О мужестве наших воинов свидетельствует и приближенный короля Г. де Катт:
«Русские валились целыми рядами, их рубили саблями, но они лежали на своих пушках и не бежали. раненные и уже свалившиеся, они еще стреляли. Им не давалось никакой пощады»[105 - Рамбо A. Русские и пруссаки: История Семилетней войны / Пер. и коммент. Д. В. Соловьева. – М., 2004. – С. 136.].
Один из прусских офицеров так отозвался о них:
«Что касается русских гренадер, то можно утверждать – никакие другие солдаты не сравнятся с ними»[106 - Там же. С. 137.].
Сам король в разговоре с де Каттом признавался вечером после битвы:
«Сегодня ужасный день, в какой-то момент мне показалось, что все летит к черту. Так оно и случилось бы, если бы не мой храбрый Зейдлиц и не отвага правого фланга <…> Поверьте, мой друг, – они спасли и меня, и все королевство. Признательность моя будет жить столько же, сколь и добытая ими слава. Но я никогда не прощу эти прусские полки, на которые я так рассчитывал. Сии скоты удирали, как старые б…и, и мне было смертельно больно смотреть на это. Их охватил необоримый панический ужас. Сколь тяжело зависеть от такой толпы мерзавцев»[107 - Там же. С. 140.].
Фермор не проявил высоких дарований в этой битве, хотя в ожидании сражения и дал войскам тактическую инструкцию, содержавшую ряд положительных моментов. Мы уделили ей столько внимания, потому что через год военная судьба приведет Александра Суворова под начальство Фермора, наш герой будет в его штабе в день великого сражения при Кунерсдорфе, когда русские вырвут военную победу и великую славу из рук Фридриха II. Там увидит молодой офицер, на пороге своего тридцатилетия, этих самых великолепных русских гренадеров и мушкетеров, которым еще за год до того отдали дань уважения их противники на поле Цорндорфа.
Но чем же занят Александр Суворов в этот боевой 1758 год? Он оказался привлечен к работе по снабжению нашей действующей армии продовольствием. Еще в 1757 г. его командировали в Курляндию с этой целью:
«Отряду генерала Фермора при операциях против Мемеля[108 - Современная Клайпеда в Литве.] было назначено довольствоваться из Либавского магазина, пополнявшегося из местных средств Курляндии, из складов в Риге и из Санкт-Петербурга, при посредстве торгового флота. От Либавы же до Мемеля провиант было приказано сплавлять по озеру до реки Гелии, откуда до осадного корпуса – транспортом из пятнадцати роспусков, предназначенных к постоянному движению между Будендинсгофом и расположением осадного корпуса. Эта операция возложена была на знаменитого впоследствии Суворова, бывшего тогда в распоряжении майора Гротенгейльма, заведывавшего этапным пунктом в Курляндии»[109 - Масловский Д. Ф. Указ. соч. Вып. 1. С. 96.].
Но выполнить это задание (и это редчайший случай в его военной биографии) Суворов не смог по объективным причинам:
«Факты показывают, что одновременно с движением отряда Фермора на соединение с главной армией действительно были приняты меры для доставки запасов из Мемеля в Тильзит; но несмотря на личное участие в этом деле Фермора, несмотря на то, что сплав запасов и тяжестей был поручен знаменитому Суворову, запасы “по неспособности реки” не могли быть доставлены из Мемеля в Тильзит, а к концу августа их доставили из Ковно»[110 - Там же. С. 103.].
На следующий 1758-й год Суворов продолжал состоять при формировании третьих батальонов в Лифляндии и Курляндии, по завершении их комплектации ему поручили в команду 17 сформированных батальонов, которые он препроводил в Пруссию, после чего был оставлен комендантом в Мемеле[111 - Суворов А. В. Указ. соч. (изд. 1980 г.). С. 243.]. Здесь он снова занимался не только комендантской службой, но и вопросами снабжения нашей армии, так как город был важным складским и перевалочным пунктом. Из документов видно, что к началу марта в Либаве было приготовлено к отправке в Мемель 10 тысяч четвертей ржаной муки, а к 21 марта в Будендиденсгоф доставлена на подводах значительная партия муки и овса, почти целиком перенаправленная в Мемель[112 - Масловский Д. Ф. Указ. соч. С. 103.].
Думается, что на этой сложной службе Суворов делал все очень исправно, ибо 8 ноября 1758 г. «на основании рескрипта бывшего при Высочайшем дворе Конференции на имя генерал-фельдмаршала Бутурлина произведен в подполковники»[113 - Суворов А. В. Указ. соч. (изд. 1980 г.). С. 246.]. Числился же он тогда в Казанском пехотном полку. Вскоре жизнь сделала наконец поворот в желанном для него направлении: в 1759 г. Александр Суворов оказывается в действующей армии «при правлении дивизионного дежурства бессменно»[114 - Суворов А. В. Сборник документов. – М., 1949. – Т. 1. – С. 3.], как говорится в его формулярном списке. Однако там не сказано, в каком месяце и какого числа это произошло. А эти календарные подробности необходимы, чтобы правильно понять скрытый механизм чинопроизводств и служебных перемещений Суворова-младшего.
Он пробыл в чине премьер-майора с 6 декабря 1756 г. по 8 ноября 1758 г., в боевых действиях не участвовал, выполнял, конечно, ответственные, но не исключительной важности поручения, и тем не менее был повышен в звании. После этого через несколько месяцев и без высочайшего повеления был переведен в действующую армию, но не на строевую, а на штабную должность в начальствующий дивизионный штаб. И это при том, что все, что мы знаем о его службе в гвардии, говорит об увлечении Суворова именно строевой службой. Вся совокупность перечисленных обстоятельств позволяет предположить следующее: быстрое продвижение в чинах без участия в боях не могло быть для него возможным без продолжения вмешательства отца. Однако, судя по всему, именно он не допускал единственного сына на поля сражений. Но, думается, Александр постоянно просил отца именно об этом, справедливо полагая, что лишь там сможет не только исполнить по-настоящему свой офицерский долг, но и быть счастлив, ибо дух его стремился не к богатству и власти, не к обладанию женщинами, ибо этого жаждет посредственность. Нет, он хотел быть охваченным пламенем сражения, ибо только оно поглощало его беспокойный дух без остатка.
Очевидно, в начале 1759 г. его очередной натиск на отца достиг такой силы, что старший Суворов решил пойти на определенную уступку: подполковника нашего перевели в действующую армию, но на ответственную штабную должность, которая не позволяла бы ему очертя голову лезть в самое пекло. Должность бессменного дежурного штаб-офицера при дивизионном штабе была именно таковой, а чин подполковника позволял занимать ее.
Как сам отмечал впоследствии наш герой, он оказался сперва под началом князя М. Н. Волконского, человека видного, перед Семилетней войной занимавшего пост русского посла в Речи Посполитой. Когда молодой Суворов вступил в эту должность и сколько времени в ней пробыл, нам, увы, неизвестно. Но достоверно то, что в конце весны 1759 г. он был переведен на точно такую же должность в гораздо более важный по значению штаб графа Фермора. Как это произошло – нам неизвестно, но можно предположить, что не без участия отца.
Фермор был фигурой непростой. Сын русского генерала, происходившего из Шотландии, родился в Пскове в 1702 г. Всю жизнь прослужил в русской армии, во время войны с турками в 1735–1739 гг. был начальником штаба у фельдмаршала Б. Х. Миниха. Отличный инженер, он руководил строительством Зимнего дворца и ансамбля Смольного монастыря. В Семилетнюю войну после отрешения фельдмаршала Апраксина с октября 1757 г. по май 1759 г. стоял во главе нашей армии, теперь же, сдав ее П. С. Салтыкову, был оставлен в ней помощником главнокомандующего. Хотя его смещение было результатом секретного следствия, проведенного Конференцией, он все-таки оставался в армии и официально занимал в ней почетное по значимости место.
В отличие от Апраксина, Фермор всегда был привержен партии императрицы Елизаветы Петровны и в придворные интриги не вмешивался. Несмотря на все косвенные обвинения в покровительстве немцам и чуть ли не фридриховским шпионам, которые бросает ему Н. М. Коробков[115 - Коробков Н. М. Указ. соч. С. 205–208.], этот же автор вынужден был признать:
«…несмотря на нерешительность главного командования, результаты действий русской армии имели громадное стратегическое и политическое значение. Прочная оккупация Восточной Пруссии давала базу для развития дальнейших наступательных операций к самой столице Фридриха; в то же время она ставила Россию в чрезвычайно выгодное положение при мирных переговорах»[116 - Там же. С. 196.].
Что же касается обвинений в покровительстве пруссакам, то, думается, итог в этом вопросе «подбил» император Петр III, наградивший Фермора. отставкой 6 апреля 1762 г. Вот к какому военачальнику в штаб был определен Александр Суворов.
Когда прибыл он в действующую армию? Точной даты в формулярном списке нет, но в автобиографии сказано: «…был при занятии Кроссена в Силезии»[117 - Суворов А. В. Указ. соч. (изд. 2000 г.). С. 21.]. Известно, что Кроссен был занят нашими частями 15 июля 1759 г.[118 - Коробков Н. М. Указ. соч. С. 223.] Значит, еще до этого числа наш герой уже находился в штабе князя Волконского, но 12 июля было сражение при Пальциге, которое он никак не упоминает. Отсюда можно предположить, что в тот день Суворова еще не было в строю. Зато 1 августа состоялась генеральная баталия при Кунерсдорфе, армия под предводительством Салтыкова сражалась с самим Фридрихом II, и была одержана победа. О своем участии в ней и о должности в тот день Суворов пишет определенно:
«Отправлял должность генерального и дивизионного дежурного при генерале графе Вилиме Вилимовиче Ферморе, был на франкфуртской баталии и в разных партиях»[119 - Суворов А. В. Указ. соч. (изд. 2000 г.). С. 21.].
Таким образом, он в течение двух недель переменил место службы, и переменил с повышением в должности, ибо в том месте, где написано о Волконском, рассказ более «скромный» и неконкретный:
«Был при занятии Кроссена в Силезии, под командою генерала князя Михаила Никитича Волконского»[120 - Там же.].
Такой обтекаемый текст дает возможность для разных толкований.
Сражение при Кунерсдорфе – это не просто битва, в которой русская армия разгромила непобедимого прусского короля. Фридрих II и до этого проигрывал. Дело даже не в том, что русские солдаты в этот день продемонстрировали, что морально они сильнее пруссаков, хотя это очень важно. Но еще важнее, что это первое сражение, которое увидел Суворов.
Оно должно было произвести на него сильнейшее впечатление, ибо это было то, к чему он готовил себя долгие годы, может, со дня прибытия в лейб-гвардии Семеновский полк, а может, и ранее. И это было не в мечтах, а наяву, и сразу же с первоклассным противником и под началом такого полководца. Такие дни, как этот, для развития способностей и таланта значат не менее, чем несколько лет обычной рутинной службы, а стоят и того больше.
До нас не дошло его воспоминаний или писем об этом дне, мы знаем лишь, что вместе с корпусом Фермора он находился на правом фланге русской позиции и, следовательно, в первую фазу боя мог «спокойно» наблюдать, как неприятельская пехота атакует сначала холм Мюльберг, а потом Большой Шпиц. Очевидно, Суворов увидел то же, что видел двумя годами ранее А. Т. Болотов в день Гросс-Егерсдорфа, – великолепную выучку прусской пехоты и стойкость русской:
«Первый огонь начался с неприятельской стороны, и нам все сие было видно. Пруссаки шли наимужественнейшим и порядочнейшим образом атаковать нашу армию. <…> Это было в первый раз, что я неприятельский огонь по своим одноземцам увидел. <…> Пруссаки, давши залп, не останавливаясь, продолжали наступать и, зарядивши на походе ружья и подошед еще ближе к нашим, дали по нашим порядочный другой залп всею своею первою линиею. <…> Продолжая смотреть, увидели мы, что Пруссаки и после сего залпа продолжали наступать далее и на походе заряжали свои ружья, а зарядив оные и подошед гораздо еще ближе, дали по нашим третий преужасный залп <…> не успел неприятель третий залп дать, как загорелся и с нашей стороны пушечный и ружейный огонь, и хотя не залпами и без всякого порядка, но гораздо еще сильнее неприятельского. С сей минуты перестали уже и Пруссаки стрелять залпами. Огонь сделался с обеих сторон беспрерывным ни на одну минуту, и мы не могли уже различать неприятельской стрельбы от нашей. Одни только пушечные выстрелы были отличны, а особливо из наших секретных шуваловских гаубиц, которые, по особливому звуку и густому черному дыму, могли мы явственно видеть и отличать от прочей пушечной стрельбы, которая, равно как и оружейная, сделалась с обеих сторон наижесточайшая и беспрерывная»[121 - Рамбо А. Указ. соч. С. 76–77.].
Мы увидели Гросс-Егерсдорфское сражение глазами офицера Архангелогородского полка, чей уровень образования и культуры несущественно отличался от уровня подполковника Суворова. Их различие лишь в том, что Болотов более никогда не рвался попасть в адский пламень битвы и постарался укрыться в безопасной тыловой кенигсбергской канцелярии, а Суворов наоборот – стремился вырваться из канцелярской духоты на свежий воздух поля сражения.
Если Болотов видел только смертельную опасность, источаемую огнем мушкетов и орудий, то Суворов увидел здесь прямое подтверждение верности того, чем он так полюбил заниматься на ротном плацу, правильность необходимости постоянных занятий офицера с солдатами, занятий, позволяющих добиться слаженности действий и высокой интенсивности огня. Это и был урок, преподанный ему прусской пехотой и хорошо им усвоенный. Но одновременно увидел он и другое, то, к чему инстинктивно прикоснулся в годы солдатства и что увлекло его душу: русский солдат любит учиться, если учение разумно, благодарен, если начальник хочет понять его солдатскую душу, и тогда стойкость его, помноженная на выучку, способна творить чудеса. Пехота наша, потеряв Мюльберг, удержалась на Большом Шпице.
В этот момент Салтыков начал переводить постепенно с правого фланга «пакетами» русские полки Фермора, подкрепляя ими войска Румянцева и Вильбуа, оборонявшие Большой Шпиц. Около трех часов дня пруссаками были взяты развалины Кунерсдорфа. Теперь они штурмовали Большой Шпиц. Атака велась на узком пространстве, построить правильные длинные линии было невозможно: приходилось атаковать узким фронтом, боевые порядки уплотнялись, в том числе и в глубину, до такой степени, что Салтыков в своей реляции прямо охарактеризовал его:
«…неприятель <…> сделав из всей своей армии колонну, устремился со всею силою сквозь армию вашего величества до самой реки продраться»[122 - Семилетняя война. Материалы о действиях русской армии и флота в 1756–1762 гг. – М., 1948. – С. 487.].
Именно это видел Суворов, находясь рядом с Фермором на опоясанном дугой ружейного огня Большом Шпице. Но одновременно видел он, что противопоставили Румянцев, Салтыков и другие русские генералы:
«Но, наконец, сам Бог надоумил их (русских генералов. – Примеч. авт.) вместо опрокинутых и совсем уничтоженных поперечных коротких линий составить скорее другие, новые, таковые же, схватывая по одному полку из первой линии, а по другому из второй линии и составляя из них хотя короткие, но многие перемычки, выстраивая их одну подле другой, пред неприятеля»[123 - Рамбо А. Указ. соч. С. 184–185.].
По словам Болотова, неприятель
«с неописанным мужеством нападал на наши маленькие линии и их одну за другою истреблял до основания, однако, как и они, не поджав руки стояли, а каждая линия, сидючи на коленях, до тех пор отстреливалась, покуда уже не оставалось почти никого в живых и целых, то все же останавливало сколько-нибудь пруссаков и давало нашим генералам время хотя несколько обдуматься и собраться с духом; но трудно было тогда придумать какое-нибудь удобное средство к спасению себя и армии»[124 - Там же. С. 185.].
Так Александр Суворов увидел эффективность действия импровизированных в горячке боя пехотных колонн как для атаки укрепленных возвышенностей и прорыва «правильных», то есть растянутых «тонких» линий, так и для блокирования атаки теми же самыми колоннами. Пройдет почти сорок лет, и в 1796 г. эти колонны, уже не раз используемые так или иначе русскими, оживут под пером его и примут облик директивного наставления в бессмертной «Науке побеждать»:
«…Баталия в поле: линиею против регулярных, кареями против бусурман. Колонн нет. А может случиться и против турков, что пятисотному карею надлежать будет прорвать пяти или семитысячную толпу с помощью фланговых кареев. На тот случай бросится он в колонну <…> Есть безбожные, ветреные, сумасбродные французишки. Они воюют на немцев и иных колоннами. Естьли быть нам случилось против них, то надобно нам их бить колоннами ж!»[125 - Суворов А. В. Письма. – М., 1986. – С. 397–398.]
Наконец, последняя фаза сражения представила ему великолепный образец того, как нельзя и как должно использовать кавалерию в генеральном сражении. Не сумев взять Большой Шпиц с помощью пехоты, Фридрих II бросил в атаку свой последний резерв – великолепную прусскую кавалерию под командой прославленного Зейдлица. Этого нельзя было делать, пока не подавлены русские батареи на неприступном холме. Произошло то, что можно было предвидеть: пруссаки развернули фронт в виду русских позиций и понеслись на передовые окопы. Наш ружейный и артиллерийский огонь был убийствен: эскадроны смешались, и в это время им во фланг ударили два эскадрона русских кирасир Его Высочества и два эскадрона австрийских гусар, части Зейдлица были смяты, сам генерал ранен картечной пулей. Из-за нашего первого фланга появились русская легкая кавалерия Тотлебена и австрийская конница Лаудона. Все обратилось в бегство. Наступил конец сражения. Победа русских была полная.
Не впадая в излишнее преувеличение, мы можем предположить, что Кунерсдорф, во время которого наш герой не только присутствовал, но и отправлял предписания, как и положено генеральному дежурному, дал для военного образования Суворова, наверное, столько же, сколько несколько лет пребывания в военном училище. С той только разницей, что там тактику и стратегию изучают по книгам в тиши аудиторий, а здесь и урок, и экзамен одновременно проходят прямо под огнем – и пощады экзаменатор не дает.
Урок из всего происшедшего он извлек тут же. Согласно преданию, после сражения Суворов сказал Фермору: «На месте командующего я бы немедленно пошел на Берлин»[126 - Масловский Д. Ф. Указ. соч. С. 28.]. Молодому офицеру, не облеченному высокой ответственностью и политическими соображениями, можно было так сказать, командующему русской армией генерал-аншефу Салтыкову – нет. На него давил не только груз ответственности, но и сложившаяся практика ведения войны по законам стратегии измора. Однако молодой штабной офицер был не из тех, кто бросается хлесткими фразами, ни за что не отвечая: через 35 лет, в 1794 г., он, будучи командующим русскими войсками против «повстания» Тадеуша Костюшко, сможет претворить эту идею в жизнь, взяв Варшаву после разгрома неприятеля под Брестом-Литовским. Так, по нашему мнению, соотносятся сражение при Кунерсдорфе и полководческая судьба Александра Васильевича Суворова.
Но через пять месяцев в его служебной судьбе снова произошел крутой поворот: по высочайшему повелению, объявленному Военной коллегии, он был «назначен из подполковников Казанского пехотного полка обер-кригс-комиссаром» 31 декабря 1759 г.[127 - Суворов А. В. Документы. – М., 1950. – Т. 1. – С. 4.] Чья здесь просматривается воля, нетрудно догадаться. Но вкусив единожды от пищи бранной, он больше не пожелал отказываться от этого яства. Очевидно, в следующие два месяца предпринял он отчаянную и последнюю атаку на отца, возможно, что поддержку оказал ему Фермор. Так или иначе, 25 февраля 1760 г. был Александр Суворов
«по высочайшему повелению, вследствие изъявленного им желания, обращен по-прежнему в полк (Казанский пехотный) при заграничной армии [в Пруссии] бывший» [128 - Там же.].
И теперь навсегда.
Он снова был определен к генералу Фермору, а так как 19 февраля 1760 г. фельдмаршал Салтыков прибыл в Петербург, то граф Фермор был назначен временно исполнять его обязанности, а Суворов стал генеральным дежурным не в штабе корпуса, но по штабу русской армии. Быть может, Василий Иванович, зная об этих служебных пертурбациях, согласился со страстным желанием сына, ибо новая должность открывала перед ним двери к скорейшему производству в полковники. Так или иначе, но теперь он оказался в самом сердце управления всей действующей армией.
От этого периода в карьере Суворова осталось девять приказов из Генерального дежурства главнокомандующего армией Фермора с подписью нашего героя. Это документы хозяйственного и дисклокационного характера[129 - Там же. С. 57–63 (№ 4-13).]. Но они относятся к осени 1760 г., а точнее, ко времени с 10 сентября по 27 октября, то есть к тому моменту, когда русские войска заняли столицу Прусского королевства – славный город Берлин.
Об участии Александра Суворова в этом лихом, но непродолжительном (всего войска наши пробыли в городе менее двух суток) набеге нам ничего не известно, кроме одного факта: при занятии Берлина среди прочих заложников наши казаки захватили красивого мальчика:
«Суворов взял его к себе, заботился о нем в продолжение всего похода и, по прибытии на квартиры, послал вдове, матери мальчика, письмо такого содержания: “Любезнейшая маменька, ваш миленький сынок у меня в безопасности. Если вы захотите оставить его у меня, то он ни в чем не будет терпеть недостатка, и я буду заботиться о нем как о собственном сыне. Если же желаете взять его к себе, то можете получить его здесь, или напишите мне, куда его выслать”»[130 - Петрушевский А. Ф. Указ. соч. С. 26–27.].
Само по себе это письмо говорит о человеколюбии и добром сердце автора. Но был ли сам он в Берлине? Из документов, собранных Д. Ф. Масловским[131 - Масловский Д. Ф. Указ. соч. С. 349–350.], известно, что 28 сентября, в день занятия Берлина русскими войсками, наши главные силы под началом Фермора у Франкфурта-на-Одере соединились с корпусом Румянцева. В тот же день стало известно, что Фридрих II спешит на помощь своей столице, и генерал-поручик Чернышев, руководивший операцией, получил от Фермора и от выздоровевшего фельдмаршала Салтыкова приказ отступать на соединение с главными силами. А так как Суворов был важным лицом в штабе у Фермора, то навряд ли он покидал штаб ради посещения Берлина. В автобиографии он ничего не пишет об участии в этом набеге, молчит об этом и формулярный список полководца. Скорее всего, мальчика он выкупил у казаков, когда легкие войска, отягощенные берлинскими трофеями, соединились с главной армией.
Последний известный нам приказ из Генерального дежурства армии с подписью подполковника Суворова относится к 27 октября 1760 г., когда командование уже принял граф А. Б. Бутурлин. Как складывалась служба героя нашего под его началом, точно неизвестно. Можно предположить лишь одно: Суворов желал быть в действующей части и сумел познакомиться с генерал-майором Г. Г. Бергом, командовавшим после ареста предателя графа Г.-Г. Тотлебена нашей легкой конницей. Следствием этого знакомства стал приказ графа Бутурлина в начале сентября 1761 г.:
«…так как генерал-майор Берг выхваляет особливую способность подполковника Казанского пехотного полка Суворова, то явиться ему в команду означенного генерала»[132 - Петрушевский А. Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 28.].
Все, прощай служба штабная, здравствуй вольный ветер полей, свист пуль и разрывы картечи отныне и навсегда. Всего шесть месяцев провел он в «легких» войсках, но зато каких. Через день поиски, сшибки, бои с неприятелем. При этом если приказ Бутурлина относится к сентябрю, то из формулярного списка следует, что при корпусе генерала Берга Суворов состоял уже в июле и сражался:
«…под Бригом при Бреславской кононаде; в августе в продолжавшемся чрез целый день с королем Прусским близ монастыря Валштата при деревнях Грос и Клейн Вандрис сражении и потом при самом том Валштате под городом Швейдницом при занятии легкими войсками в разные времена Штригафских, Пичберских и Готспозерицких гор, с знатным неприятельским уроном»[133 - Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 3.].
В автобиографии 1790 г. эти бои были описаны в мельчайших подробностях и заняли три страницы, превосходящие по объему текста формуляр раз в шесть[134 - Там же. С. 34–36.]. И это по прошествии 30 лет! Вряд ли в молдавском селе были у него все необходимые бумаги, значит, опирался он на память, хранившую воспоминания о первой войне.
На что только не способна память человеческая. Вполне понятно, что не мог он забыть эпизод со взятием городка Гольнау в Померании в начале октября:
«…в ночи прусский корпус стал за Гольнов[135 - Гольнау.], оставя в городе гарнизон <…> я с одним гренадерским баталионом атаковал вороты, и, по сильном сопротивлении, вломились мы в калитку, гнали прусский отряд штыками чрез весь город за противные вороты и мост до их лагеря, где побито и взято было много в плен: я поврежден был контузиею в ногу и в грудь картечами; одна лошадь ранена подо мной»[136 - Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 35.].
Запомнил и фамилию гусарского майора – Подчарли, ведь это был его первый пленный штаб-офицер.
В описании же боя 20–21 ноября между Регенвальдом и Кельцами язык Суворова становится экспрессивен, воспоминания захватывают его:
«Осенью в мокрое время, около Регенвальда, генерал Берг с корпусом выступил в поход; регулярная конница его просила идти окружною, гладкою, дорогою; он взял при себе эскадрона три гусар и два полка казаков и закрывал корпус одаль справа; выходя из лесу, вдруг увидели мы на нескольких шагах весь прусской корпус, стоящий в его линиях; мы фланкировали его влево; возвратившийся офицер донес, что впереди, в большой версте, незанятая болотная переправа мелка; мы стремились на нее; погнались за нами первее прусские драгуны на палашах, за ними гусары; достигши до переправы, приятель и неприятель, смешавшись, погрузли в ней почти по луку[137 - То есть почти по луку седла.]; нашим надлежало прежде насухо выйти; за ними вмиг – несколько прусских эскадронов, кои вмиг построились; генерал приказал их сломить. Ближний эскадрон был слабой желтой[138 - Желтые гусары, по цвету доломанов; полк этот был навербован из грузин.] Свацеков; я его пустил; он опроверг все прусские эскадроны обратно, опять в болото…»[139 - Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 36.].
В нескольких словах описывает Суворов и картину глухой осени, и воинский талант Берга: пошел не по безопасной, дальней, а по неудобной, через лес, дороге, но зато вовремя прикрыл фланг корпуса от изготавливавшегося уже неприятеля.
Но остановиться на этой картине генерал наш уже не может, он просто обязан поведать о подвиге сербских гусар:
«…через оное … нашли они[140 - Пруссаки.] влеве от нее суше переправу; первой их полк перешел драгунской Финкенштейнов, весьма комплектной[141 - То есть почти полного состава 600–700 человек, в то время как наши гусарские эскадроны явно насчитывали по 100–150 человек.]; при ближних тут высотах было тут отверстие на эскадрон, против которого один Финкенштейнов стоял; неможно было время тратить; я велел ударить стремглав на полк одному нашему сербскому эскадрону; оного капитан Жандр бросился в отверстие на саблях; Финкенштейновы дали залп из карабинов; ни один человек наших не упал; но Финкенштейновы пять эскадронов в мгновенье были опровержены, рублены, потоптаны и перебежали через переправу назад»[142 - Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 36.].
Другой бы рассказчик на этом поставил точку. Но не Суворов: он весь охвачен горячкой боя:
«Сербской эскадрон был подкрепляем одним венгерским, которой в деле не был; Финкенштейновы были подкрепляемы, кроме конницы, баталионами десятью пехоты; вся сия пехота – прекрасное зрелище – с противной черты, на полувыстреле, давала по нас ружейные залпы; мы почти ничего не потеряли, от них же, сверх убитых, получили знатное число пленников; при сих действиях находились их лучшие партизаны, и Финкенштейновым полком командовал подполковник и кавалер Реценштейн, весьма храброй и отличной офицер; потом оставили они нас в покое»[143 - Суворов А. В. Документы. – Т. 1. – С. 36.].
Этот текст был написан либо надиктован через год после победы при Рымнике, за полтора месяца до штурма Измаила. Само описание боя в тексте первого тома «Документов» занимает чуть менее страницы. Всего один боевой день глухой осени 1761 г., но уже здесь есть все «три воинских искусства»: глазомер, быстрота, натиск. А ведь до «Науки побеждать» еще пять лет.
На этом эпизоде заканчивал рассказ об участии в войне с Фридрихом II великий Суворов. Вместо эпилога приведем отрывок из реляции от 24 ноября 1761 г. генерал-поручика Румянцева, будущего героя Кагула, императрице Елизавете Петровне:
«Я, при сем случае обоих: полковника Зорича и подполковника Суворова оказанную храбрость и доброе распоряжение в приводстве, по справедливости, вашему Императорскому Величеству в Высочайшее благоволение рекомендовать дерзновение приемлю»[144 - Там же. С. 70.].
