщется больше, особенно в тех, что побывали в руках умелого скульптора. – Мама весь день притворяется спящей. Даже не ела.
– Эш, если мама не выходит из комнаты, это ещё не значит, что она притворяется. Она плохо себя чувствует и вполне может на самом деле целый день…
– Я время от времени проверяю её странички в соцсетях. Она была онлайн – даже не раз. И точно спит не целый день.
Я растерянно уставилась на корявые яблони за спиной брата: старые деревья росли на участке, уже когда мы его купили.
– Но зачем…
– Хотел бы я знать. Осмелюсь предположить, что она по каким-то причинам не желает со мной разговаривать.
Я нахмурилась. Взялась за ручку входной двери – но, вспомнив кое-что, обернулась.
– Эш, тебе сегодня ночью кошмары не снились?
Брат резко вскинул голову:
– Чёрный человек без лица?
Мы смотрели друг на друга – и склизкий ком, жабой поселившийся в груди, вновь дал о себе знать.
– Он и Гвен снился. – Я сжала дверную ручку до боли в ногтях. Даже если это действительно проделки Повелителя Дикой Охоты, после случая на дороге считать происходящее простым совпадением я уже не могла. – Что за фоморщина?..
– Не знаю. – Эш вновь опустил взгляд на экран. – Но предполагать, что она не связана с нашим неожиданным бегством, глупо.
Какое-то время я смотрела, как он читает – или пытается читать, чтобы не ввязываться в разговор, который всё равно не мог дать никому из нас ни успокоения, ни желанных ответов. Потом, рывком провернув ручку, вошла в дом.
На то, чтобы скинуть кеды и дойти до маминой комнаты, ушло не больше минуты.
– Я знаю, что ты не спишь, – толкнув дверь, с порога требовательно произнесла я.
Солнечный луч, пробиравшийся в комнату сквозь щель между закрытыми шторами, рассекал полумрак узкой золотой полосой. Мама лежала в кровати, отвернувшись к стене. Рамки с нашими детскими фото поблёскивали на комоде, чистый письменный стол ждал, когда за ним начнут работать; в стеллаже покоились на полках контейнеры с костями, картами и поделочными камнями, готовые к моменту, когда их хозяйка начнёт разгребать маленькую очередь из скопившихся заказов.
Если в моей спальне царил бардак – отражение того, чем стремительно оборачивалась моя жизнь, – здесь всё оставалось в идеальном, заведённом, привычном порядке, зрелище которого сейчас казалось невыносимым.
– Я понятия не имею, что происходит, – приблизившись к кровати, продолжила я, – но ты должна…
Мама повернулась так, словно ждала этого момента весь день.
Когда я увидела её красные, опухшие, безнадёжно заплаканные глаза, все невысказанные слова замерли у меня в горле.
– Ты вернулась. – Мама села. Вцепившись в мои руки, вынудила сесть на край кровати; обняла крепко, будто цеплялась за собственную жизнь. – Лайза, я так боялась… так боялась, что ты…
Судорожный вздох, прервавший фразу на середине, не мог быть не чем иным, кроме как всхлипом.
…мне вдруг вспомнилось, как полгода назад у меня воспалилось ухо. Оно разболелось посреди ночи, когда звонить лекарям было уже поздно, а без опасности для жизни ни один не согласился бы принять экстренный вызов. В ухе стреляло так, что я не могла заснуть. Обезболивающее не спешило помогать. Обычно я стоически переношу недомогания, но тут, в конце концов, расплакалась; тогда мама обняла меня – так же, как сейчас – и легонько укачивала, пока я плакала у неё на плече, словно мне снова семь и я реву, рассадив коленку.
Мама всегда защищала меня. Поддерживала. Утешала, когда я плакала. Это я была слабой, а она – тем, кто может оберегать.
Теперь мы поменялись местами, и это выбивало последние опоры из-под моих ног.
– Мам, что… что происходит? Скажи мне, я… просто… чёрный человек…
– Ты видела его? – Она резко отстранилась; на щеках блестят мокрые дорожки, но между припухших век – ни следа слёз. Будто и не было их. – Человека без лица?
…нет, всё-таки сильная здесь совсем не я.
– Сегодня ночью. Во сне. А потом наяву… кажется. И Эш тоже, и Гвен…
– Гвен? – Серые глаза напротив моих расширились, явив полопавшиеся сосуды во всей красе. – Она-то тут при чём?
– А при чём тут мы? – я почти кричала. – Мам, этот монстр… я чуть под мобиль из-за него не попала! Он охотится за нами? Что он такое?
– Мобиль, значит. – Я ожидала в ответ чего угодно, но только не странного, пугающего удовлетворения, проявившегося в её лице. – Понятно. А спас тебя сид?
Ошеломление сбило даже тот рваный пьяный ритм, которым обернулись моё сердцебиение и дыхание после всего, прозвучавшего прежде.
– Откуда ты…
– Я хотела бы сказать тебе, Лайз. – Мама вытерла щёки тыльной стороной ладони. – Всё рассказать, с начала и до конца. И рассказала бы, если б только могла… но это знание опасно. Оно убивает того, кто его носит. – Меня взяли за плечи, глядя мне в глаза так пристально и мягко, словно надеялись этим взглядом вложить мне в голову то, что невозможно было передать словами. – Вы не должны знать того, что знаю я. Не должны знать ничего об этой твари. Иначе с вами случится то же, что сейчас происходит со мной. Понимаешь?
– Так твоё недомогание… из-за этого?
Когда мама кивнула, я накрыла её руки своими. Зажмурилась – всё ещё недоверчиво.
…любая магия основана на преобразовании энергии. Но чтобы что-то преобразовать, вначале нужно это увидеть – и понять. И то, что я пыталась сделать сейчас, очень походило на работу с картами или с костью: нужно просто забыть о том, что находится в твоей руке или сидит рядом с тобой на кровати, увидеть не камень и не человеческое тело, а сгусток энергии, плещущейся в нём. На уроках работы с энергией живых организмов я редко получала что-либо выше восьмёрки, ибо просканировать такую сложную вещь, как живой источник силы (пускай пока мы упражнялись только с мышами), у меня каждый раз выходило с трудом; но сейчас я обязана была убедиться.
Наверное, с минуту я лишь хмурилась да досадливо стискивала зубы. Затем руку согрело живое тепло чужой энергии, и перед закрытыми веками вспыхнула долгожданная картинка: золотистые очертания маминого тела.
Любая болезнь видится острым, лихорадочным сиянием – особенно в области того органа, что поражён ею сильнее всего. Любое проклятие похоже на паутину, облепившую человека снаружи: плотная сеть враждебной смертоносной энергии. Но мама… она просто угасала. Блеклое, тускнеющее золото того, кто на ровном месте потерял большую часть своих жизненных сил; уже потерял – и продолжает терять. И не было болезни, которую можно вылечить, или проклятия, которое можно ликвидировать или просто вытянуть прочь.
Что же…
– Вы должны уехать на рассвете. В Фарге вы будете в безопасности, обещаю. – Мамин голос был тихим и деликатным до непривычности. – Собери свой чемодан, Лайз, и мы поужинаем. Все вместе. Поговорим о чём угодно, кроме вашего отъезда, – в долгих проводах лишь больше слёз. Хорошо?
Картинка, сияющая золотом в черноте, пропала одновременно с тем, как мои руки безвольно опустились. Не плакать, только не плакать… Ты должна быть сильной, Лайза. Такой же сильной, как она.
Мама должна знать, что ты тоже можешь быть тем, кто оберегает: и Эша, и саму себя.
– Хорошо.
Отстраняясь, я не стала спрашивать, действительно ли мне почудилось невысказанное «в последний раз». Слишком боялась услышать ответ. И, покинув комнату, лишь на пару минут прислонилась спиной к прохладному дубу закрытой двери, кусая костяшку большого пальца, будто это могло умерить жжение в глазах и предательскую дрожь, которой отзывались на моё отчаяние судорожно сжатые губы.
Как ни странно, действительно умерило.
…тогда, конечно, я ещё не в полной мере поняла то, что отчётливо осознала много позже. Вернее, в тот момент я категорически отказалась это признавать, цепляясь за такую глупую, такую детскую надежду на то, что всё каким-то волшебным образом будет хорошо. Но в действительности именно в ту минуту я впервые осознала: никакого маминого звонка на графон, который на полдороге в Фарге велит нам разворачиваться и ехать домой, не будет.
Как и каких-либо её звонков – когда-либо впредь.
* * *
К моменту, как я закрыла крышку чемодана и застегнула её на кодовый замок, за окном густели летние сумерки. Да, порядком я провозилась… Сами вещи собрались быстро. Куда больше времени потребовалось, чтобы приступить к сборам, предварительно загнав дурные мысли, упорно лезшие в голову, в самый пыльный чулан собственного сознания.
Когда я вышла в коридор, под белёным потолком и деревянными арками носился запах чего-то вкусного, пряного, с оттенком розмарина, поманившего меня на кухню.
Мама всегда готовила так, что мне казалось, будто она танцует. Вот и сейчас: шаг до шкафчика со специями, привстать на цыпочки, опуститься, вернуться назад. Изящно приподнять руки, крутя мельничку с приправами. Поклон – вернуть противень с мясом в духовку. Выпрямиться. И всё под тихую, едва различимую песню, которую она мурлыкала себе под нос.
Песня, которой в детстве, где не было ни загадочных угроз, ни чёрных тварей, меня усыпляли не раз.
– Нет, не зови, не зови за собой…
Странно. Кровь сидов текла во мне, но изысканность каждого, самого обыденного движения, присущая обитателям Эмайна, скорее досталась маме. Впрочем, неудивительно: в роду Форбиден когда-то уже затесались сиды, и наш легендарный прадед, жизнь которого теперь служила основой для сериалов, щеголял серебристой шевелюрой дин ши.
Понимаю, почему отец увлёкся подобной красотой.
– Закончила? – Заметив меня, мама осеклась; она причесалась и оделась, сменив ночную рубашку на вельветовые штаны и лёгкую кофту, и сейчас выглядела лишь немного бледной. Это ободряло. – Отнеси чемодан в мобиль, – распорядилась она, помешивая что-то, кипевшее в кастрюльке на плите. – Эш со своим уже разобрался. Заодно укроп нарви для картошки… если не трудно.
