Раз в году поднимались гигантские створки ворот, и тьма пасовала перед льющимся из них яростным сиянием.
Гости прибыли.
По расчищенному проходу двигались вереницей Деды Морозы. Их тулупы были синими, а бороды серебристыми. Они тащили коробки к воротам, туда, где клубилось белое облако, и погрузочный пандус исчезал в его мягкой снежной пелене. Возвращались и снова хватали ящики, деловитые, как муравьи.
Инженер по стандартизации, знаток советского кино, сказал, тыча пальцем в гостей:
– Вон тот Морозко похож на актера Александра Хвылю! А тот – на Романа Филиппова. Вон Петр Никашин и Игорь Ефимов, а с фиолетовой коробкой – это же Евгений Леонов!
Коллеги его проигнорировали. Сашино внимание приковали не седобородые старички. Единственным черным пятном внизу был костюм стройного молодого человека, командующего погрузкой. Незнакомец перемещался вдоль шеренги, зорко следя за работой Морозов.
– Кто это? – поинтересовалась Саша. – Брюнет в костюме?
– Погонщик, – объяснила маркетолог-аналитик Юля, – он управляет оленями и общается с нашими директорами. Что, согласись, практически одно и то же.
– А Хозяин? Он никогда не заходит в Сокровищницу?
– Никогда.
– А его хоть кто-нибудь видел?
– Только Снегурочки, – вздохнула Юля. – Новенькая Снегурочка уже ждет его на улице, но он обычно спит в санях до темноты.
Саша перегнулась через перила, забыв про короткий подол. Впрочем, желающих уделить минуту ее ножкам не было. Сотрудники завороженно любовались гостями.
К вечеру гипермаркет превратился в пустой полигон. Оголились неприглядные стены, обнажили каркас полки и стенды. На бетонном полу валялись хвосты новогоднего дождика, мишура, растоптанная омела.
Морозы закончили трудиться и внесли в Сокровищницу с десяток ящиков. Затем растаяли в белой мгле. Створки опустились.
– Шампанское, – зашушукали менеджеры.
Ожил громкоговоритель:
– Просьба лучшим работникам явиться в конференц-зал.
Избранные, перешучиваясь, потекли по лестнице. Саша замыкала шествие. Из-за плеч коллег она видела директоров, окруживших брюнета в черном костюме.
– А это, – сказал исполнительный директор, приторно улыбаясь, – наши звездочки, цвет коллектива, его, как говорится, мотор!
Погонщик был моложе, чем казалось Саше с балкона. Лет восемнадцати-девятнадцати. Лицо жестокое, бескровное и красивое до непристойности. Он напоминал юного Алена Делона, но намного красивее, совершеннее.
Директора вручали работникам коробочки, а Погонщик молча одаривал рукопожатием.
Дошла очередь и до Саши. Мраморное запястье нежно прикоснулось к ее руке. От Погонщика пахло мандаринами. Вместо зрачков у него были завитки бенгальских огней, колючие оранжевые черточки света.
Он склонил набок голову и вдруг провел холеной пятерней по щеке Саши. Ласково, утешающе.
– Не делай этого, детка, – произнес он.
И удалился за почтительно шаркающими директорами.
Саша дотронулась до своей похолодевшей щеки.
Она подумала о переливчатых колокольчиках на дуге оленьей упряжки, о санях, бороздящих звездное небо, о солнце и луне. Она представила себя рядом с дедушкой, рядом с Хозяином. Хозяин опирается на посох и раскатисто смеется, а впереди – узкая стройная спина Погонщика. Иногда Погонщик поворачивается, чтобы подмигнуть Снегурочке…
Она знала, что получают непослушные дети: горох и розги, маму-алкоголичку с угольным крестом на лбу и пуговицу в глотку. Жри, не подавись, поганка.
Но скоро сани улетят.
На завтрак подадут кисель.
Склад наполнится полутьмой.
В комнате с каракулями – то ли детей, то ли приговоренных к смерти шизофреников, – она наспех переоделась. Поцеловала ослика в печальный пуговичный глаз:
– Прощай, Иа. Прости, что не могу взять тебя с собой.
Служащие праздно шатались по цеху, пили шампанское из одноразовых стаканчиков, поздравляли друг друга с удачным годом.
Саша прошла мимо, шмыгнула в коридор.
– Александра Дмитриевна?
Ее колени затряслись от страха. Магнитный ключ норовил выпасть из занемевших пальцев.
Саша оглянулась.
К ней навстречу рысцой приближался Котельников. За ним вразвалку шагал начальник охраны.
– Мне нужно побеседовать с вами, лапуля моя.
Саша отчаянно заскоблила карточкой по замку.
– Да не спешите вы, Демьян Романович, – лениво посоветовал начальник охраны, – у вас ишемия, а эта идиотка никуда не…
Дверь распахнулась, и Сашу обдало игольчатым ветром.
– Кисонька, – Котельников потянулся, чтобы поймать беглянку за шиворот. Она развернулась и всадила сосульку в его горло. Основание игрушки лопнуло при ударе, но острие пронзило артерию. Из стеклянной трубки плеснула струя.
Заведующий забулькал.
Улыбка обратилась в жалкий обмылок.
Саша переступила порог и хлопнула дверьми, отсекая крики охраны.
Успеть бы, мамочка…
Вьюга кидалась на нее свирепым зверем, но она брела, уставившись под ноги, глотая ледяной песок. Как матрос, сражающийся с бурей.
В штормовом хаосе темнела высокая мачта.
Реликтовая ель.
Саша остановилась у ее корней.
Там, под ветками, что-то висело, что-то белое…
Саша сощурилась.
Снегурочка была примотана к дереву строительным скотчем. Абсолютно голая, с вызывающе выпяченной грудью, она походила на ростральную статую, но не деревянную, а изо льда и мяса.
Мертвое заиндевевшее лицо с прорубью рта, слипшиеся в сосульки волосы.
Ледяная скульптура. Замороженная еда, чтобы Хозяин питался в дороге.
Саша закричала и побежала прочь от Златы, но ветер подсек ее и бросил в сугроб.
Она заметила боковым зрением грандиозную фигуру, подпирающую собой небосвод.
– Тебя не существует! – прохрипела Саша. – Мама говорила, тебя нет!
Слезы твердели, скатываясь по щекам. Ломались хрупкие ресницы.
Саша смотрела и видела его.
Великого Старца Севера. Холодного владыку. Повелителя пурги.
Рогатого Трескуна.
Глазные яблоки Саши взорвались и брызнули ледяным крошевом, словно их выдули из черепа.
И когда через час Сашу подобрали коллеги, из ее глазниц сыпался снег.
* * *
Саша шла в темноте, ставшей для нее привычной.
Каблуки стучали по граниту.
Далеко-далеко хор детишек пел рождественский гимн «Ночь тиха, ночь свята».
Запахи Сокровищницы успокаивали.
– Куда вы меня ведете? – спросила она у рук, что поддерживали ее под локти с обеих сторон.
– Не волнуйся, Сашенька, – ответил голос справа. Она узнала Алика, оператора погрузочной машины. После случая с Липольц начальник охраны забрал его к себе. – Вас… – он откашлялся. – Вас перевели в новый отдел.
– Здорово, – улыбнулась Саша и попыталась снять с глаз повязку, но Алик помешал ей:
– Не надо, пожалуйста.
– Извини. Чешется…
– Потерпи, мы почти на месте. Вот сюда. Да, отлично.
– Алик…
– Что, милая?
– Я не курила… довольно давно. Ты не в курсе, где мои сигареты?
– Сожалею, – проговорил парень искренне, – тебе запретили курить.
– Это плохо, – она грустно покачала головой.
– Я кое-что принес тебе из твоей бывшей комнаты. Вот.
Саша нащупала мягкий короткий мех.
– Иа… Боже, спасибо…
Она уткнулась носом в игрушку.
– Что вы возитесь? – раздался низкий скрипящий голос.
– Простите, Демьян Романович, – буркнул Алик и сочувственно погладил Сашу по спине. – Тебе пора. Иди вперед и ничего не бойся.
Она кивнула.
Сделала шаг, второй.
Что-то подсказывало, что вскоре никотиновый голод исчезнет сам по себе.
Прижимая к груди ослика, будто младенца, Саша сделала третий шаг и толкнула плечами пластиковые занавески.
Дмитрий Золов. Поджелудочная
За неделю до Нового года Артем съел подозрительный гамбургер, как следует всандалил пива по случаю пятницы, а после скрючился в приступе панкреатита. До четырех часов утра он терпел и надеялся на анальгин, но потом сдался и первый раз в жизни вызвал скорую. В больнице его три дня морили голодом, ставили капельницы с соленой водичкой и пугали панкреонекрозом. За это время Артем узнал про поджелудочную железу такие вещи, о которых человеку лучше и не задумываться. Оказывается, эта приютившаяся в животе хреновина, лишь только дашь слабину, может в любой момент переварить саму себя и отправить весь организм вместе с душой, духом и что там еще есть в наличии навстречу неизвестности. Артем начал бояться смерти и до потери сознания пил полученный от медсестры регидрон.
