Полина Александровна Раевская "Паранойя. Почему я"

Моментально, бл*дь, по стойке смирно.

Эта же паскуда, все поняв, с довольной улыбкой отстраняется и, поменяв наши креманки, снимает ложкой крем. А после, стреляя смеющимися глазками, облизывает ее своими влажными, бл*дскими губищам с таким вкусом, что я просто стервенею от нахлынувшей жаркой волной похоти.

– Ты нарываешься, Сластен, – предупреждаю хрипло. Но ей хоть бы хны. Продолжает своё порно – шоу в мою честь. А я, как завороженный, смотрю. Нет. Жадно жру каждое движение ее языка, откинувшись на спинку дивана.

– Да? И на что же? На газосварщика? – игриво уточняет меж тем Настька и, медленно скользя языком по ложке, довольно жмурится.

Несмотря на то, что ей не хватает раскованности, чтобы поминутно не краснеть, все равно то, как она посасывает, облизывает и просто обхватывает своими сочными губами ложку, выглядит охренительно настолько, что я едва сижу на месте.

–На неотесанного чурбана, – парирую с плотоядным смешком и демонстративно, расставив ноги, поправляю член, а после для полноты эффекта несколько раз провожу по нему, не отрывая пристального взгляда от ее лица.

У Настьки округляются глаза, и на мгновение она зависает с приоткрытым ртом.

Да, пирожечек, мне глубо похер, где мы и сколько вокруг народу.  Учитывай это, когда начинаешь свои игры.

– И что это должно означать? – поняв мой посыл, прочищает она горло и, напустив на себя невозмутимый вид, поспешно проводит салфеткой по губам, стирая с них остатки крема.  Жаль, было красиво.

– Это означает, что еще чуть-чуть, сладкая, и так же старательно ты будешь сосать мой член в ближайшем туалете, – обещаю тихо, представляя её на коленях с размазанной под глазами тушью и опухшими, растраханными до кровавой красноты губами. – Отсосешь мне, Настюш?

Она снова краснеет, а во мне просыпается оголодавшее, похотливое зверье. Я не просто хочу отыметь её на все лады. О, нет! Я хочу с ней таких диких, отбитых вещей, которые у многих баб вызовут приступ адского негодования. Но мне до многих нет никакого дела, главное, чтобы позволила она. А она позволит. Более того, ей понравится. Я это нутром чую, в глазах её читаю, когда она почти беззвучно отвечает на мою провокацию:

– Да.

Будь она хоть чуточку поматёрей, я бы не стал себя тормозить. Но, несмотря на все смелые выкрутасы, передо мной не заведённая на максимум бабёнка, которой неважно где, лишь бы уже где-нибудь, а девчонка, ещё не вошедшая во вкус. Понятно, что она не столько хочет секса, сколько произвести впечатление. Поэтому в туалете я просто мою руки, а после мы с Настькой идём гулять.

Поначалу кажется смешным бродить по улицам, держась за ручки. Последний раз я такое практиковал в классе десятом и то с огромной неохотой. Не круто это было. Сейчас вроде бы тоже как-то глупо выглядит. Но я смотрю на счастливую улыбку моей Сластенки, слушаю её смешные рассказы, вдыхаю суетной столичный воздух, и понимаю, что мне по-настоящему хорошо.

Хорошо с ней строить дурацкие рожицы в объектив камеры на Красной площади, вспоминать детство, гуляя по Патрикам, хорошо жевать яблоки в карамели на ВДНХ и жадно целовать липкие, сладкие губы, зажав Настьку в какой-то подворотне и, как малолетний, ошалевший от возбуждения, пацан шарить по ее груди холодными руками, пока она коленом поглаживает мой пах.

Даже сходить с ума от желания рядом с ней, делясь своими довольно банальными мечтами о спокойной жизни и «домике у океана» в Хэмптонсе, тоже хорошо. Но еще лучше молчать, встречая закат на Воробьевых горах, обнимая ее и вдыхая нежный аромат её духов. А после, перебрав за ужином вина, с пьяной улыбкой любоваться, как она, заливаясь смехом, танцует на Арбате под гитару каких -то уличных музыкантов.

Видел ли я что-то или кого-то красивее?

Может, и видел, но глядя на неё, забыл весь мир. Его просто не существовало.

Только она и это щемящее чувство, от которого внутри все как-то так слегонца подрагивает. Я и не знал, что так вообще бывает, что можно быть настолько счастливым рядом с женщиной.

Бабы в моей жизни вообще были не про счастье, скорее, про удовольствие и удобство. Она же… Она такая одна. Не «особенная», не «любимая», вообще без сравнительных степеней. Просто единственная, как бы нелепо это ни звучало в сложившихся обстоятельствах.

Такая вот романтичная фигня крутится в голове весь вечер.

В Ритц мы приезжаем глубокой ночью, все еще пьяные и на кураже. Регистрация, заселение и прочая суета немного отрезвляют, поэтому, как только за нами закрываются двери президентского люкса, веду себя вполне цивилизованно и не набрасываюсь на Настьку голодным зверем.

Может, и зря. Разобрав чемодан и взглянув на нашу кровать размера King, моя девочка как-то в миг робеет, смотрит на меня застенчивой ланью, неловко улыбается, а потом и вовсе, протараторив что-то, сбегает в душ.

Удивлен ли я? Да ничуть. Вполне в духе Анастасии Андреевны: сначала насасывать ложку, как заправская минетчица, а потом краснеть при виде кровати. И хотелось бы посетовать, за что меня так боженька любит, но в том и дело, что есть за что.

С такими мыслями иду во вторую ванную, чтобы хоть немного остудить пыл. Не будь Настька вчерашней целкой, никаких проблем бы не было. Я не из брезгливых, никакие дни меня не смущают. Уж кровищи я в своей жизни навидался, да и вариантов помимо традиционного секса хватает. Я в принципе и сейчас могу раскочегарить Настьку так, что она забудет о смущении и позволит трахнуть ее, куда угодно, но градус, как говорится, надо повышать постепенно, иначе можно сдохнуть от похмелья. А мне бы не хотелось, чтобы моя девочка стыдилась, переживала, зажималась. У нее и без того загонов хватает.

В общем, терпения мне и еще раз терпения.

Правда, когда возвращаюсь в спальню, моя мантра летит к х*ям вместе с током крови. Буквально.

А все эта Паскуда!

Стоит спиной ко мне в какой -то убийственно – сексуальной сорочке, едва прикрывающей задницу, и расставив свои длиннющие ножищи, вытирает полотенцем волосы, слегка прогнувшись.

Вид – просто ох*еть. Никакая панорама из окна на Красную площадь и рядом не валялась.

Подхожу вплотную и, перехватив поперек талии, прижимаюсь напряженным членом к ее упругой попке. Настька вздрагивает, но тут же замирает в моих объятиях.

– Прямо выпрашиваешь, Настюш, – скольжу носом по ее шее и, обхватив одной рукой полушарие груди, другой – забираюсь под подол сорочки и начинаю поглаживать вдоль кружевных трусиков.

Моя девочка втягивает судорожно воздух, по коже у нее бегут мурашки, которые я тут же ловлю языком, отчего она с едва слышным стоном прогибается еще сильнее и начинает медленно тереться об мой член, дразня меня.

– Допросишься, Настька. Раком поставлю и вы*бу, – сгребая в пятерню ее волосы, заставляю повернуть ко мне голову и провожу языком по ее щеке.

–В рот хочу, – обжигает зараза мои губы прерывистым дыханием и, глядя в глаза, заводит руку за спину. Развязывает на мне полотенце и обхватывает член.

Меня насквозь прошибает удовольствием, когда она проводит ладонью вверх -вниз. Сжимаю ее щеки и грубо вталкиваю язык в ее горячий, влажный рот.  Она жадно сосёт, сплетается своим языком с моим и, крепко сжав член, дрочит мне.

Сильно, быстро, жёстко. Идеально – одним словом: именно так, как я ей показал.

И у меня просто крышу рвёт от кайфа, и желания надавить ей на плечи, а после трахнуть ее зацелованный рот.

Будто читая мои мысли, Настька прерывает наш бешеный поцелуй. Поворачивается ко мне всем телом и, покрывая короткими поцелуями мой торс, опускается передо мной на колени.

Поднимает взгляд и по-шлюшьи пошло облизывает свои распухшие губы, сводя меня с ума.

Не выдержав, кладу ладонь на её затылок и, слегка надавив, заставляю придвинуться ближе. Обхватываю член и медленно начинаю водить головкой по её красивым губам.

– Открой рот, – шепчу хрипло, размазывая каплю смазки. Настя, как прилежная девочка, послушно выполняет. Ударяю членом по ее язычку и сразу толкаюсь в гостеприимно распахнутый для меня, жаркий рот.

Вроде бы вхожу аккуратно, всего лишь наполовину, но Настька все равно давится. Запаниковав, упирается ладонями мне в бедра.

– Шш, дыши носом, Настюш, – погладив по щеке, за волосы оттягиваю ее голову назад.

Сластенка делает несколько жадных, спасительных глотков воздуха, а после сама тянется к члену. Позволяю ей немного побаловаться: облизать его, как конфету, пососать головку, поводить губами по стволу…

Ее движения неумелые, порывистые, но меня от них все равно прет. Запрокинув голову и закрыв глаза, наслаждаюсь влажными звуками и ее старательными губами.  Однако, все равно хочу больше: глубже в ее рот, сильнее, жестче.

Поэтому через несколько минут перехватываю инициативу и, заставив ее запрокинуть голову, делаю пару поступательных движений на пробу, а после толкаюсь ей в горло.

У нее тут же срабатывает рефлекс и на глазах выступаю слезы, но она только лишь судорожно дышит и тяжело сглатывает, когда я выхожу.

– Расслабь горло, Настюш, не задерживай дыхание – наставляю, делая еще один глубокий толчок, а потом снова и снова. И с каждым разом она все лучше принимает меня, перестает зажиматься.

– Умница. Вот так. Не стесняйся, – одобрительно приговариваю, как завороженный, глядя на нее, на то, как слюна медленно стекает с подбородка ей на грудь. Подцепив бретельку сорочки, позволяю шелку соскользнуть на талию и, наклонившись, в такт движению бедер начинаю поглаживать ее торчащие, напряженные соски. Настька стонет с моим членом во рту и жмурится от удовольствия, а я окончательно слетаю с катушек от понимания, что ей нравится сосать мне, что ей это в кайф.

– Поласкай себя, – требую, вгоняя член так глубоко и жестко, что она заходится кашлем и слезами, но не просит остановиться, лишь протестующе мычит, когда я повторяю свой приказ. – Давай, маленькая, руку в трусы и ласкай. Ты ведь там мокрая вхлам.

Несколько долгих секунд она борется с остатками смущения, но, видимо, поняв, насколько это нелепо, учитывая ситуацию, расставляет колени пошире и ныряет ручкой под подол сорочки.

Как только она касается себя, у нее вырывается стон и закатываются глаза. И это настолько сексуально, что меня насквозь прошибает удовольствием.

Вдалбливаюсь в нее уже просто без контроля, на всю длину, глубоко в горло, стону вместе с ней от кайфа, и кончаю на растраханные губы так сильно, что темнеет в глазах, а после трясет, как припадочного, особенно, когда она все до последней капли слизывает и глотает.

– Ох*енный рот, Настюш, – шепчу ей и, наклонившись, впиваюсь в него глубоким, жарким поцелуем.

Да, после того, как кончил в него. И да, в залитый слюнями и слезами. Но похер. Абсолютно.

В конце концов, почему я должен брезговать собой и своей девочкой? Пусть такой херней страдают закомплексованные придурки и ханжи, у меня, слава богу, с башкой в этом плане порядок.

Остаток ночи мы с Настькой проводим в разговорах. Я бы, конечно, с удовольствием продолжил просвещать ее по части секса: отжарил бы по-полной программе, но увы и ах. Она не позволяет даже через трусики коснуться её и довести до оргазма. Снова садит на цепь пошлую девчонку и, врубив скромницу, убегает в ванную, приводить себя в порядок.

– Откуда этот шрам? – спрашивает чуть позже, когда пытаемся заснуть, и проводит кончиками пальцев по моей спине, а я с улыбкой вспоминаю молодость.

– Это я в шестнадцать решил девчонку впечатлить на восьмое марта, да заодно подзаработать. Подбил друзей угнать у хачей фургон с цветами. У них раньше вместо складов стояли фургоны рядом с торговыми палатками. Ну, вот пока мои друганы забалтывали продавца, я пытался этот фургон завести. Там меня хач и спалил, да чиркнул слегонца по спиняке, когда я убегал.

– О, Боже! – засмеялась Настька и, прищурившись, конечно же, не удержалась от претензии. – Ты так сильно был влюблен в ту девочку?

У меня вырывается смешок.

Ох, уж эта женская логика! Им кажется, что если мужик совершает что-то из ряда вон ради них, то это какая – то стопроцентно невзъ*бенная любовь. С возрастом оно, конечно, так и есть: ты чётко понимаешь последствия и рискуешь только ради той, что действительно нужна. В шестнадцать же эпатаж в большинстве своём – не более, чем дурная кровь, желание показать себя и по-быстрому получить то, что хочется.

Я тому яркий пример: уже через неделю у меня была другая девчонка и новые приключения. Но Настьке я это, конечно же, не вижу смысла объяснять. Просто притягиваю её к себе вплотную и, забравшись руками под сорочку, сжимаю её упругие булочки.

– Я был всего лишь отбитым на всю башку подростком, Настюш. Сильно влюблен я только в одну длинноногую, зеленоглазую девочку, – шепчу, целуя ее в кончик носа.

– Неужели? – тянет она с довольной улыбкой и, слегка прикусив мою нижнюю губу, предъявляет. – Вот только почему-то, Сергей Эльдарович, для «сильно любимой, зеленоглазой и длинноногой» покупаете букет, а для не пойми кого угоняете фургон с цветами. Что-то как-то не сходится…

– Все сходится, Анастасия Андреевна. Просто сильно любимая – сама, как тот фургон с цветами, который приходится угонять у всего мира, поэтому не было времени подумать о чем – то более впечатляющем, но обещаю, я исправлюсь, – заверяю её со смешком. Проведенные аналогии веселят.

– Мне ничего не нужно, ты же знаешь. Пусть только все получится и обойдётся без ударов в спину, – погладив меня по щеке, отзывается Сластенка тихо. Я же в который раз поражаюсь, как тонко она все чувствует и понимает.

– Получится, маленькая, не сомневайся, -прижав её к себе крепче, целую в макушку, точно зная, что без ударов в спину вряд ли обойдется.

Но такова жизнь: нельзя угнать грузовик с цветами на фарте и без последствий.

Мы ещё немного болтаем обо всякой ерунде, а после засыпаем.

Последующие дни проходят в том же сумасшедшем ритме: два часа на сон, с утра дела, встречи с нужными людьми, Настька в это время либо встречалась с друзьями и родными, либо отсыпалась после очередной бурной ночи. А ночи у нас были просто безумными. Мы, как дорвавшиеся до свободы подростки, не пропускали ничего из того, что можно было урвать: кино, рестораны, бары, прогулки по городу, разговоры обо всем на свете, цветы, мороженки, подарки… Я пытался в эти кратчайшие сроки по максимуму дать моей малышке все то, чего она будет лишена со мной по возвращению домой, поэтому мы практически забыли про сон. Даже приползая в номер пьяными и уставшими до полусмерти, мы все равно не могли оторваться друг от друга. Целовались, как дикие, ласкались. Настька с каждым разом зажималась все меньше: позволяла залезть ей в трусики и довести до оргазма пальцами, а уж как она старалась компенсировать свои загоны на тему "этих дней" минетом… С таким наслаждением и самоотдачей мне ещё не сосали.

Пожалуй, это могла быть лучшая неделя в моей жизни, если бы за два дня до вылета меня не разбудил вибрирующий Настькин телефон.  Не глядя, я сначала несколько раз скинул звонок, но кто-то продолжил настойчиво трезвонить.

На часах было четыре утра, на дисплее – «Сеня», а на повестке дня несколько встреч с не самыми приятными типами, поэтому я, естественно, взбесился. А когда увидел, что сопливый додик уже неделю названивает Настьке и истерит в сообщениях, и вовсе вышел из себя.

Не знаю, говорила ли она с ним, объясняла ли что-то. Судя по его просьбам ответить и обвинениям в том, что она ведёт себя, как ребёнок, предпочла, как всегда, спрятать голову в песок.

Позицию страуса я не разделял. Но на месте додика любой нормальный пацан уже давно бы все понял и отстал, этот же ждал каких-то пояснений.

Что ж, пояснения я ему обеспечил. Позвонил своему начальнику СБ и отдал распоряжение, чтобы немного потолковали с дурнем, а после отправился, наконец, спать.

Казалось бы, проблема исчерпана. Как говорится, если не доходит через голову, дойдет через печенку. Во всяком случае до любого нормального пацана. Но я снова не учел, что этот дурачок и «нормальный пацан» не имеют ничего общего. Честно говоря, я и думать про него забыл, как только положил трубку. Днем меня закрутили дела, вечер тоже получился насыщенный.

Один тип из криминальных пригласил меня на встречу в свой клуб. Поскольку я уже пятые сутки спал от силы два часа, перспектива провести ночь в накуренном, шумном гадюшнике меня не особо прельщала. Настька к тому же напросилась со мной. Видите ли, ей потанцевать приспичило, да и клуб не хухры – мухры.

Светить её мне совершенно не хотелось, особенно, перед таким контингентом, но и отказывать тоже не было причин.

Однако, когда она вышла из гардеробной в коротеньком, темно-зеленом платье и черных ботфортах, я понял, что одни ее ноги – уже причина.

Наши русские бабы безусловно в большинстве своём хорошенькие, так что красотой мало, какого мужика можно удивить, но, как говорил сам Пушкин, сыскать три пары красивых, женских ног во всей России – это надо потрудиться. А когда они еще такие длиннющие, стопроцентный п*здец и слюни до пола этим вечером обеспечены.

– Ну, как? Нравится? – накинув поверх кожаный плащ, красуется Настька передо мной. На губах у неё алая помада, на глазах – стрелки, волосы собраны в высокий хвост – ничего вычурного, но выглядит настолько сексуально, что меня, как кипятком, обжигает похотью. Перед мысленным взором проносятся пошлые картинки, но я тут же торможу свою разыгравшуюся фантазию.

– Переоденься, – бросаю строго и, отведя взгляд, закуриваю.

– В смысле? – возмутившись, вскидывает Настька бровь.

– В прямом. Я еду решать дела, а не тебя караулить.

– Ну, и решай, я вполне могу сама разобраться, если кто пристанет. Раньше же как-то жила, – насмешливо парирует она и подхватив сумочку, подходит ко мне. – Так тебе нравится?

– Настя, я тебе все сказал! – цежу сквозь зубы, когда она с игривой улыбкой заглядывает мне в лицо.

– Ты не ответил на вопрос, – дразнится паскуда. Втягиваю с шумом воздух и чуть ли не по слогам чеканю:

– Не нравится. Ты похожа на придорожную шалаву.

Как ни странно, моя грубость ее ничуть не задевает, наоборот вызывает снисходительную улыбку.

– Вы противоречите сами себе, Сергей Эльдарович. Придорожные шалавы – эталон того, что всегда нравится мужикам. Так что неубедительно.

– Настя! – предупреждающе рычу, хотя самому уже смешно, но я все же продолжаю стоять на своем. – Мне не нравится, когда на мою бабу пускают слюни все, кому не лень.

– Да? – тянет она наигранно, ничуть не впечатлившись, и нагло закинув руки мне на шею, соблазнительно прижимается всем телом, шепча. – А мне вот не нравится, когда всякие девки строят глазки моему мужику, но я же не говорю ему, чтобы он снял свои ролексы, оделся, как бомж и прекратил улыбаться.

Конечно же, после такой предъявы не могу сдержать смешок.

– Ты не угомонишься, да? – уточняю мягко, скользнув ладонью по её круглой попке.

– Даже не надейся, – качает Сластенка головой с хитренькой улыбкой и прогибается навстречу ласке, как голодная кошка.

И мне до безумия нравится она такая. Нравится, что рядом со мной она раскрепощается, забывает про свои комплексы, страхи и становится собой – той, которой и должна быть: знающей себе цену, красивой, острой на язычок стервочкой. Однако, когда это идёт вразрез моим желаниям, начинает не слабо напрягать. Но что уж теперь? Сам ведь настаивал.

– Мне казалось, ты собиралась танцевать, – предпринимаю последнюю попытку вразумить эту мелкую занозу. – Тебе в этом удобно будет?

– Мне в этом будет красиво, Серёжа, – заверяет она с ехидной усмешкой и, слегка коснувшись моих губ своими, мурчит. – А еще очень – очень горячо, когда ты будешь смотреть на меня и сходить с ума.