– Мне вот интересно: это тоже правда, сосненок мой? – спросил я, потому что мне в голову пришла одна мысль. – А может такое быть, что рост твоего носа связан с твоей ложью? Твой нос растет всякий раз, когда ты врешь! Давай-ка проверим, а? Итак: все эти предметы, деревянный мой, вправду с тобой говорили?
– Они гово… – проскрипел он, и нос тотчас ожил, выбросив в стороны несколько веток. – Нет! Я все придумал. У меня тут нет друзей. Я вообразил их голоса. Я соврал.
Он умолк, и нос прекратил расти.
– Ха-ха! – расхохотался я, когда правда вскрылась. – Чудесно! Ты не должен врать, мой сосновый дуралей, ибо когда ты врешь, происходят странные вещи. И если ты не прекратишь врать, то в конце концов станешь кустом в горшке. Тебя сунут головой в землю и вроют твой нос-корневище поглубже.
– Я не должен врать, – повторил он в полнейшем смятении.
– Или произойдут страшные вещи.
– Я не могу двигаться с таким носищем. Убери его, папочка, прошу тебя!
– Бедняга! У тебя словно в мгновение ока вырос рог. Нос-рог.
– Мне больно. Умоляю, папочка, сделай что-нибудь! Ты можешь его укоротить, как Эрнесто? Ну, то есть как карандаш…
– Почему бы и нет?
И я, взяв ножовку, стал по частям отпиливать его нос. Человечек закричал, но я не оробел и продолжал пилить, хотя в этом действии было нечто нечестивое. Я пилил и пилил, и вскоре нос стал короче. Когда лезвие врезалось в дерево, человечек таращил глаза. Я отпилил еще кусок. На кончике укороченного носа выступила капелька сосновой смолы. Я вытер ее носовым платком, и смоляная капля так и осталась на ткани несмываемым пятном. Я нанес слой лака. На нос.
(Нос моего сына и хвост мечехвоста. Сходство отмечено мною.)
– Ну вот, теперь я снова стал самим собой, – воскликнул человечек и пустился в пляс по комнате, сшибая вещи.
Он топотал деревянными ступнями по половицам, и они громко стучали, словно деревянные башмаки, и моя миска, которую мне когда-то вырезал отец – все, что мне досталось от него в наследство, – грохнулась с полки на пол и разбилась на куски. Ну, это уж было слишком, этого я не мог стерпеть. Зажав в руке щепку – часть его бывшего носа, – я разложил куклу на коленях и стал дубасить по деревянной спине, так что там появились следы от побоев.
– Вот! – кричал я, осыпая его градом ударов. – Вот тебе за вранье! Вот тебе за мою разбитую тарелку!
В конце концов я утомился и, желая немного передохнуть, сбросил его с колен. Вид у него был жалкий. Вот бедняга!
– А теперь пожмем друг другу руки, – предложил я.
Человечек выглядел смущенным.
– Мой отец всегда настаивал, что после побоев надо обменяться рукопожатием, – объяснил я.
– Твой отец?
– Ну да.
– А, тогда ясно, баббу. – И он протянул мне руку. – Семейная традиция!
Бедняга очень переживал из-за своего носа, теперь я это понял. И он захотел наладить со мной добрые отношения. Я сжал его руку – это было довольно приятно. Дерево быстро нагрелось в моей руке, и его сосновая пятерня стала походить на маленькую человеческую ладонь. Я проникся к нему самыми теплыми чувствами и даже подумал, каково это – полюбить деревянного мальчика. Интересно, смогу ли я его так называть? Я словно приходил в себя после забытья.
Но затем он проявил характер.
Ни с того ни с сего сел и огляделся вокруг. Он явно о чем-то размышлял.
– Но ведь жизнь не ограничивается этой комнатой, – заявил он. – Я полагаю, должно быть еще что-то. А ты так не думаешь, папа?
– Это наш дом, – ответил я, пораженный его вопросом.
– Тесный. Темный. И к тому же холодный.
– Ты даже не представляешь себе, каких трудов мне стоило заработать на эту комнату.
– Отопри дверь. Я же слышу голоса школьников. Скажи мне, баббу, ведь кому, как не тебе, это должно быть известно: как мне стать настоящим мальчиком?
– Ты не станешь.
– Перестань, я же знаю, что смогу. Научи меня.
– Но это невозможно.
– А что делают дети? Расскажи мне еще раз.
– Они бегают. Они падают и ушибаются. И снова встают. Они гомонят.
– И все?
– Не знаю. – Я и правда не знал. Я был не знаком с этим – из страха и по своему выбору. – Думаю, они грубые. Они орут. Они меня не любят.
– Я тебе верю, бедный баббу. Что еще?
– Они шустрые, да, конечно, очень шустрые. И бесстыжие.
– Ах, мне это нравится! Я буду таким же!
– Они – порождение женщин!
– Все-все?
– Все-все.
– Но здесь нет женщины.
– Нет. Это верно. Поэтому ты – не мальчик и не можешь им быть!
* * *
Проводя вместе многие часы, мы играли в нашу игру. Иногда я позволял ему это. И она ему нравилась больше всего.
– Что такое человек? – спрашивал он.
– Я – человек.
– Научи меня быть человеком.
Я не мог убедить его только словами. Мне надо было ему показать. Продемонстрировать.
– Если хочешь быть мальчиком, сиди ровно.
– Ну вот! – И он со скрипом выпрямлял спину.
– Этого недостаточно. Ты должен хорошо себя вести, а иначе буду тебя бить.
– Ладно. А что потом?
– Надо помолиться.
– Помолюсь.
– Отлично: начинай, я послушаю.
– Дорогой папа, возлюбленный баббу, несчастный папочка, пожалуйста, отопри дверь. Аминь.
– Я не могу выпустить тебя на улицу. Ты же убежишь.
– Не убегу. Обещаю.
Я внимательно смотрел на его нос. Он не стал длиннее. На всякий случай я его измерил. Четыре дюйма с хвостиком. Ребенок.
И мы продолжали игру.
– Дети ходят в школу.
– И я буду ходить в школу.
– Они учат уроки.
– Тогда я тоже буду учить.
– Но это же смешно! – рассмеялся я.
Но вот что я вам скажу: в моей голове зародилась идея.
– Я бы хотел попробовать. Прошу тебя!
– Ты убежишь!
– Нет, нет, не убегу!
Я смотрел на его нос. И снова измерил. Все те же четыре дюйма с хвостиком.
– Нет, – вынес я окончательный вердикт.
– Помоги же мне! Ты же можешь мне помочь! Отец, я знаю, ты можешь.
У меня не осталось никаких других доводов, поэтому я сделал единственное, что пришло мне на ум: запер его дома и вышел прогуляться. На воздухе я мог подумать. Мне в голову пришли кое-какие мысли.
Я шагал по улице и, должен признаться, стал мечтать о деньгах – о больших деньгах, – которые могли бы мне легко достаться. Почему бы и нет? Я заслуживал их после всех долгих лет жизни в нужде, разве нет? Я же был мастером, только я. Но сначала мне требовалось кое-что сделать. Чтобы заработать, следует вначале хоть немного вложить, решил я и, взяв свое пальто, отнес его синьору Паоли, владельцу самого большого магазина в Коллоди, где можно было купить все что душе угодно, – и продал ему. А на вырученные за пальто деньги купил там же у Паоли поношенную детскую одежду и еще кое-что: школьную азбуку. И – ну, не глупец ли я! – все это принес домой.
Мы покупаем для детей одежду, чтобы она была им впору, верно? Я показал ему одежду, и его деревянные глазки округлились. Он протянул руки и надел на себя обновки: они оказались ему немного велики, но почти в самый раз. Увидев его одетым, я умилился до слез. Теперь, в стареньких коротких штанах и в рубашечке без воротника, он выглядел как обыкновенный ребенок. Было так радостно наблюдать, как вырезанный из полена мальчик листает учебник. Да, подумал я, вот тебе испытание: если отвести этого соснового человечка в школу, как на него отреагируют другие дети? Равнодушно они к нему не отнесутся, это уж точно. Они распустят о нем слухи. Деревянный мальчик станет знаменитостью. Сначала в Коллоди, а потом и во всем мире. А вместе с ним прославлюсь и я.
Да, это будет удивительное предприятие.
В тот момент я совершенно не чувствовал опасности – тогда еще нет.
Я вывинтил шуруп из его спины.
– Тебе это больше не нужно, мой малыш.
И тогда мой мальчик (я уже называл его мальчиком, вы заметили? По крайней мере, меня это уже не коробило), да-да, отправится в большой мир – мое творение, мой манекен.
– Пора тебе пойти в школу, мой сосновичок.
– Папа, а как меня зовут? Мне же нужно имя, если я буду ходить в школу.
– Кукла.
– Это не имя.
Деревянное чудо-юдо, подумал я. Призрак, зачатый одиночеством. Диковинное существо, чудо и проклятие. Полено-привидение…
Но я сказал:
– Щепка, короед, опилка, стружка, лучина, хворостина, дранка, сосновик… Да, твое имя должно быть производным от сосны, Пино[2 - Pino – сосна (итал.).]… Пиносперо, Пиносидо, Пинорицио… нет, просто Пино. Ты же сделан из сосны. А уменьшительно тебя можно звать… семечко. Пиноккио, то есть Сосновое семечко[3 - На самом деле «пиноккио» на тосканском диалекте – кедровый орешек.].
– Пиноккио? – в восторге переспросил он.
– Да, ты будешь Пиноккио.
– Пиноккио!
– Пора идти в школу, Пиноккио.
– До свидания, баббу.
– До свидания, Пиноккио.
