– Терпи, – попросила я и прижала ее дрожащую ногу к полу, чтобы очистить рваную кожу по краям раны. Если этого не сделать, в здешней влажности рана загниет и пахнуть будет на всю тюрьму. – Терпи и живи.
– Живи, – прошептала она слабым голосом; казалось, боль ее была невыносима. – Уверена, я здесь умру.
– Ты не можешь знать, что случится в будущем.
– Будущее… Тут даже шаманом быть не надо, чтобы его знать.
Я продолжала прижимать к ногам девушки тряпку. Очень быстро мои пальцы стали красными.
– Мама рассказывала, что даже собаки чувствуют себя неуютно перед надвигающейся бурей. Они ощущают, как вдали грохочет гром, и я теперь тоже это чувствую. – Ее глаза точно остекленели, а брови сдвинулись к переносице. – Дрожь земли.
Мне хотелось хоть как-то помочь ей воспрянуть духом. Но я прекрасно знала, что, если она действительно совершила убийство, она заслуживает наказания. И неважно, насколько глубоко я ей сочувствую.
– Кто знает, – ответила я. – Может быть, буря минет.
Сои покачала головой. А потом сделала то, чего не посмела сделать в разговоре с инспектором Ханом: открылась мне, легко, как моллюск в горячей воде.
– Почему мне приходится быть мной? Почему я родилась не в знатной семье? – вопросила Сои, и эмоции наполнили ее голос красками. – Но я всего лишь одна из десятка тысяч слуг. И что хуже всего… даже если полиция убьет меня, ничего не изменится.
Я не знала, чем рассеять ее страх, поэтому молча окунула ткань в воду и выжала кровь. В миске закружилась красная дымка.
– А может быть, я и убила ее.
Моя рука с тряпкой замерла на полпути. На юбку упало несколько капель красной воды.
– Госпожа говорила, что ненависть ничем не лучше убийства. А я презирала ее.
Я в последний раз выжала ткань и отложила ее на поднос.
– Она называла меня сестрой, своей ровней. Я думала, она поймет, как сильно я хочу быть свободной. – Печальный голос Сои пробрала дрожь. – Она говорила, что хочет видеть меня рядом, потому что я ей дорога. Чтобы я была ровней ей? Да я рыдала каждую ночь после того, как одевала ее и расчесывала ей волосы. Мне было обидно, если она мне отказывала, и страшно, когда она ругала меня за то, что я желала стать хозяйкой собственной жизни.
– Поэтому твоя хозяйка писала о тебе? – Я решила подыграть блефу инспектора о найденном дневнике госпожи О. – Поэтому ты с ней поссорилась?
– Я просила ее освободить меня от статуса ноби. – Признание Сои легко соскользнуло с ее губ; она не задумывалась о том, что каждое ее слово крепко-накрепко оседает у меня в голове. – Я и раньше просила, но в этот раз решила стоять на своем. Я хотела вернуть свой контракт ноби, завершить наши отношения хозяйки и служанки. Но она не хотела мне его отдавать.
– А с чего бы ей отдавать тебе контракт?
– Она обещала вернуть его, когда мне исполнится восемнадцать.
Вопрос, который уже давно зудел где-то в уголке моего сознания, наконец вырвался на поверхность:
– Ты говорила, что госпожа О не верит в крепостное рабство. В столице такая точка зрения – обычное дело, да?
– Обычное? Ничего подобного.
– И какие люди в подобное верят?
Взгляд темных глаз Сои остановился на мне, словно она меня в чем-то подозревала.
– Ты родилась в семье низкого происхождения, и все же знатная женщина не считала твое положение естественным, – объяснила я. – И я не понимаю почему. – Я приложила к ранам Сои новую полоску ткани. – Пожалуйста, расскажи.
– Госпожа О была католической мятежницей. Уже два года как обратилась. Она сказала матери, что ставит учение превыше кровных связей.
– Католической? – Это учение, тайно пришедшее к нам с запада, было запрещено и каралось смертью. – И ты не сообщила полиции?
– С убийством это никак не связано. Поклянись никому об этом не говорить, а то хозяйка Ким продаст меня, как псину, как только следствие закончится. Я уверена: госпожу О убил ее любовник. И искать вам нужно именно его, – она опустила юбку. – Сколько у тебя вопросов!
– Мне любопытно…
– Нет, это не просто любопытство.
От ее слов меня пробрал мороз, и лишь через несколько мгновений до меня дошло, что она права.
– Правда, не более чем любопытство, – повторила я, поднимаясь на ноги и медленно стряхивая солому. Мои мысли уже унеслись прочь, и скоро передо мной предстал омут моего прошлого. Омут, в который я страшилась окунаться, потому что боялась увидеть нечто ужасное.
Четыре
– Эй!
Я только-только вышла из полицейского ведомства после обеда и собиралась идти за покупками по приказу старшей служанки. Именно в этот момент передо мной предстала ясноглазая девчушка с маленьким лицом и совсем крошечными губами. Платье на ней было очень изящное, правда, в приглушенных цветах, не такое красочное, как у знатных женщин. Скорее всего, она состояла на службе в богатом доме. Я огляделась, но никого вокруг больше не увидела и тогда указала себе на грудь. Я?
– Ты, ты. Моя хозяйка велела привести тебя.
Я выдвинула вперед рыночную корзинку, чтобы она оказалась между нами.
– Откуда ты знаешь, кто я?
Девушка указала себе на щеку – на то место, где у меня была выжжена метка.
– Тебя невозможно не узнать.
– А хозяйка твоя кто?
Она ответила высоким радостным голоском:
– Хозяйка сказала, что ты сопровождала ее в пути с горы Инван к воротам крепости.
Я чуть не уронила корзину. Это же та загадочная аристократка! Зачем я ей нужна? Я вспомнила рассыпавшиеся книги и взвинченных мужчин. Было бы разумнее развернуться и уйти, но не успела я об этом только подумать, как уже вовсю шагала за служанкой.
– Меня зовут Урим, – она запнулась, взглянув на меня через плечо. – А тебе можно просто взять и уйти? Я могу подождать снаружи, если надо доложить старшим.
– Полицейское ведомство – не тюрьма, – ответила я. – По крайней мере, пока я выполняю свои обязанности.
– Наверное, да. Я не раз видела, как тамо ходят туда-сюда из полиции, когда им заблагорассудится. Я тоже могу бродить сама по себе, изучать столицу. Мне хозяйка разрешила.
В моей голове всплыл образ женщины в мужской одежде, с повозкой потаенных книг.
– А какая она, твоя хозяйка? – полюбопытствовала я.
– Великодушная, – заявила девушка. – Якорной цепью можно измерить глубину четырех морей, однако глубину доброты моей госпожи не измерить ничем!
У нее был талант к языку, а говорила она словами, нетипичными для обычной служанки. У меня и самой речь была полна витиеватых слов, но я их украла у старшей сестры. А у кого украла слова Урим?
– Ты умеешь читать? – задала я очередной вопрос.
– Омо[26 - Омо (кор. ??) – междометие, передающее восхищение и другие позитивные эмоции.], как ты догадалась?
– Полагаю, тебя хозяйка научила.
И без того круглые глаза Урим стали еще больше, а изящные губы расплылись в улыбке.
– И не только меня.
На сей раз я уже даже не удивилась, хотя вся эта философия и казалась мне опасной. Чтобы бросить вызов существованию слуг, не придумать лучшего способа, чем научить их читать и писать. Снабдить их теми же знаниями и силой, которыми обладают их хозяева и хозяйки.
Поток моих мыслей прервал вопль какого-то слуги:
– Разойдитесь, пропустите советника Чхои!
Мы с Урим тут же упали на колени и вжались лбами в грязь, а слуга продолжал кричать:
– Пропустите третьего государственного советника!
Я аккуратно повернула голову – совсем чуть-чуть, чтобы можно было подглядеть. На дороге я увидела четырех носильщиков с паланкином, внутри которого сидел мужчина средних лет с короткой черной бородкой, лоб его был изрезан морщинами – результаты многолетних раздоров. Несмотря на измученный внешний вид, мужчина был красив: нос с горбинкой, квадратный подбородок и умные глаза. Он сидел прямо, по-королевски, широко расправив плечи и распрямив руки.
Советник Чхои, отец молодого господина Чхои Джинёпа. Казалось, не найти двух более похожих людей – и в то же время таких разных.
Паланкин опустили перед входом в полицию. В этот момент кто-то потянул меня за воротник. Я подняла глаза и увидела, что Урим уже встала. Как и все остальные. Я подскочила и отряхнула юбку и руки от пыли. Появление советника Чхои напомнило мне о вопросах, давно уже плававших в моей голове подобно паутинкам – о разорванной помолвке между сыном советника и госпожой О, о ее католическом прошлом, о последнем письме, которое она получила перед смертью. Может ли это все быть как-то связано?
– Ты хорошо знаешь аристократов Ханяна? – подала я голос.
Урим оглядела улицу. Ее взгляд остановился на большой лавке, где торговали китайским шелком. Рулоны ткани блестели, как ракушки, под открытым небом.
– Посмотри туда.
Урим указала на знатную женщину, чье лицо было скрыто от чужих глаз полупрозрачной вуалью, свисающей с ее головного убора. Женщина разглядывала ткани и интересовалась ценой у торговца.
– Это госпожа Ри. – Кивком головы Урим подозвала меня к себе. – Пустая женщина, говорит только о моде и мужчинах, – девушка хвастливо улыбнулась. – Я знаю практически всех знатных женщин Ханяна.
– Тогда ты и госпожу О знала?
– Конечно. Они с моей госпожой несколько раз чай вместе пили. Мне она показалась очень милой и веселой.
– Но до тебя наверняка доходили слухи, что у нее был любовник, – продолжала я. – Ты когда-нибудь видела госпожу О с каким-нибудь мужчиной?
– Помимо ее отца и младшего брата? Нет. Она была не замужем, а незамужним дамам не следует свободно расхаживать по улицам. Тебе следовало бы об этом знать. А когда госпожа О все-таки выходила, она всегда сидела в закрытом паланкине.
– Она могла и тайком выбраться из дома.
Как она сделала в ту ночь, когда ее убили.
Урим покачала головой:
– Не верю, что она была способна так опорочить семью.
Я как будто ходила кругами: все эти разговоры ни к чему не приводили. А что бы сказал инспектор Хан, чтобы добиться своего?
– Советник Чхои и его сын общались с семейством О, верно?
– О да, – ответила Урим. – Молодой господин был помолвлен с госпожой О. Не то чтобы это какая-то тайна.
– А если бы такая тайна была, – медленно произнесла я, – ты бы наверняка о ней знала.
Она улыбнулась – совсем быстро, незаметно.
– Может, и так.
– А если ты все-таки не знала?
Девушка молча поразмыслила, а потом указала в глубь улицы, ведущей к горе Инван.
– Иди в том направлении, пока не увидишь гостиницу с красным фонарем. Хозяйка гостиницы когда-то была кисэн[27 - Кисэн (кор. ??) – в Корее артистки развлекательного жанра; куртизанки, развлекавшие высокопоставленных мужчин на званых вечерах танцами, пением, поэзией, разговорами.], и советник Чхои ей очень благоволил. Много лет назад весь Ханян только и говорил что об их любви. Хозяйку зовут госпожой Сон, ее считают кладезем информации.
Я уже видела эту гостиницу раньше, в тот день, когда сбежала из ведомства. Оказавшийся в Ханяне знакомый поведал мне, что старшая сестра лежит практически при смерти, и передал мне ее слова: «Я не могу уйти с миром, не увидев моего брата Инхо». И я, отчаянно пытаясь успокоить сестру, сбежала и целый день бродила от одной лавки к другой, показывая людям портрет брата. Только к концу дня я наконец сообразила, что в гостинице могут знать все дороги и города… и где на пути из Инчхона хоронят мертвых.
И сейчас груз так и не найденной могилы брата обвивал мою шею тугой веревкой. Старшая сестра, к счастью, выздоровела, и мое обещание все еще было в силе. А свернутый портрет, таившийся у меня за пазухой, казался непомерно тяжелым. Я аккуратно достала его и, развернув, показала Урим.
– Ты говорила, что много кого знаешь, – проговорила я. – А этого человека ты когда-нибудь видела?
Урим поджала губы:
– Рисунок уже так выцвел, что лицо еле рассмотришь. А другого портрета у тебя нет?
– Нет, кроме этого, ничего нет.
Я посмотрела на рисунок и засомневалась: вряд ли брат сейчас выглядит так же, как десять лет назад – мальчишкой с пока еще по-детски пухлым лицом. Лицом круглым, как сверкающая луна, обрамленным с обеих сторон длинными волосами, завязанными сзади в свободный хвост, и с опухшими глазами, полными юношеской невинности.
– Совсем никого не напоминает?
Урим покачала головой.
– Некоторых не знаю даже я.
Я примолкла. Один взгляд на портрет брата всегда вызывал во мне бурю отголосков, как будто кто-то незнакомый звал меня с вершины горы. Я скучала по историям брата о доме нашего детства, который я уже совсем не помню, доме, наполненном пылом ласковых слов и нежными объятиями. Эти истории исчезли из моей жизни, оставив внутри меня пустоту. Я чувствовала себя заблудшим духом.
