– Странная история… – Королева никак не могла отделаться от стоящего перед глазами образа.
– Да, мэм. По-видимому, это был несчастный случай.
– Неужели?
– Судя по тому, как он… и по состоянию комнаты. – Сэр Саймон снова кашлянул.
– Что – как он, Саймон? И что с комнатой?
Холкрофт глубоко вздохнул.
– Там обнаружили дамское… исподнее. Губную помаду. – Он закрыл глаза. – Салфетки. Похоже, он… экспериментировал. Для удовольствия. Вряд ли он хотел…
Секретарь уже побагровел. Королева сжалилась над ним.
– Какой ужас. Полицию вызывали?
– Да. Комиссар поклялся вести дело строго конфиденциально.
– Хорошо. Родителям сообщили?
– Не знаю, мэм. – Сэр Саймон сделал пометку. – Но выясню.
– Благодарю вас. Это всё?
– Не совсем. Днем я собрал прислугу и попросил хранить случившееся в тайне. Миссис Кобболд отнеслась с пониманием. Я более чем уверен, что мы можем на нее положиться, и предупредил остальных, чтобы не болтали. Придется сообщить гостям о смерти мистера Бродского – разумеется, умолчав о том, как именно это произошло. Мистера Перовского уже известили: это ведь он его привез.
– Ясно.
Сэр Саймон покосился на список мероприятий.
– Еще нужно решить, где именно вам будет угодно встретить мистера и миссис Обаму…
И они вернулись к обычным делам. Однако утреннее происшествие не давало королеве покоя.
Подумать только, тело бедного юноши нашли не где-нибудь, а в Виндзоре. В шкафу. В фиолетовом халате.
Она и сама не знала, кого жалеет больше, человека или замок. Разумеется, смерть молодого пианиста – трагедия. Но замок ей ближе. Как вторая кожа. Ужасно, ужасно. И после такого чудесного вечера!
Весной королева любила провести месяц в Виндзоре: именно здесь она обычно встречала Пасху. Праздники проходили без избыточных дворцовых формальностей: вместо званых обедов на сто шестьдесят персон можно было устраивать вечеринки на двадцать человек и общаться со старыми друзьями. Однако на вчерашний прием Чарльз вынудил ее пригласить этих богатых русских: он рассчитывал уговорить их дать денег на какие-то его проекты.
Чарльз попросил позвать Юрия Перовского с его сверхъестественно красивой молодой женой и некоего Джея Хокса, управляющего хедж-фондом, который специализировался на российских рынках и был невыносимым занудой. В качестве одолжения сыну королева согласилась и вдобавок позвала кое-кого из своих знакомых.
Она пробежала глазами список гостей, копия которого до сих пор лежала меж бумагами на столе. Разумеется, в нем был сэр Дэвид Аттенборо. Неизменно приятный собеседник, вдобавок ее ровесник, а это теперь редкость. Правда, вчера настроение его омрачали последствия глобального потепления. Подумать только! Вдобавок на несколько дней приехал управляющий королевской конюшней: слава богу, его настроения никогда ничто не омрачало. Пригласила она и писательницу с мужем-сценаристом, чьи тонкие, полные юмора фильмы воплощали в себе квинтэссенцию всего британского. Были также ректор Итона с женой: они жили неподалеку и часто гостили в Виндзоре.
Ради Чарльза она пригласила и тех, кто имел какое-то отношение к России. Бывшего посла, который недавно вернулся из Москвы… Оскароносную актрису с русскими корнями, известную своей тучностью и острым языком… Кого еще? Ах да, ту знаменитую женщину-архитектора, которая сейчас строит в России величественный флигель какого-то музея, и преподавательницу русской литературы с мужем (в наши дни сложно догадаться, какого пола и ориентации тот или иной преподаватель – в чем Филипу пришлось убедиться на собственном горьком опыте, – но конкретно эта была замужняя женщина).
И кого-то еще… Она сверилась со списком. Ну конечно, архиепископа Кентерберийского. Он тоже был частым гостем и всегда умел поддержать разговор, если кто-то из собеседников вдруг от смущения лишался дара речи, что, к сожалению, случалось нередко. Правда, в том, что порой они говорили не умолкая и не давали никому вставить слова, тоже не было ничего хорошего. Тут уж ничем не помочь: разве что бросить на болтуна строгий взгляд.
Королеве нравилось придумывать развлечения для гостей; мистер Перовский сказал Чарльзу, что привезет своего юного протеже, который “волшебно исполняет Рахманинова”. Пригласили также двух балерин: они должны были станцевать под фонограмму вариации из “Лебединого озера” в стиле имперского русского балета. Предполагалось, что зрелище будет изысканное, серьезное и проникновенное – и это, признаться, внушало королеве опаску. На Пасху нужно веселиться, Чарльзов же fete a la russe[9 - Праздник в русском стиле (фр.).] грозил оказаться унылым.
Однако попробовать стоило: никогда не знаешь, как все обернется в итоге.
Угощение было превосходное. Новая повариха, стремясь показать себя с лучшей стороны, сотворила чудеса; продукты взяли из Виндзора, Сандрингема и с огородов Чарльза в Хайгроуве. Вино, как всегда, было отменным. Сэр Дэвид, когда не пророчил планете неминуемую гибель, очень мило шутил. Русские оказались вовсе не такими унылыми, как она опасалась, и Чарльз лучился благодарностью (хотя они с Камиллой после кофе откланялись – назавтра в Хайгроуве должен был состояться прием, и она почувствовала себя матерью студента, который появляется дома исключительно чтобы ему постирали одежду).
В легком подпитии они присоединились к прочим членам семьи, ужинавшим в Восьмиугольной столовой башни Брансуик, после чего перешли в библиотеку: королева хотела показать гостям кое-какие интересные книги из своей коллекции, в том числе прекрасные первые издания стихов и пьес русских авторов в переводах, которые она все хотела прочесть, но пока так и не собралась. Филип, который встал чуть свет, незаметно ушел к себе; оскароносную актрису, чьим профилем все любовались и чьи высказывания о Голливуде немало всех позабавили, умчали в гостиницу неподалеку от киностудии “Пайнвуд”, где с утра пораньше должны были начаться съемки. Ну а потом… фортепиано и балерины.
Расслабившись как следует, оставшиеся перебрались в Малиновую гостиную слушать фрагменты Второго фортепианного концерта Рахманинова. Королева особенно любила эту комнату: стены здесь были обиты красным шелком, по бокам от камина висели величественные портреты мамочки и папы на коронации, днем из окон открывался вид на парк, вечерами горела роскошная люстра, а чуть дальше, в анфиладе залов, просматривалась Зеленая гостиная. Пожар 1992 года едва не погубил Малиновую гостиную, но теперь об этом ничего не напоминало: интерьерам вернули былую безупречность, и в такие вечера, как этот, было очень приятно собираться здесь.
Юный пианист, как и обещали, играл превосходно. Кажется, Саймон говорил, его фамилия Бродский? Лет двадцати с небольшим, подумала королева, однако манера исполнения вполне зрелая. Музыка захватила его совершенно; королева же вспоминала эпизоды из “Короткой встречи”[10 - “Короткая встреча” (1945) – фильм режиссера Дэвида Лина, классика британского кинематографа. В фильме звучит Второй фортепианный концерт Рахманинова.]. А еще музыкант был хорош собой. Дамы не сводили с него глаз.
Потом настал черед балерин, и они премило станцевали свои номера. Маргарет бы понравилось. Правда, топали как лошади, но в этом, видимо, виноваты пуанты. Затем юный мистер Бродский вернулся за фортепиано и исполнил танцевальные мелодии тридцатых годов. Откуда он их знает? Королева приказала отодвинуть мебель, и начались танцы.
Сперва гости робели, но потом Бродского за фортепиано сменил кто-то другой – кажется, муж преподавательницы русской литературы. Играл он тоже на удивление хорошо. Юный русский присоединился к танцующим. Подошел к хозяйке вечера, щелкнул каблуками, поклонился и спросил с мольбой во взгляде:
– Ваше Величество, не соблаговолите ли потанцевать со мной?
Что ж, манеры у него безукоризненные. Разумеется, она согласилась – и, не успев опомниться, уже позабыв о радикулите, танцевала фокстрот. В тот вечер на ней было легкое шифоновое платье с летящей юбкой. Мистер Бродский оказался опытным партнером и напомнил ей многие забытые шаги. У него была безупречная координация. С ним она почувствовала себя Джинджер Роджерс.
К этому времени почти все гости пустились в пляс. Музыка стала громче, энергичнее. Заиграли аргентинское танго. Кажется, за фортепиано по-прежнему был муж преподавательницы? Даже архиепископ Кентерберийский не удержался от соблазна, чем всех развеселил. Как бы красиво ни двигались гости, никому было не сравниться с русским и его партнершей – одной из балерин: до того величественно они танцевали.
Вскоре она удалилась к себе, заверив гостей, что они могут продолжать сколько им будет угодно. В былые дни королева перетанцевала бы половину чиновников из Министерства иностранных дел, теперь же в одиннадцатом часу ее уже клонило в сон. Однако это не повод прерывать хорошую вечеринку. Горничная потом сообщила ей, что, по словам одного из помощников дворецкого, веселье закончилось далеко за полночь.
Когда она уходила, мистер Бродский кружил по гостиной прелестную юную балерину. Таким королева его и запомнила – очаровательным, счастливым… полным жизни.
После обеда Филип пришел выпить с ней кофе; ему не терпелось поделиться новостями.
– Лилибет, ты уже слышала, что он был голый?
– Да, вообще-то слышала.
– Повесился, как тори. Кажется, для этого есть название. Автосекси… как его бишь?
– Аутоэротическая асфиксия, – мрачно поправила королева: она уже загуглила это на айпаде.
– Вот-вот, оно самое. Помнишь Баффи?
Разумеется, она помнила Седьмого графа Уондла, старого друга, который, если верить слухам, в пятидесятые был неравнодушен к подобным утехам. Тогда в определенных кругах это считалось едва ли не de rigueur[11 - Обязательным (фр.).].
– Каково приходилось дворецкому, а? – заметил Филип. – Сколько раз он вынужден был спасать этого паршивца. А ведь Баффи и в одежде был далеко не красавчик.
– О чем он только думал? – удивилась королева.
– Ну, дорогая, я не желаю входить в подробности сексуальной жизни Баффи.
– Нет. Я о молодом русском. О Бродском.
– Что ж, нетрудно догадаться. – Филип обвел рукой комнату. – Ты же знаешь, как чувствуют себя люди в таких местах. Попав сюда, они решают, что это апогей их жалкого существования, вот и выпускают пар. Какое шумное веселье бурлит здесь, когда они думают, что мы за ними не наблюдаем… Бедняга. – Он сочувственно понизил голос. – Видимо, не подумал. Никому не хочется, чтобы его нашли с голым срамом в королевском дворце.
– Филип!
– Я не шучу. Неудивительно, что прислуга помалкивает. Вдобавок они щадят твои слабые нервы.
Королева впилась в него взглядом.
– Они забыли. Я пережила мировую войну, скандал с этой Фергюсон и твою службу во флоте.
– Однако ж они полагают, что при малейшем намеке на пикантную историю тебе понадобится нюхательная соль. Они видят лишь старушку в шляпке. – Королева нахмурилась, и он ухмыльнулся. Последнее было справедливо, исключительно проницательно и довольно грустно. – Не расстраивайся, милая, они обожают эту старушку. – Он неуклюже поднялся со стула. – Ты помнишь, что днем я уезжаю в Шотландию? Дикки уверяет, что лосось в этом году клюет как никогда. Тебе что-нибудь принести? Может, помадку? Или голову Николы Стерджей[12 - Никола Стерджей (род. 1970) – премьер-министр Шотландии, первая женщина на этом посту.] на блюде?
– Нет, спасибо. Когда ты вернешься?
– Где-то через неделю – как раз ко дню твоего рождения. Дикки не прочь загрязнить атмосферу и привезти меня на своем самолете.
Королева кивнула. Филип теперь предпочитал существовать по своему расписанию. Прежде ее расстраивало, когда он уезжал бог знает куда заниматься бог знает чем, а дела оставлял на нее. Быть может, в глубине души она завидовала его самостоятельности и свободе. Но он всегда возвращался – с новым энтузиазмом, овевавшим коридоры власти, точно свежий морской бриз. И она приучила себя быть благодарной.
– Вообще-то, – сказала она, когда он неловко – из-за артрита – наклонился поцеловать ее в лоб, – я бы не отказалась от сливочной помадки.
– Твое желание для меня закон.
Он улыбнулся (сердце ее, как обычно, растаяло от его улыбки) и направился к двери.
Глава 3
Мередит Гостелоу вылезла из черного такси, которое за баснословную сумму отвезло ее из Виндзора домой, на запад Лондона, и остановилась перевести дух, пока водитель доставал из салона ее чемодан.
Она смотрела на свой дом, выкрашенный в бледно-розовый цвет, и понимала, что никогда уже не станет прежней. Что-то переменилось, и она чувствовала страх, стыд и еще что-то, чему не подобрала бы названия. Она и сама не знала, о чем думает, но по ее припудренной щеке робко сползала слеза. С тех пор как менопауза, точно товарняк, сбила ее с ног, организм ее скупился на любую влагу. Она была молодой женщиной в теле старухи, в этом скрипучем плотском панцире, над которым она не имела власти. И после того, что случилось сегодня ночью, стало только хуже.
А утром… Она рухнула бы на колени, но сознавала, что уже не встанет.
– Это все, мэм?
Она оглянулась, убедилась, что сумочка и чемодан на месте, и кивнула. Она уже расплатилась с таксистом картой. Двести фунтов! О чем она только думала? Но не вызывать же в Виндзорский замок “убер”. Конечно, ей следовало бы прогуляться до вокзала и сесть на поезд в Лондон, как поступил бы на ее месте всякий разумный человек без машины, но в Виндзоре мысли текут иначе. Когда вокруг прислуга в ливреях, поневоле начинаешь швыряться деньгами. В такие места попадают лишь те, кто добился успеха. Накануне она двадцать минут разговаривала с архиепископом Кентерберийским о возможном заказе на строительство церкви двадцать первого столетия в Сазерке. После такого заказываешь такси, черт с ними, с деньгами… и расстаешься со стоимостью баночки крема “Ла Мер”[13 - Марка дорогой английской косметики.], абсолютно предсказуемо застряв в жуткой пробке на М4.
Некоторые люди… а, да что там – она сама… И хватит уже воображать себя богаче королевы. Между прочим, Ее величество тоже считает деньги. В общем, беда в том, что Мередит Гостелоу одна.
Будь у нее партнер, он предложил бы ехать поездом. Партнер сказал бы: не торопись, подумай. Партнер не допустил бы… того, что случилось вчера. Партнер отвез бы ее домой на большой дорогой машине. И сейчас поднял бы ее чемодан на высокое крыльцо, до двери.
И говорил бы не умолкая, и диктовал бы ей, что делать, и нужно было бы готовить ему еду, стелить постель, уделять внимание: словом, ее жизнь превратилась бы в кошмар. Мередит уже устала от этих дурацких мыслей и рассердилась на себя за то, что снова думает об этом.
Но вчера ночью что-то переменилось. В самой глубине ее нутра.
Кстати о нутре: ей срочно нужно в туалет. Одной рукой она подхватила чемодан, другой прижала к груди объемистую сумочку и потащилась вверх по ступенькам. Отыскала ключи, открыла дверь, швырнула сумки на пол, промчалась по коридору и еле успела плюхнуться на стульчак.
Вот она, старость. Когда влага нужна, ее не дождешься. А когда не нужна – подступает галлонами.
“Майбах” Перовских понемногу продвигался к дому, Маша на заднем сиденье слушала ритмичную музыку итальянской речи. Сложив руки на коленях, она смотрела на свое обручальное кольцо, любовалась игрою света на гранях желтого бриллианта размером с чаячье яйцо. Сидевший рядом Юрий яростно матерился в телефон. На шее его билась жилка.
Поразительно, как быстро лучший день в жизни превращается в очередное воспоминание.
Языковое приложение в Машиных наушниках по-итальянски живописало прелести прогулок. Или речь шла о настенной живописи? Она отвлеклась.
Разумеется, Юрий не преминул сделать ей замечание за вульгарность и дурной вкус. Упоминанием о Диснее она испортила ему аппетит! И не только ему, а всем присутствовавшим.
Не он ли сам перед визитом в Виндзор уточнял, можно ли привезти личного повара (нельзя), соглашался есть лишь те блюда, которые входили в его алкалиновую диету, и притащил на завтрак розовую гималайскую соль в таблетнице из горного хрусталя? Жена бывшего российского посла это заметила – и видели бы вы, как она на него посмотрела!
Недостаток Виндзорского замка в том, что это мечта. И простые люди ее только портят.
Между тем назревала торговая война. Рынки просели. Юрий бушевал из-за того, что помощники не выполнили его приказ и не продали вчера какие-то акции. Наконец, исчерпав всю желчь, он прервал разговор, с силой ткнув в кнопку телефона. – Пятьсот тысяч. Можешь попрощаться со своей галереей.
Он обиженно и сердито покосился на жену. При слове “галерея” она наконец-таки повернулась к нему. Вот и славно, подумал он. Для того и сказал. На какие только ухищрения он не пускался, чтобы привлечь Машино внимание! А она даже не соизволит поддержать его, когда он борется за их будущее, за их общее благополучие. Ее интересует только искусство – она коллекционирует картины, устраивает выставки и общается с людьми, рядом с которыми чувствует себя умной потому, что знает слово “постимпрессионизм”. А еще ей нравится, что ее боготворят. Что ж, он боготворил Машу с той самой минуты, как увидел ее, семнадцатилетнюю, в куцей маечке и грязных джинсах: тогда она и правда была богиней. Он уже устал ей поклоняться. Да и если бы он был ее единственным поклонником!
– Кстати, Максим умер, – произнес он заготовленную фразу
– А?
Он заметил, как застыло ее лицо.
– Сегодня утром. Вероятно, сердечный приступ. Он тебе нравился, да?
Маша на миг лишилась дара речи, но быстро оправилась и выдавила еле слышно:
– Пожалуй.
– Он ведь учил тебя играть на фортепиано. Столько уроков дал! Сыграй мне как-нибудь, что успела выучить.
Он заметил, что она смотрит на него с возмущением. Словно он сказал какую-то дикость. Она часто смотрела на него вот так, молча, со своего заоблачного пьедестала. Ему же хотелось одного: чтобы она наконец спустилась с небес, попыталась его понять. Чтобы ей, в конце концов, стало стыдно, и она, нежная и покорная, пришла к нему, обняла его. Как она не догадывается? Это она во всем виновата. Так почему же стыдно всегда ему? Голова по-прежнему гудела. Почему она допустила, чтобы он перепил? Неужели не знала, что будет потом?
Она вынула наушники из ушей. Молчание окутало салон, точно погребальная пелена. Наконец Маша пробормотала:
– Дома я обязательно тебе поиграю. – В неземных ее глазах блеснули слезы, но она удержалась и не расплакалась.
Ледяная баба, подумал он. Ну ничего, однажды он растопит этот лед.
Как королева ни пыталась, она не сумела отвлечься от мыслей о бедном заблудшем юноше. Весь день обсуждала с управляющим предстоящие скачки в Аскоте. А потом, когда посетителей благополучно выпроводили из замка, направилась в парадный зал осмотреть гобелен, которому требовалась небольшая реставрация, но тут подошел швейцар и сообщил, что сэр Саймон срочно хочет ее видеть.
– Он не сказал зачем?
Швейцар нажал на кнопку рации.
– Он просил передать, мэм, что обнаружились новые обстоятельства, – бесстрастно произнес он.
Похвальное безразличие. Меньше всего ей нужны слуги, которые подмигивают и кивают, передавая известия. Такие у нее не задерживаются.
