– Всё, отпускаем.
Кошка это приняла на свой счет и первой отпустила нос. Хозяева отпустили кошку одновременно, и тут дама рухнула в обморок. К счастью, позади нее стоял Вовчик, который успел подхватить ее на руки, вынести из кабинета и посадить на диванчик в коридоре. Градус безумия ситуации повысился. Теперь Лена останавливала кровь хозяину, а я приводил в чувство хозяйку. Вовчик гладил кошку, а она спокойно взирала на все происходящее.
В конце концов кровь была остановлена, хозяйка пришла в себя, они расплатились и втроем отправились домой. Мы дружно выдохнули и расслабились. Но наше спокойствие продолжалось недолго. Через пять минут дверь открылась, и вся троица опять появилась на пороге.
– Что теперь? – спросили мы хором.
Хозяин помялся несколько секунд и начал:
– Понимаете, я жене заказал в Германии новую машину, и вчера нам ее привезли.
– Ага, и вы хотите нас на ней прокатить за то, что мы вас троих спасли?
– Почти. Сегодня, когда все случилось, я впопыхах схватил с тумбочки первые попавшиеся ключи. В гараже мы сели в ту машину, которая открылась от пульта в руках. Мы приехали сюда, я нажал на пульте какую-то кнопку, и машина закрылась. Сейчас мы вышли и поняли, что это та самая новая машина. Судя по всему, я нажал не на ту кнопку, и машина полностью заблокировалась и ни на что не реагирует. Я не знаю, что делать.
– Так вот вам телефон, позвоните в сервис, и вам скажут, что делать.
– Телефон сервиса остался дома.
– Так вызовите такси и поезжайте домой.
– Дело в том, что ключи от дома и пульт снятия его с охраны в машине. Там же и мобильник.
Мозг начинал медленно закипать.
– А что еще у вас случилось? Рассказывайте сразу, не томите.
– А еще я так припарковался, что заехал передним бампером на наст, и теперь не могу стронуться с места, не оторвав бампера.
Пока хозяин все это рассказывал, он вслух прикидывал цены на все манипуляции, которые ему предстояли, а Вовчик на калькуляторе суммировал, на сколько же мужик попал. Энтузиазм рассказчика угасал с каждым новым нулем. К концу повествования высветилось шестизначное число, только не сто тысяч, а гораздо ближе к семизначному.
Я уж и не знаю, хорошо это или плохо, но, когда хозяйка падала в обморок, она благодаря Вовчику не успела удариться головой, и потому смогла вспомнить телефон их горничной, которая жила неподалеку и имела и ключи от дома, и пульт снятия его с охраны. Минут через десять горничная приехала.
После того как клиника опустела, наступила секундная тишина. И тут мне на глаза попался калькулятор с окончательной суммой.
– Ни хрена себе подстригли колтунчик, – невольно вырвалось у меня.
По дороге в Монреаль…
Я сидел в аэропорту Франкфурта-на-Майне, ел вкуснейший брецель и запивал его замечательным немецким пивом. Ну привычка у меня такая: когда я в Германии, обязательно ем брецели и пью пиво.
Настроение улучшалось с каждым глотком. Я лечу в Монреаль. Позади три с половиной часа перелета из Москвы, проведенные во сне, однажды прерванном ради плотного завтрака стюардессой пунктуальной «Люфтганзы». Впереди еще шесть часов, и я приземлюсь в своем любимом городе – Монреале. Последние годы я перестал любить Москву. Это больше не моя Москва, в которой я родился и вырос, это чужой город. Москва стала похожа на шестнадцатилетнюю деревенскую модницу, которой дали много денег и запустили в супердорогой магазин, разрешив покупать все, что она считает красивым и модным, но она предпочла дешевый вещевой рынок. Результат под стать тем, кто этой «красотой» восхищается. А вот Монреаль… Он стал родным. Через шесть часов я прилечу в декабрьский мороз, в абсолютно белый от снега, залитый солнцем Монреаль, над которым почти всегда голубое небо.
Монреаль – это Париж Северной Америки, он прекрасен в любое время года.
После долгой морозной и снежной зимы вдруг наступает короткая, буквально на две-три недели, весна. Буйство красок и пьянящих ароматов. Цветет и благоухает даже метла, забытая на участке. Яблони, груши, сливы, магнолии, китайская яблоня, еще какое-то дерево, усыпанное желтыми цветами, название которого я так и не могу запомнить. Масса разных весенних цветов, сирень и зеленая трава. Чума! Третьи выходные мая – дни массовых посадок всего того, что только хочется посадить. До этого времени может выпасть снег.
Весна моментально превращается в лето. Лето жаркое и влажное. Но дышится легко: очень много в городе зелени, да и воздух чистый. Из двух вечных московских вопросов – откуда берется пыль и куда деваются деньги – первый здесь отпадает сам собой. Ну нет в Монреале пыли.
Народ распаковывает «барбекюшницы», кто у себя на участках, кто на балконах. Запах жареного мяса не накрывает удушливым смогом все вокруг, а становится легкой частью летней жизни города, как и хорошее вино на открытых террасах кафе. А в сентябре наступает длинная и теплая осень – «индейское лето», так тут называют это время. Монреальцы у себя во дворах еще купаются в бассейнах, ходят в шортах и легких платьях. Залезешь в такую погоду на Мон-Руаяль, который, как пупочная грыжа, возвышается над всем островом Монреаль, и наслаждаешься видом города, смотришь, как течет река Святого Лаврентия, а под ногами на склонах Мон-Руаяля и в городе буйство красок осенней листвы. Описать это просто невозможно, слов не хватит. Осень в Монреале нужно видеть самому. Каждый раз мне кажется, что психиатр по мне точно плачет, потому что даже в горячечном бреду невозможно представить эту красоту.
И ко всему этому добавляется французская речь, которая полностью диссонирует с представлением о Северной Америке. Вот туда-то я и лечу.
…Первая вспышка памяти
Мысли приходят в голову быстро, гораздо быстрее, чем летит свет. Мысль, посетившая меня, просто озарила мое полусонное сознание. Она не блистала новизной, но ее сверкание было под стать блеску хирургических инструментов перед началом операции.
– А не выпить ли мне чего покрепче?
Мысль оказалась своевременной, тем более что она не нарушала «Правил правильного питья», в которых головной болью и тяжелым похмельем многих поколений написано, что градус можно, а подчас и нужно только повышать. Поэтому, заказав еще сто пятьдесят виски, я вальяжно откинулся на диван.
Без тоста пить нельзя. Даже с утра пьешь за собственное здоровье, а тут… Я пожалел, что у меня нет отрывного календаря. Там всегда можно найти повод.
«Кстати, – меня неожиданно пронзила вспышка памяти, как в рассказе Жванецкого, – сегодня же первое декабря. Аккурат в этот день в уже далеком 1989 году мы с друзьями открыли первую в Москве частную ветеринарную клинику».
Итак, тост был готов.
«За мир, за дружбу, за ветеринарную службу!» – так начинал каждое наше застолье один из нас, доктор Бычков, который окончил военно-ветеринарный факультет нашей родной Московской ветеринарной академии. Причем делал он это всегда лихо, подняв правый локоть на уровень воображаемого погона. У меня, конечно, так залихватски не получалось, да и народ в аэропорту неправильно бы меня понял, но заветные слова я сказал и сделал добрый глоток.
Виски разливался по организму, и начались воспоминания. Нас было четверо друзей: Владимир Иванович Бычков, Александр Юрьевич Саломатников, Дмитрий Игоревич Коропов и я. С Димкой мы были одногруппниками, а вот с Вовкой и Юрьичем мы познакомились на Мосгорветстанции, где Бычков руководил отделом ветпомощи на дому, а Юрьич работал главным ветеринарным врачом станции. Димка с Вовкой были потомственными ветеринарными врачами, а мы с Сашкой пришли в ветеринарию, как тогда писалось в звонких комсомольских реляциях, по зову сердца.
Доктор Бычков попал на станцию после того, как комиссовался из армии. Однажды он осознал, что служба в рядах родной краснознаменной и легендарной пагубно влияет на его печень, и сразу же нашел у себя какую-то неизлечимую болезнь. Надо сказать, что печени стало легче, но ненамного.
Доктора Саломатникова жизнь занесла на станцию после работы главным ветеринарным врачом совхоза в Карелии. Дело в том, что Сашка женился, еще учась в академии, и у них с Татьяной родился сын. Юрьич правильно рассчитал, что на пятом курсе у них должен появиться второй ребенок и тогда он не пойдет в армию после окончания вуза. Но, судя по всему, он перестарался, и у них родилась двойня. Вот после этого он и уехал на три года в Карелию.
Мы же с Димкой попали просто с корабля на бал. Еще учась в академии – на работу в самое крутое тогда ветеринарное место Москвы. Словом, жизнь удалась у всех нас.
На Юннатов, так тогда коротко называли Мосгорветстанцию, было непаханое поле деятельности. Не зная ничего, мы брались за все. Читали медицинские книги, пытали знакомых медиков глупыми, с их точки зрения, вопросами, но потихоньку накапливали знания. К сожалению, «все имеет свой конец, свое начало».
Я сделал еще один глоток.
После окончания академии в 1987 году, отмазавшись от распределения в совхоз «40 лет без урожая»[1 - Название придумано автором.] Зарайского района Московской области, я попал на работу в тогда еще научно-исследовательский институт проктологии на «беременную» ставку заведующего экспериментально-биологической клиникой.
Сейчас я вспоминаю когнитивный диссонанс, возникший у меня в голове, когда я первый раз пришел в клинику, которой мне предстояло руководить.
Такого мне не могло присниться даже в самом смелом сне. Это была современная, только что отремонтированная хирургическая клиника, готовая к проведению самых сложных операций. Стационар с удобными клетками, войдя в которые можно было работать с собаками. Отдельные помещения для больших и мелких грызунов. А операционный блок! Да, именно блок, а не замызганный кабинет, в котором велся прием и тут же делались операции. О таком я даже не читал, не говоря уж о том, чтобы нам рассказывали в академии. Предоперационная, где животное подготавливалось, а врачи намывались[2 - Намыться на операцию – по правилам помыть руки перед ней. Размыться – помыть руки после операции.] и одевались на операции, операционная с двумя столами, прибором для электрокоагуляции, аппаратом искусственной вентиляции легких, аппаратом для ингаляционного наркоза, подводкой кислорода, аппаратом УЗИ, эндоскопом, который при необходимости приносили сверху из института, рентгеном. Инструментов было столько, что я просто не знал девяносто процентов их названий и предназначения. Инструменты, как и операционная одежда, после операций относились в стерилизационную института и возвращались запаянными в пакеты, полностью готовыми к очередному использованию. И самое главное, мечта многих ветеринаров того времени – зеленые операционные пижамы. Вход в операционную разрешался только в масках. Институтская лаборатория круглосуточно делала все необходимые анализы. И еще, что немаловажно, у меня был собственный вход с улицы. Словом, это был сон. И все это простаивало, потому что деньги на науку закончились.
Это сейчас есть множество клиник, которые гораздо лучше по оснащению, а тогда таких было только две: одна, которой руководил я, а другая располагалась в Онкологическом центре на Каширке, и ею руководил мой хороший приятель Владимир Никифорович Митин.
Мои друзья вскоре уволились с Мосгорветстанции и занялись частной практикой. Это все было здорово, но наши пытливые умы не могли работать в режиме обывателей. Однажды Владимир Иванович, лихо закинув локоть и произнеся традиционный тост, открыл наше очередное собрание. По мере опустошения бутылки и перспективы появления на столе второй повестка вечера плавно сместилась в сторону вечного русского вопроса «Что делать?». Вернее, «Что будем делать?». Все вокруг, вплоть до туалетов, фонтанировало кооперативами, а мы вот так сидим.
В те времена каждому кооперативу был необходим гарант. Как я понимаю, это какая-то контора, которая давала гарантию, что ты не полный идиот, и подставляла свою задницу, если ты таковым оказывался. Контора должна быть профильной, и мы понимали, что даже в голодный год за мешок лука Мосгорветотдел не станет с нами сотрудничать. Решение пришло само собой. А что, если нам «упасть» под Росохотрыболовсоюз? Там за эту идею сразу уцепились. Охотники знают толк в собаках и дорожат ими. Поэтому им выгодно иметь свою ветеринарную клинику, которой они могут доверять. Тем более что на ветеринарную службу им не требовалось получать никакого разрешения, в некоторых охотхозяйствах и региональных охотничьих союзах уже были свои ветврачи. Я думаю, что ни одному человеку в голову не могло прийти, что так просто можно было начать заниматься в Москве лечением собак и кошек, не подчиняясь никому.
Следующий вопрос, который надо было решить, – это помещение. Клиника же должна где-то существовать. Начались лихорадочные поиски. Причем мы не знали, что мы ищем и что нам надо. Хотя как раз знали и понимали. Понимали, что это несбыточная мечта, так как нормы того времени были очень строгие и об открытии клиники в помещении, специально не приспособленном для работы с животными, не могло быть и речи.
Как-то, сидя на работе и не зная, чем заняться, я представил себе, как наша клиника работает в подведомственном мне помещении и как мы просто переворачиваем всю московскую ветеринарию. У нас стоят очереди, к нам едут со всей Москвы. Ну, такие ветеринарные Нью-Васюки. Вот с таким недодуманным проектом я и пошел к директору института, профессору Геннадию Ивановичу Воробьеву. Битый час я излагал ему свою идею использования простаивающего помещения и оборудования под ветеринарную клинику и материальную выгоду института. Геннадий Иванович меня внимательно выслушал, поднял трубку телефона.
– Юрий Иванович, зайдите ко мне прямо сейчас.
Через две минуты в кабинет зашел Юрий Иванович Дмитриенко – заместитель Геннадия Ивановича по АХЧ, человек, который впоследствии всегда был на нашей стороне.
– Вот у Алексея Анатольевича есть идея. Выслушайте его и скажите мне свое мнение.
Я еще раз повторил свой фантастический рассказ. Мы сидели с Юрием Ивановичем несколько часов у него в кабинете и просчитывали варианты. Надо было соблюсти интересы всех участников сделки. Дело упрощалось тем, что Юрий Иванович и председатель Росохотрыболовсоюза оказались хорошими приятелями. Через пару дней Юрий Иванович позвонил мне и сказал, чтобы мы готовили документы для подписания договора аренды помещения и оборудования.
Первого декабря 1989 года клиника наконец открылась. В первый день зашли несколько местных собачников, просто поинтересоваться, что это за чудо чудное. Через неделю по коридору уже было невозможно пройти, к нам действительно поехали со всей Москвы.
Вот так и появилась на свет новая ветеринарная клиника, которую мы умудрились воткнуть между Росохотрыболовсоюзом и НИИ проктологии, обойдя все ветеринарные инстанции. Мы понимали, что ни бандиты, ни фискальные органы к нам не сунутся, потому что перспектива получить с одной стороны заряд соли, а с другой – ведерную клизму, и все в одно и то же место, не привлекала никого.
* * *
Я еще раз отхлебнул. Виски закончился. В этот момент объявили посадку на мой рейс. Я пошел по «рукаву», надеясь на то, что мне не надо будет «ждать сведений со стороны» и вспышки памяти еще не раз посетят меня.
Мартын и Булаврик
Я нежился на утреннем солнышке, развалясь на сиденье автобуса по дороге на работу, когда в кармане зазвонил телефон. На экране светилось: «Клиника».
– Ну что еще надо? Я буду через десять минут.
– Алексей Анатольевич, – в трубке раздался голос нашего охранника Димы, – мы вас тут все ждем, у нас заворот.
– А чего меня ждать, там же Светлана Сергеевна?
– Приезжайте быстрее, без вас тут ничего не получается.
От традиционного утреннего похода в магазин сразу пришлось отказаться. Я подошел к водителю и попросил его остановиться у клиники, благо утром в выходной день Рублевка была пустая.
Когда я вошел в клинику, то сразу увидел большого швейцарского зенненхунда, лежащего на полу без какого-либо интереса к происходящему вокруг него. Его живот по размерам напоминал дирижабль перед вылетом. Перед ним стояла Светлана Сергеевна с внутривенным катетером в руке, готовая броситься в бой по первому приказу.
– И чего ждем? – спросил я.
– А ждем мы клизмы и вазелинового масла, – со злостью выпалила доктор.
– Давно ждем?
– Да вот уже часа два.
