– Дурдом, правда? Микки говорит, ему когда-нибудь придется опять переносить этот дом – если он доживет.
– Вот поэтому я и живу в глубине острова, – замечает Петра, которая живет в глубине острова, потому что выросла там и не может позволить себе купить дом ближе к океану.
Это интересная история, но Бет сейчас занята тем, что прикидывает про себя, под каким бы благовидным предлогом улизнуть домой, и с трудом удерживается, чтобы не вскочить со своего места. «Я забыла дома книгу. Грейси нездоровится. Мне что-то нехорошо».
Петра, которая сидит рядом с Бет, видимо, каким-то образом считывает намерение подруги сбежать и, протянув руку, незаметно сжимает ладонь Бет, крепко, но не слишком сильно, одновременно ободряя ее и удерживая на месте. «Я люблю тебя, и ты никуда не уйдешь».
В дверь негромко стучат, и на пороге появляются Кортни с Джорджией – ходячая иллюстрация понятия «полная противоположность». Круглое, без грамма косметики лицо Кортни залито розовым румянцем, волосы небрежно стянуты в хвост на затылке, завитки на лбу чуть влажные от пота. Из-под расстегнутого зимнего пальто из секонд-хенда виднеются майка цвета лаванды, черные спортивные штаны и шлепанцы. Книгу она несет в руках. Оживленная и улыбающаяся, она плюхается на диван с другой стороны от Бет, и вместе с ней в комнату вплывает облако ее энергии, которое медленно оседает, точно невесомый одуванчиковый пух, поднятый в воздух легким дуновением ветра. От нее пахнет пачули.
Джорджия же, напротив, выглядит забегавшейся и запыхавшейся со своим тяжелым вечерним макияжем, яркой помадой и броскими длинными золотыми серьгами, в черных туфлях-лодочках на шпильке и с оттягивающей плечо пухлой кожаной сумкой для ноутбука. Она стаскивает с себя шляпу, перчатки, шарф и пальто и, извинившись за опоздание, принимается ругать очередную чокнутую невесту, которая битых сорок пять минут продержала ее на телефоне, потому что никак не могла решить, какой должна быть ковровая дорожка, по которой она пойдет по проходу в церкви к алтарю. Если Кортни – легкая пушинка, подхваченная теплым ветерком, то Джорджия – ветка дерева, сломанная ураганом и падающая на землю. По их виду ни за что не скажешь, что эти двое – лучшие подруги, однако же это именно так.
Обрадованная тем, что все наконец-то в сборе, Джилл с извинениями спешит в кухню. Прежде чем Джорджия успевает усесться, она вновь возвращается и, дважды хлопнув в ладоши, точно учительница, пытающаяся привлечь к себе внимание класса, ведет подруг в столовую. Джорджия ахает первой, но в следующее мгновение уже они все эхом вторят ей. Джилл сияет, польщенная их охами и ахами и довольная тем, что ей удалось добиться именно той реакции, на какую она рассчитывала.
Действие книги, которую они выбрали для обсуждения в этом месяце, происходит в Японии после Второй мировой войны, и идеи оформления явно почерпнуты Джилл именно оттуда. В центре каждой тарелки восседает какое-нибудь животное-оригами: фиолетовый журавлик, белый лебедь, оранжевый тигр, серый слон. Справа от каждой бумажной фигурки зеленеет капля васаби и высится аккуратная горка мясистого розового имбиря, а рядом с каждой тарелкой лежат палочки и стоит маленькая розеточка с соевым соусом. По всей комнате расставлены свечки в цилиндрических жестяных подсвечниках, а на столе стоят две бутылки саке. В центре на овальном блюде ждут своего часа роллы с икрой масаго, лососем и тунцом.
– Ну ты даешь, Джилл. Только не говори мне, что ты сама накрутила все эти роллы, – подает голос Кортни.
– Ну разумеется, сама, – говорит Джорджия.
– Сама, – признается Джилл.
– И это все тоже сама? – спрашивает Кортни, беря в руки фиолетового бумажного журавлика.
– О, это было несложно. Я посмотрела в Интернете, как они делаются.
– Ничего себе. С ума сойти, – говорит Кортни. – Ты, должно быть, весь день готовилась.
– Не так уж много времени это и заняло, – отзывается Джилл, явно наслаждаясь восхищением подруг.
– Ты вполне могла бы зарабатывать этим себе на жизнь, – замечает Бет.
Джилл вот уже шестнадцать лет как домохозяйка, и пока недостатка в клиентуре у Микки не предвидится, выходить на работу у нее нет ровным счетом никакой необходимости, но это неплохая идея. Она могла бы устраивать шикарные книжные вечеринки на заказ для богатых отпускников. Они были бы в восторге.
– Так, ладно, а теперь выбирайте, кто куда сядет. Рядом с каждой тарелкой лежит карточка с именем одного из персонажей, так что…
– Мы не будем сегодня обсуждать книгу, – говорит Петра.
Желудок у Бет скручивается в узел. Жаль, что нельзя хлопнуть стакан саке, прежде чем углубляться во все это.
– Что?! – нервно улыбается Джилл. – Разумеется, будем.
– Нет, не будем, – говорит Петра.
Петра на пять лет младше самой младшей из них, но в их компании она бесспорный альфа-самец. Старшая из семи детей в семье польских иммигрантов и владелица ресторана «Диш», одного из самых популярных заведений на Нантакете, она отличается командирским характером. Сама она, беззастенчиво ухмыляясь, сказала бы, что другие в ее бизнесе не выживают. Но при всем при том она справедлива и начисто лишена склочности. Если кто-то и может укоротить книжное рвение Джилл без слез или демонстративного разрыва дружбы, то это Петра.
– И нам понадобится что-нибудь покрепче саке. Водка у тебя найдется? – спрашивает Петра у Джилл.
– Но это не по-японски, – возражает та, все еще пытаясь воспротивиться отклонению от темы книги.
– Джимми изменяет Бет с официанткой из его бара. Он ушел к ней, – говорит Петра.
И снова первой ахает Джорджия. Джилл поворачивается к Бет, и виновато-испуганное выражение в глазах подруги говорит ей все без объяснений. Ни словом больше не упомянув о Японии, она скрывается в кухне и возвращается к столу с бутылкой водки «Три восьмерки» в одной руке и бутылкой клюквенного сока в другой.
– Это подойдет? – спрашивает она, опускаясь на диван.
– Более чем, – кивает Петра и принимается разливать водку в винные бокалы, практически не оставляя места для сока. – Покажи им открытку.
Бет вытаскивает из книги открытку и конверт и послушно протягивает их Джорджии.
– Ох, Бет, – качает головой Джорджия, прочитав открытку и передав ее Кортни. – Это от той официантки? Как ее зовут?
– Анжела Мело, – отвечает Бет.
– Не знаю такой, – произносит Джилл скептическим тоном, кажется задетая за живое тем, что на Нантакете нашелся кто-то, кого она не знает.
– Она сюда только пару лет как перебралась. Из Бразилии. Приехала вместе с сестрой подработать летом, – поясняет Петра. – Они пытались устроиться ко мне в «Диш», но я их не взяла.
– Я ее тоже не знаю, – говорит Кортни. – И давно это все у них тянется?
– С июля, – отзывается Бет.
– О господи, Бет, – говорит Джилл.
– Я знаю, – вздыхает Бет.
Она делает большой глоток водки из своего бокала. Теплая водка, практически не разбавленная клюквенным соком, обжигает горло. Уж лучше бы они пили саке. И обсуждали эту несчастную книгу. Она делает еще один большой глоток.
– Я же говорила, не надо было тебе разрешать ему идти работать в «Солт», – говорит Джорджия. – Там у них все просто пропитано сексом. Эта их музыка, эти мартини. Даже мне через час пребывания там начинает хотеться заняться сексом с первым встречным.
С октября по март Джимми промышлял ловлей морского гребешка, а летом, когда промысел гребешка был запрещен, устраивался куда-нибудь подрабатывать барменом. Впрочем, реальной необходимости в этой подработке у него никогда не было. Ловцы гребешка на Нантакете всегда зарабатывали отличные деньги. Барменом он устраивался главным образом ради того, чтобы не сидеть без дела, а не от нужды. Многие годы у Джимми был солидный и надежный заработок, а Бет радовалась тому, что он может проводить летние каникулы с ней и детьми.
Однако несколько лет назад поголовье гребешка в их бухте вдруг начало стремительно сокращаться, и за пугающе короткое время их почти не осталось, а Джимми оказался практически без работы. Он винил в этом богатых владельцев особняков с их пышными зелеными лужайками, нашпигованными удобрениями, которые с грунтовыми водами попадали в бухту и отравляли акваторию, убивая гребешка и бог знает что еще.
В летние месяцы он продолжал подрабатывать барменом, но зимой работы у него больше не было, и некоторое время они с трудом сводили концы с концами. Джимми слонялся по дому, раздраженный и отказывающийся признавать очевидное, все еще надеясь на то, что гребешок появится вновь. Потом, года два с небольшим тому назад, его позвали работать барменом в «Солте» на полную ставку, круглый год. На Нантакете круглогодичная работа любого рода – неслыханная, просто редчайшая удача, а им были отчаянно нужны деньги, так что Джимми из ловца гребешка переквалифицировался в бармены.
– И давно ты узнала? – спрашивает Джорджия.
– С месяц назад, – отвечает Бет.
Это был самый долгий месяц в ее жизни. С тех пор как Джимми ушел, она видела его трижды, и каждый раз он заявлялся без предупреждения. Один раз он зашел с утра, когда девочки уже ушли в школу, но до того, как она успела принять душ, за рабочими туфлями. Остальные два раза он приходил вечером. Потоптался в кухне, поболтал с девочками, присесть отказался, спросил, не звонил ли ему кто-нибудь. Ему никогда никто не звонит.
Каждый раз, когда он появлялся на пороге, сердце у нее готово было выскочить из груди в надежде – практически в предвкушении, – что он пришел сказать ей, что был неправ, что это было временное помутнение рассудка, что он не может жить без нее и девочек и хочет вернуться домой. Но ничего подобного он так и не сказал, так что она каждый раз снова чувствовала себя последней дурой, обманутой в лучших чувствах. Она натягивала на себя личину притворного равнодушия, с безразличным видом чистя картошку, пока он болтал с Джессикой, притворялась, что поглощена чтением книги, пока он бестолково тыкался по углам в поисках своих туфель (она даже не собиралась облегчать ему эту задачу, хотя прекрасно знала, где они лежат).
Теперь, когда она дома, она постоянно ловит себя на том, что то и дело выглядывает в окно, прислушивается, не донесется ли с улицы шум мотора, напрягает зрение и слух, непроизвольно затаивает дыхание, даже оглядывает себя в зеркале, чтобы убедиться, что нормально выглядит, – просто на всякий случай. Ее выводит из себя, что она понятия не имеет, когда он явится в следующий раз. А еще больше ее выводит из себя то, что он считает себя вправе заявляться к ним, когда ему взбредет в голову, хоть днем, хоть ночью. А вдруг она занята? А вдруг момент не самый подходящий? А вдруг она тоже решит завести роман? Он не может больше приходить к ним как к себе домой. Он ушел. Она ненавидит его за то, что он ушел. Но больше всего, когда она позволяет себе на мгновение ослабить самоконтроль и раскиснуть, чистя картошку или глядя в окно, ее выбивает из колеи мысль о том, что однажды он может больше не прийти.
– Ты с ней знакома? – спрашивает Джилл.
– Нет, – говорит Бет.
– Ты не ходила в «Солт» посмотреть на нее? – спрашивает Джорджия.
– С ума сошла? Нет, конечно! – восклицает Бет.
– Я бы не успокоилась, пока не узнала, как она выглядит. А то окажешься за ней в очереди в банке и даже знать не будешь, с кем рядом стоишь. Надо пойти туда всем вместе и навести на нее порчу. Петра, вы с твоим колдуном должны наложить на нее какое-нибудь заклятие, – заявляет Джорджия.
Все смеются, и Бет, несмотря на ее душевное состояние, тоже. Она представляет себе тряпичную куклу вуду, одетую в миниатюрную черную футболку с логотипом «Солта», с воткнутыми в глаза портновскими булавками. Выпитая водка уже начинает давать о себе знать: в желудке у нее разливается приятное тепло, в голове шумит хмель. В обычных обстоятельствах она решила бы, что ей на сегодня уже хватит. Она не хочет завтра с утра чувствовать себя разбитой. Но сегодня она плохо спала, а по утрам так и так почти всегда чувствует себя разбитой, так что пропади оно все пропадом. А домой ее отвезет Петра. Она наливает себе еще водки.
– Не знаю, получится ли у меня. Посмотрим.
– А вы не пробовали походить на семейную терапию? – спрашивает Кортни.
– Нет.
– Может, вам стоило бы попробовать, – говорит Джорджия. – Мы с Филом ходили к доктору Кэмпбеллу. Он хороший специалист. Ну, то есть, может, не прямо супер, наш брак ведь он не спас. Впрочем, там и спасать-то уже было нечего.
Фил был вторым мужем Джорджии, его она любила больше всех. Она была замужем четырежды. Ее подруги сказали бы, что сейчас у нее временный перерыв между мужьями, но Джорджия настаивает на том, что она «разведена». Окончательно и бесповоротно. На холодильнике у нее, пришпиленный к дверце магнитиком на уровне глаз, висит бумажный стикер с надписью: «Никаких больше замужей». Но все они прекрасно знают, что никуда она не денется. Джорджия просто ничего не может с собой поделать. Она неисправимо романтична.
Свадебный организатор в агентстве «Голубая устрица», она на протяжении как минимум трех месяцев в году по два раза в неделю варится среди невест в платьях от Веры Вонг, похожих на диснеевских принцесс, и женихов в костюмах от Армани, похожих на Джеймсов Бондов, прослушивает «Аве Марию» на арфе (каковая в том или ином виде исполнялась на всех четырех ее собственных свадебных церемониях) и присутствует на свадьбах, где каждая самая микроскопическая мелочь доведена до недостижимого идеала. Каждое лето она еженедельно рассказывает им про самый прекрасный свадебный торт, который ей когда-либо доводилось видеть, самый элегантный букет, с которым невеста когда-либо шла к алтарю, самый трогательный тост, который она когда-либо слышала, и все это абсолютно с той же искренностью, широко распахнутыми глазами и восторгом, как и на самой первой свадьбе в своей карьере. Эти свадьбы никогда ей не приедаются. В глазах Джорджии каждая свадьба обладает своей собственной магией, служащей подтверждением ее веры в истинную любовь, судьбу и союзы двух сердец, которые заключаются на небесах. И она переносит флер этой сказочной романтики на ничего не подозревающего беднягу, с которым в тот момент встречается. А потом стикер с запиской исчезает с дверцы ее холодильника, и она в очередной раз меняет фамилию.
– Я не знаю, захотел бы он туда ходить или нет, – говорит Бет.
– А ты-то сама этого хочешь? – спрашивает Петра.
– Я не знаю.
– Ты хочешь с ним развестись? – спрашивает Кортни.
– Я не знаю.
Бет не знает, чего она хочет. Она хочет, чтобы это было самое обычное собрание их книжного клуба. Она хочет потягивать саке и говорить о Японии. Она не хочет, чтобы этот вечер стал тем самым вечером, когда все официально изменилось. Ее замужество, ее глянцево-открыточная жизнь жены и матери троих детей на Нантакете – все это навсегда осталось в прошлом. Ее брак потерпел крах.
«Я потерпела крах», – думает она.
Слезы выступают у нее на глазах и катятся по щекам. Джорджия придвигает свой стул к Бет и обнимает ее за плечи.
– Мне просто не верится, что все это происходит на самом деле, – всхлипывает Бет, смущенная тем, что плачет на глазах у всех, что ее муж изменяет ей на глазах у всех.
– У тебя все будет хорошо, – уверяет Джорджия, круговыми движениями поглаживая Бет по спине.
– Я бы развелась с этим козлом, – говорит Джилл.
– Джилл! – одергивает ее Петра.
– Ну, он действительно козел, и я действительно развелась бы, – пожимает плечами Джилл, устремляя взгляд на Джорджию в поисках поддержки.
– Ну вы же знаете, я-то турнула бы его без разговоров. Что, собственно, не раз уже и проделывала. Впрочем, я, пожалуй, всегда была слишком склонна рубить сплеча, особенно с Филом. Это та черта, которую мне надо в себе менять, если я когда-нибудь снова надумаю выйти замуж, чего я делать категорически не намерена.
Джорджия вскидывает свой бокал и залпом допивает оставшуюся на дне водку, тостуя за эту декларацию.
– Ты должна понять, чего ты хочешь, – говорит Петра. – Вы с Джимми можете сохранить семью, если это то, чего хотите вы оба. Или поставить на этом точку. Но ты должна решить, чего хочешь лично ты. Не позволяй ни ему, ни кому-либо другому принять это решение за тебя.
Петра права. Она всегда права. Но в голове у Бет все плывет, и единственное, чего ей хочется в данный момент, это чтобы Джорджия продолжала поглаживать ее по спине.
– И мы любим тебя, к какому бы решению ты ни пришла, – добавляет Петра.
Джорджия сжимает плечи Бет, и все согласно кивают – все, кроме Петры, которая, похоже, глубоко о чем-то задумалась, сведя брови к переносице. Бет чувствует себя пьяной и смущенной, раздавленной и ни в чем не уверенной, но внезапно ее охватывает неожиданный прилив благодарности.
– Я вас тоже люблю, – улыбается она сквозь слезы, потому что, пусть даже Джимми ее больше не любит, ей очень повезло иметь подруг, которые будут любить ее, что бы ни случилось.
Глава 6
Утреннее солнце нерешительно просачивается в спальню Оливии сквозь незанавешенные окна под жалобную перекличку голубей, омывая комнату мягким бледным светом. Так, синхронно с птицами и солнцем, обыкновенно начинается теперь каждый ее день. А если утро выдается хмурым или ненастным и птицы не расположены к воркотне, она может проспать как минимум до полудня, а то и намного дольше. Оливия не знает точно. Она перестала следить за временем. После того как с месяц назад на целый день отключилось электричество, в первый из такого количества раз, что она уже бросила их считать, она так и не собралась подвести ни одни из многочисленных электронных часов, питающихся от розетки. И наручные часы носить тоже перестала. Поскольку ей никуда не надо, это ей никоим образом не мешает. Она существует вне времени.
Она бросает взгляд на другую половину кровати, на нетронутые подушку и одеяло, и снова вспоминает, что Дэвида здесь нет. Он в Хингеме. А она – на Нантакете. Они разошлись. Она все еще спит, свернувшись калачиком на своей половине кровати, одной рукой держась за край матраса, по привычке оставляя место для него. Оливия передвигается на середину кровати и растягивается на спине, широко раскинув руки и ноги, чтобы занять как можно больше места. Ощущения у нее странные.
Она потягивается и зевает. Ей не надо поспешно выбираться из постели, можно сколько угодно нежиться под одеялом, перед этим сладко проспав всю ночь. А ведь словно еще вчера она каждое утро ошалело подскакивала ни свет ни заря от звонка будильника Дэвида или от «иия-иия-иия» Энтони, совершенно разбитая. Более чем разбитая. Разваливающаяся на куски. С каждым днем исчезающая все больше и больше. Все это было как вчера – и в то же самое время миллион лет назад. Время – странная штука, оно искажается и закручивается, растягивается и сжимается – в зависимости от того, под каким углом смотришь.
Сейчас апрель, но она знает это лишь потому, что письмо, которое она получила позавчера от своего адвоката, было датировано четырнадцатым апреля. Не будь этого письма, она пребывала бы в убеждении, что сейчас все еще март, все еще зима – такие стоят холода и настолько ничего не изменилось.
Вёсны, которые она провела в Бостоне, не идут ни в какое сравнение с буйными, теплыми, зелеными вёснами в Афинах, в Джорджии, где она выросла. В Бостоне «весна» – всего лишь еще одно обозначение зимы, второй ее половины. Когда в Афинах цветут магнолии, в Хингеме еще идет снег. И это отнюдь не легкий снежок, нет. Мартовские снегопады в Хингеме приводят к тому, что в школах отменяют занятия, а на улицы приходится выпускать снегоуборочную технику, и вопрос, куда девать весь этот снег, превращается в головную боль. Оливия никогда не делала секрета из того, как она ненавидит снег в марте, но нельзя не признать: его белизна, по крайней мере, хоть как-то скрашивала мрачный бесплодный пейзаж в преддверии зелени.
Здесь, на Нантакете, таких снегопадов, как в окрестностях Бостона, не бывает. Влияние океана приводит к тому, что воздух обыкновенно слишком влажный, чтобы могла сохраниться хрупкая структура снежинок, поэтому вместо снега тут идет дождь. За все время своего пребывания здесь Оливия пару раз замечала на земле подобие снежной слякоти, но в этом году ни разу еще не видела настоящего снегопада и ни разу не бралась за лопату. Она даже не уверена, есть ли у нее тут вообще лопата для расчистки снега. Единственная лопата, которую она может вспомнить, лежит на заднем сиденье ее джипа – она возит ее с собой на тот случай, если вдруг забуксует в песке.
Но даже несмотря на то, что здесь не бывает таких снегопадов, как на материке, приближения весны все равно не чувствуется. Даже в солнечные дни холод не спешит уступать позиции. И все кажется подернутым какой-то серой патиной, как будто смотришь на мир сквозь темные очки. Такое впечатление, что один и тот же серый зимний день стоит тут уже который месяц. Время здесь словно застыло в самом буквальном смысле.
Судя по тому, что пишет адвокат, ее бракоразводный процесс тоже застыл на одном месте. Разводятся они по взаимному согласию, претензий друг к другу не имеют. Необходимость развода – один из тех редчайших в последнее время вопросов, по поводу которых они с Дэвидом не ссорились. Оливия трижды прочитала весь текст бракоразводного соглашения от корки до корки. Ей нравится останавливаться взглядом на словах: «Стороны претензий друг к другу не имеют», черным по белому напечатанных в официальном юридическом документе, как будто штат Массачусетс тем самым персонально признает справедливость их решения, снимая ответственность с них обоих. В том, что их брак развалился, нет ничьей вины.
Буквально первое же, чем поинтересовался детский невропатолог, на прием к которому они привели Энтони, после того как прозвучало слово «аутизм», было: «Насколько прочен ваш брак?» Оливия тогда, помнится, сразу ощетинилась, подумав про себя: «А тебе-то какое вообще до этого дело?» – и: «Мы привели к тебе Энтони, при чем тут мы с Дэвидом?» Но невропатолог оказался провидцем. Он-то по опыту знал, что аутизм и развод слишком часто ходят рука об руку.
Она не помнит, ответила ли тогда ему. Она не помнит бо?льшую часть того, что последовало за словом «аутизм» в кабинете врача в тот день, но с тех пор не раз думала и о его вопросе, и о своем ответе. Если ей и удалось выдавить из себя вежливый ответ в тот день, который, как она была тогда совершенно уверена, должен был навсегда остаться в ее памяти как самый худший день в ее жизни – и однако же спустя несколько таких коротких и таких долгих лет безоговорочно отступил на второе место, – она, скорее всего, бросила что-то вроде: «У нас все в порядке». И их брак вполне мог бы остаться в порядке, если бы не подвергся таким испытаниям на прочность, каких два вступающих в брачный союз человека никак не могли себе представить, когда, стоя перед алтарем, нарядные и красивые, обещали друг другу быть вместе до гробовой доски.
Нет, после того дня у них определенно ничего и никогда уже не было в порядке. Да разве и могло быть иначе? Это как швырнуть стеклянную вазу в кирпичную стену и ожидать, что она не разлетится на тысячу осколков, а потом изумленно сетовать на то, что в нее нельзя больше налить воду. Ваза непременно разобьется. Это именно то, что случается, когда стеклянный предмет сталкивается с кирпичом. И вины вазы в этом нет.
Когда после колледжа, уже выйдя во взрослую жизнь, они продолжили встречаться и стало понятно, что это у них серьезно, Оливия задалась вопросом, получится ли из Дэвида хороший муж. Она составила мысленный перечень необходимых качеств и принялась ставить галочки. Красивый. Умный. С чувством юмора. Сможет обеспечивать семью. Рукастый. Любит детей. Полное соответствие по всем пунктам. Они поженились, когда ей было двадцать четыре.
Кто же тогда мог знать, что ей надо было включить в свой перечень еще множество дополнительных пунктов. Способность годами жить в условиях хронического недосыпа. Готовность каждый день снова и снова рвать себе сердце и душу. Согласие на то, чтобы без возражений спускать все заработанные деньги в бездонную трубу.
Нет, у нее нет претензий к нему за то, что он оказался не в состоянии всему этому соответствовать. Вот и штат Массачусетс с ней согласен.
Они обо всем договорились. Ей остается коттедж на Нантакете. Ему остается дом в Хингеме. Деньги делить нет надобности. Все свои сбережения они истратили на Энтони.
Терапия на основе прикладного анализа поведения, логопедические занятия, флортайм, сенсорная интеграция, хелирование, безглютеновые диеты, бесказеиновые диеты, уколы витамина В12. Педиатры, невропатологи, гастроэнтерологи, эрготерапевты, реабилитологи, разнообразные целители. Они перепробовали все – и традиционные методы, и альтернативную медицину, только что не вуду, и их страховка не покрывала из этого практически ничего. Дэвид работал все больше и больше. Они закладывали и перезакладывали дома. Забрали свои накопительные вклады в пенсионные фонды. Разве смогли бы они со спокойной совестью выйти на пенсию при наличии денег на счету в банке и сына с аутизмом, зная, что существует терапия, которая, возможно, могла бы ему помочь, но они не попробовали ее, потому что это слишком дорого стоило?
Они едва не продали этот коттедж.
