Она смотрела на огонь.
– Он провел со мной всего одно лето, Перси. Здесь, на этом самом пляже. В этом домике.
– Но… он же видел меня маленьким.
– Нет, милый. Он знал, что я жду ребенка, но никогда тебя не видел. Ему пришлось уехать до того, как ты родился.
Я старался увязать это со своими воспоминаниями… об отце. Теплый свет. Улыбка.
Я был в полной уверенности, что он видел меня, когда я был младенцем. Мама никогда не говорила об этом, но я знал, что это было. А теперь вот узнаю, что он никогда меня не видел…
Я разозлился на отца. Может, это глупо, но я был обижен на него за то, что он отправился в океанское плавание, и за то, что у него не хватило смелости жениться на маме. Он бросил нас, и теперь мы увязли с Вонючкой Гейбом.
– Ты снова отправишь меня из дома? – спросил я. – В другую школу-интернат?
Она вытащила маршмеллоу из огня.
– Не знаю, милый, – серьезно сказала она. – Наверное… наверное, нам придется что-то предпринять.
– Потому что я тебе мешаю? – Я пожалел об этих словах, как только они вырвались.
Мамины глаза наполнились слезами. Она взяла мою руку и крепко сжала ее:
– О, Перси, нет. Я… я должна, милый. Это для твоего же блага. Я должна тебя отправить.
Ее слова напомнили мне о том, что говорил мистер Браннер: что мне будет лучше уйти из Йэнси.
– Потому что я ненормальный, – заключил я.
– Ты говоришь так, будто это что-то плохое, Перси. Но ты не понимаешь, насколько ты важен. Я думала, Академия Йэнси достаточно далеко. Думала, тебе наконец-то не будет ничего угрожать.
– Что мне может угрожать?
Она посмотрела мне в глаза, и на меня нахлынул поток воспоминаний: всё то странное и страшное, что когда-либо случалось со мной и что я пытался забыть.
Когда я был в третьем классе, какой-то мужчина в черном плаще следил за мной на детской площадке. Учителя пригрозили, что вызовут полицию, и он, ворча, ушел, но мне никто не поверил, когда я сказал, что под широкими полями шляпы у него был только один глаз – прямо посреди лба.
До этого – вот уж и впрямь далекое воспоминание, – когда я ходил в детский сад, воспитательница случайно уложила меня спать в кроватку, куда заползла змея. Мама завопила, когда пришла за мной и увидела, что я играю с обмякшей чешуйчатой веревкой: не знаю как, но я задушил ее своими пухлыми детскими ручонками.
В каждой школе со мной случалось что-нибудь жуткое, страшное, после чего мне приходилось оттуда уходить.
Я знал, что должен рассказать маме о старушках у фруктового ларька и о миссис Доддз в музее, о том, как мне померещилось, что я раскрошил училку математики мечом. Но я не мог себя заставить. Мне почему-то казалось, что это положит конец нашей поездке, а этого я не хотел.
– Я пыталась держать тебя как можно ближе к себе, – продолжала мама. – Но они сказали, что так только хуже. И остается лишь один вариант, Перси, – место, куда хотел тебя отправить твой отец. А я… я просто этого не вынесу.
– Отец хотел, чтобы я ходил в спецшколу?
– Не в школу, – тихо поправила меня мама. – В летний лагерь.
У меня голова шла кругом. С чего папе, которого даже не было рядом, когда я родился, разговаривать с мамой о летнем лагере? И если это было так важно, почему мама никогда раньше не заводила о нем речь?
– Прости, Перси, – сказала мама, заметив мой взгляд. – Но я не могу об этом говорить. Я… я не могу отправить тебя туда. Ведь тогда, может быть, мне придется навсегда с тобой попрощаться.
– Навсегда? Но если это просто летний лагерь…
Она повернулась к костру, и по ее лицу я понял, что, если буду спрашивать дальше, она расплачется.
В ту ночь мне приснился яркий сон.
Ревела буря, и два прекрасных создания – белый конь и золотой орел – сражались насмерть на берегу, у самой кромки воды. Орел спикировал вниз и полоснул коня по морде огромными когтями. Конь встал на дыбы и лягнул орла по крылу. Они бились, а земля грохотала, и откуда-то из ее глубин раздавался чудовищный хохот, и чей-то голос подстрекал сражающихся.
Я бросился к ним, зная, что должен помешать им убить друг друга, но бежал как в замедленной съемке и понимал, что не успею. Я видел, как орел ринулся вниз, нацелив клюв в распахнутые глаза коня, и крикнул: «Нет!»
Я резко проснулся.
Снаружи и правда бушевал шторм – такие бури ломают деревья и сносят дома. За окном не было ни коня, ни орла – только вспышки молний, яркие, как солнечный свет, и двадцатифутовые волны, ударяющие в песок как боевые орудия.
Снова ударил гром, и мама тоже проснулась. Она села, широко открыв глаза, и сказала:
– Ураган.
Это было безумие. На Лонг-Айленде никогда не бывает ураганов в это время. Но океан, похоже, об этом забыл. За грохотом бури я услышал далекое мычание – злобное и жуткое, – от которого у меня волосы встали дыбом.
А потом раздался звук потише, будто киянкой ударяли по песку. Это был отчаянный вопль: кто-то кричал, молотя в нашу дверь.
Мама выскочила из постели прямо в ночнушке и рывком распахнула дверь.
На пороге стоял Гроувер, за спиной у которого стеной шел ливень. Только это был… не совсем Гроувер.
– Всю ночь искал, – задыхаясь, проговорил он. – О чем вы думали?!
Мама посмотрела на меня с ужасом – и испугалась она не Гроувера, а того, что заставило его прийти.
– Перси, – сказала она, перекрикивая дождь, – что случилось в школе? Чего ты мне не рассказал?
Я застыл, глядя на Гроувера. И никак не мог сообразить, что я такое вижу.
– O Zeu kai alloi theoi![7 - Зевс и остальные боги (греч.).] – завопил он. – Он идет по пятам! Ты что, не рассказал ей?!
Я был слишком ошарашен, чтобы заметить, что он только что выругался на древнегреческом, а я прекрасно его понял. Я был слишком ошарашен, чтобы задаваться вопросом, как Гроувер сумел добраться сюда самостоятельно посреди ночи. Потому что на нем не было штанов, а вместо ног… а вместо ног…
Мама сурово посмотрела на меня и тоном, какого я раньше от нее никогда не слышал, велела:
– Перси. Рассказывай, живо!
Я промямлил что-то про старушек у фруктового ларька и про миссис Доддз, а мама в ужасе смотрела на меня, и в свете молний ее лицо было мертвенно-бледным.
Она схватила сумочку, бросила мне дождевик и сказала:
– Идите в машину. Оба. Быстро!
Гроувер побежал к «Camaro», правда, это был не совсем бег. Он трусил, тряся лохматым задом, и вдруг его байка про ножные мышцы нашла объяснение. Я понял, почему он умел быстро бегать, хотя хромал при ходьбе.
Дело в том, что там, где должны находиться его ступни, никаких ступней не было. На их месте были раздвоенные копыта.
Глава четвертая
Мама учит меня корриде
Мы неслись по темным ночным дорогам. «Camaro» сотрясали удары ветра. Дождь заливал лобовое стекло. Я не знаю, как мама умудрялась разглядеть что-то сквозь него, но она упрямо жала на газ.
При каждой вспышке молнии я поглядывал на сидящего рядом со мной на заднем сиденье Гроувера и гадал: это я сошел с ума или он зачем-то нацепил штаны из мохнатого ковра? Но нет, пахло от него как в контактном зоопарке, куда я когда-то в детсадовском возрасте ходил на экскурсию, – ланолином, шерстью. Как от мокрого козла или барана.
Я не знал, как начать разговор, и поэтому спросил:
– Так вы… с моей мамой знакомы?
Гроувер взглянул в зеркало заднего вида, хотя машин позади нас не было.
– Не совсем, – ответил он. – То есть лично мы не встречались. Но она знала, что я за тобой присматриваю.
– Присматриваешь?
– Оберегаю. Слежу, чтобы с тобой ничего не случилось. Но я не притворялся твоим другом, – тут же добавил он. – Я и правда твой друг.
– Ммм… а кто ты на самом деле?
– Сейчас это неважно.
– Неважно?! Мой друг ниже пояса осел…
Из горла Гроувера вырвалось резкое «Ммее-ее!».
Я и раньше слышал такое от него, но думал, что это нервный смешок. Но теперь это больше походило на сердитое блеяние.
– Козел! – воскликнул он.
– Что?
– Я ниже пояса козел.
– Ты же сказал, что это неважно.
– Ммее-ее! За такое оскорбление иные сатиры могут и в землю копытами втоптать.
– Та-ак. Погоди-ка. Сатиры. Типа как… в мифах мистера Браннера?
– Те старушки у ларька показались тебе мифическими, Перси? А миссис Доддз?
– Ага, значит, миссис Доддз все-таки была!
– Ну конечно.
– Тогда зачем…
– Чем меньше ты знал, тем меньше привлекал монстров, – ответил Гроувер с таким видом, будто констатировал очевидное. – Мы застили людям глаза Туманом. И надеялись, что ты решишь, будто Милостивая была галлюцинацией. Но все было бесполезно. Ты начал понимать, кем являешься.
– Кем яв… постой, ты о чем?
Жуткое мычание раздалось снова – позади нас, куда ближе, чем раньше. Кто бы за нами ни гнался, он не отставал.
– Перси, – вмешалась мама, – это долго объяснять, а времени нет. Нужно отвезти тебя в безопасное место.
– Но в чем опасность? Кому я понадобился?
– Да так, ничего особенного, – сказал Гроувер, явно еще обиженный на меня за осла. – Всего лишь Владыка мертвых и парочка его самых свирепых приспешников.
– Гроувер!
– Извините, миссис Джексон. А вы можете ехать быстрее?
Я пытался осмыслить, что происходит, но у меня не получалось. Я знал, что это не сон. Фантазия у меня буйная, но не до такой степени. И мне не могло присниться что-то настолько странное.
Мама резко свернула налево. Мы вырулили на дорогу поуже и помчались мимо темных фермерских домов, лесистых холмов и табличек «СОБЕРИ СЕБЕ ЗЕМЛЯНИКИ» на белых заборах.
– Куда мы едем? – спросил я.
– В летний лагерь, о котором я рассказывала, – голос мамы звучал напряженно. Ради меня она старалась храбриться. – Место, куда хотел тебя отправить отец.
– Место, куда ты не хотела меня отправлять.
– Милый, пожалуйста! – взмолилась мама. – Мне и так тяжело. Постарайся понять. Ты в опасности.
– Потому что какие-то старушки разрезали пряжу?
– Это были никакие не старушки, – сказал Гроувер. – А Мойры. Как думаешь, что значит их появление? Они появляются, только если ты скоро… Если кто-то скоро умрет.
– Постой-постой. Ты сказал «ты».
– Нет. Я сказал «кто-то».
– Ты хотел сказать «ты» в смысле я.
