Тед прислонился к двери, черным пятном в ореоле света. В том, как он стоит, есть что-то неправильное. Он как бы вваливается в дом, поворачивается и дрожащими руками закрывает дверь. Чтобы запереть замки, ему приходится предпринять несколько попыток.
– Со мной приключилась одна странность, – говорит он.
Его рука согнута под необычным углом. Он кашляет, и капелька крови, кружась, пролетает в воздухе. Потом приземляется на оранжевый ковер и замирает там рубиновым шариком.
– Пойду посплю, – говорит он и поднимается на второй этаж.
Я слизываю с ковра темное пятнышко и ощущаю слабый привкус крови. ООоооооиииииоо. Тут же возвращается вой.
Когда я сегодня запрыгиваю на свой наблюдательный пункт, кошка уже здесь – сидит на заплеванном бордюре у тротуара. От ее вида у меня воспламеняется сердце. Я мурлычу и стучу лапкой по стеклу. На холоде у нее вконец распушилась шубка. Зримо она будто стала вдвое больше. Не обращая на меня никакого внимания, она деликатно обнюхивает дуб в палисаднике и замерзшую лужицу на тротуаре. Потом, наконец, смотрит прямо на меня. Мы встречаемся взглядами; в ее глазах можно утонуть. Думаю, она ждет, когда я нарушу молчание. Но я, конечно же, в этот момент не могу придумать, что бы такого сказать. Поэтому она отворачивается, а для меня наступает агония, но потом все становится еще хуже. По тротуару фланирует тот самый белый кот. Здоровущий, с колокольчиком на ошейнике. Заговаривает с ней и пытается потереться о ее мордочку щекой. Я шиплю с неистовством закипающего чайника. Он пытается оставить на ней свой запах, но моя кошечка для этого слишком умна. Она выгибает дугой спинку и тактично скрывается из виду. Я готова плакать от облегчения, но вскоре меня охватывает тоска от ее ухода. Боль каждый раз пронзительная и блестящая, как новенький цент.
Позвольте сообщить вам несколько фактов о белых котах. Они коварны, убоги, а ум у них ниже среднего. Да, я понимаю, так говорить не годится, потому как это «неполиткорректно», но это, черт возьми, сущая правда, о которой знает каждый дурак.
Да, я помню, как появилась на свет, о чем уже говорила. Однако подлинное мое рождение состоялось потом. Хотите познать Господа? Он хочет познать вас. Шутка, у него такого желания скорее всего нет. На деле Бог очень разборчив. И показывается далеко не каждому. Поэтому когда выбирает тебя – как круто! – ты действительно об этом знаешь.
В тот день я узнала о своем жизненном предназначении. Оно есть у каждой кошки, точно так же как каждая кошка может становиться невидимой и читать мысли (в последнем занятии мы особенно хороши).
Я не всегда испытывала к Теду благодарность за то, что он меня спас. Какое-то время мне совсем не хотелось быть домашней кошкой. Когда он принес меня домой, на душе было одиноко и я много плакала. Мне не хватало моих сестренок, которые умерли рядом со мной под дождем. Я тосковала по кошке-маме, по ее скрипучему, громкому урчанию и теплому бочку. У нас практически не было возможности друг друга узнать. Я понимала, что они все мертвы, ведь все случилось на моих глазах, и на меня, словно тяжеленный камень, давила тоска. Но одновременно с этим я понимала, что они не умерли. И была убеждена, что смогу их отыскать, стоит выйти на улицу.
Я все искала путь к бегству, но не могла ничего придумать. Пару раз просто мчалась к двери, когда она стояла открытой. По своей натуре я не люблю строить планы. Тед дружелюбно подхватывал меня и возвращал обратно. Потом мы устраивались на диване, он гладил меня или же играл мотком пряжи, пока я не переставала шуметь и плакать. «В мире немало плохих людей, готовых причинить тебе вред или же отнять тебя у меня, – говорил он, – неужели ты не хочешь остаться здесь со мной, киска?» И я действительно оставалась, на какое-то время обо всем позабыв. Но счастье всегда проходит, и тогда я страшно злилась на себя, что уступила Теду, и меня опять поглощала тоска.
В итоге я решила, что наступил тот самый день, причем наступил на самом деле. Свои действия я спланировала заранее, но надо было уложиться в жесткие временные рамки. Все зависело от того, поведут ли себя все теды так же, как раньше. Я уже заметила, что обычно так оно и случается.
Дело вот в чем – мне известно многое из того, что происходит на улице, пусть даже не прямо перед дырочкой в моем окне. Да, я не вижу, зато все слышу и воспринимаю запахи. Поэтому знаю, что каждый день в определенное время на улице со своим громогласным чудищем появляется тед, пахнущий кожей и чистым телом. Обычно он останавливается у нашего дома, чтобы это чудище приласкать. Как они выглядят, я не знаю, потому что никогда не видела их собственными глазами, но, судя по запаху, громогласное чудище поистине уродливо. Оно воняет как старый носок, в который напихали какашек. Я всегда слышу, как это создание корчится и воет, слышу скрежет его членов, когда оно виляет задницей. Кошачьи души обитают в хвостах, в то время как теды прячут их за своими большими, влажными глазами. Но эти создания свои самые глубокие чувства таят именно в заднице.
Тот тед говорит с ним, будто оно может его понять. «Ну же, Чэмп. Ты же хороший мальчик, так? Ну конечно, хороший, а то как же. Хороший, большой, тупица». Хотя «тупица» зачастую не говорит. Я слышу, как громогласное чудище хлюпает языком, и улавливаю исходящий от его кожи запах любви. Это только подтверждает слова теда. Такие вот громогласные чудища в действительности огромные, бессловесные, ид… ну понятно. Чэмпу хочется лишь одного – прикончить меня. Мне на это открыло глаза древнее знание, изначально заложенное в наших телах. У тедов его осталось совсем немного, но вот у кошек – пруд пруди.
Я ждала до тех пор, пока не выучила расписание назубок. Каждый день Тед в определенное время идет покупать сладости и пиво. А когда выходит на крыльцо, тот тед со своим громогласным чудищем пробегает мимо нашего дома. Иногда тед здоровается с Тедом, и тогда тот что-то бормочет ему в ответ.
Наконец наступил тот самый день, и мое сердце трепетало, будто колибри, хотя я знала, что все получится, – знала, и все. На тот момент я еще особо не повзрослела и могла спокойно проходить под диваном, даже не задевая кончиками ушей его днище. Поэтому спряталась в холле в подставке для зонтов. Вот уж бесполезная вещь! Сколько, по мнению Теда, у него зонтов? Но чтобы спрятаться – самое то.
Я слышала шаги Теда, звон и хруст крохотных фрагментов мира, рушившихся под его ботинками. И могла сказать, что сегодня он начал рано, что было только мне на руку. Он будет медлителен. (Подвыпив, он при ходьбе шаркает ногами. Это почти как очень простой танец – может, даже кадриль.) Я припала к земле и забила хвостом. За моей спиной в воздухе тянулась веревочка. В тот день она была палевого оранжевого оттенка и при каждом моем движении потрескивала, как огонь в камине.
Я сжалась, чтобы прыгнуть вперед. Тед что-то мурлыкал под нос, грохоча в замках ключами. Я вбирала запахи улицы, исходившее от земли тепло. И чувствовала вонь громогласного чудища, его дыхание, вонявшее битыми, протухшими яйцами. Когда Тед стал открывать дверь, мрак в холле прорезал луч света. Я ринулась к нему со всей скоростью, с которой меня только могли нести мои маленькие лапки. Мой план сводился к тому, чтобы взобраться на дуб в палисаднике. После этого, что ни говори, я буду свободна.
Добежав до дверного проема, я так резко затормозила, что меня даже занесло, и тут же утонула в ослепительном сиянии. Глаза ничегошеньки не видели. Мир представлял собой узкий разлом в агонизирующем свете. И тут до меня дошло, что большую часть жизни я провела в полумраке дома. Мои глаза не могли вынести солнца. Я отругала их и зажмурилась. Нос ощутил прикосновение странного, ледяного воздуха. Может, у меня получится бежать с закрытыми глазами?
Дверь открылась шире. Воздух, должно быть, вынес мой запах в окружающий мир; громогласное чудище взорвалось ревом. Я чувствовала исходящее от него возбуждение, предвкушение смерти. В ушах раздался звон его металлического ошейника. Я догадалась, что громогласное чудище становится на дыбы и рвется вверх по ступеням. Все вокруг замедлилось и чуть ли не остановилось. Я почувствовала, как в ослепительно-белом огне меня настигает смерть.
И поняла, что план был поистине ужасен. Мне никогда не забраться на дерево. Я не могла даже открыть глаза, чтобы его увидеть. Громогласное чудище было уже рядом, я ощущала его пасть, разверстую как длинная, грязная пещера, его гнилые зубы. Шею охватил пылающий круг огня. Это была та самая веревочка, теперь шипевшая от жара. Потом она вспыхнула и стремительно, как удар кнута, потащила меня обратно, подальше в надежный сумрак дома. Я услышала, как Тед с силой захлопнул дверь.
И открыла глаза. Я опять была под крышей – в полной безопасности. Снаружи орал Тед. Громогласное чудище прижалось мордой к двери, запыхтело и заголосило. Его вонь забралась под створку и заполонила собой все без остатка. Я ужаснулась того, что наделала. Да как вообще можно было посчитать эту идею хорошей? Я почувствовала себя совсем крохотной, осознала, насколько нежна в моем теле каждая косточка, насколько деликатны вены и шубка, насколько прекрасны глаза. Как можно было рискнуть всем этим в мире, где какое-то громогласное чудище может сожрать меня и даже не подавиться?
– Эй! – заорал Тед. – Уберите пса.
Его душила злоба. А когда Тед злится, с ним лучше не связываться.
Лай и вой немного отступили. Должно быть, тот тед оттащил свое громогласное чудище от двери.
– В доме моя дочь, – сказал Тед, – и вы ее не на шутку напугали. Надо быть осторожнее.
– Извините, – сказал тот тед, – он просто любит поиграть.
– Тогда держите его на поводке, – ответил Тед.
Вонь чудища отступила, смешавшись с далекими запахами леса. Потом оно ушло. Тед быстро вошел в дом и загрохотал замками – щелк, щелк, щелк. Как же радостно их было слышать.
– Бедный котенок, – сказал он, – испугалась.
Я забралась Теду на руки, почувствовав, как пылающая веревочка стала толще и заточила нас в ослепительную утробу света.
– Вот почему я запретил тебе выходить из дома, – сказал он, – там на каждом шагу подстерегают опасности.
– Прости, – сказала я Теду, – не знала.
Понять меня он, конечно же, не мог, но я посчитала важным все равно это сказать. Нас со всех сторон окутывало сияющее тепло. Мы находились внутри желтого, огненного шара.
Вот тогда-то я и увидела Его. В недрах пламени с нами был кто-то третий. Не похожий ни на что известное мне. Он выглядел как все сущее. И каждое мгновение приобретал новый облик, то ястреба с желтым клювом, то красного кленового листа, то комара. Я знала, что где-то среди прочих там присутствовала и моя мордочка, но видеть ее не хотела. Понимала, что это будет конец. Когда мне придет время сделать последний вдох, Он явит Себя, и тогда Его лик примет очертания моей мордочки.
«Твое место здесь, – сказал мне Господь. – Я спас тебя с особой целью. Вы с ним – ты и он – должны помогать друг другу».
«Понимаю», – сказала я. Все правильно, Теду действительно нужна помощь, да еще какая. В голове у него сплошная каша, в жизни одни проблемы.
После этого мы объединились в отличную команду и оберегаем друг друга. Я здорово проголодалась, поэтому пока буду заканчивать.
Ди
В глазах богатого человека напротив синяя глубина.
– Далила, – говорит он, – рад с вами наконец встретиться.
У него ослепительно-белые волосы, забранные в низкий хвостик; льняные облегающие брюки и рубашка. Терраса его дома, выстроенного из древесины гигантской туи и стекла, теряется среди верхушек обступивших его со всех сторон деревьев. Местечко в аккурат из тех, где хотелось бы жить Ди. В воздухе стоит аромат нагретой на солнце живой зелени, смешивающийся со свежим запахом лимонада в кувшине перед ними. На его поверхности плавают веточки мяты. Нотками верхней октавы восхитительно позвякивают кубики льда. Его домработница, ни слова не говоря, принесла все это, когда они сели.
Рядом с лимонадом на столе лежит желтый конверт. По холодному боку кувшина вниз соскользнула капелька конденсата, и его уголок теперь темнеет влажным пятном. Ди не в состоянии отвести от него взгляд и думать о чем-то другом. Вдруг пострадало содержимое?
– Насколько мне известно, это единственный экземпляр, – спокойно говорит он, проследив за ее взглядом, – человек, который его сделал, несколько лет назад умер от сердечного приступа. Газетенка местная, и архива в ней нет. Так что, кроме этого снимка, других, вполне возможно, действительно нет.
Он не пытается отодвинуть конверт от воды, и Ди приходится сделать над собой усилие, чтобы не протянуть за ним руку.
– Я только взгляну и пойду, – говорит она, – вы и так уделили мне достаточно времени.
Он качает головой.
– Можете забрать его и оставить себе. Вам наверняка захочется ознакомиться с ним, когда рядом никого не будет.
– Спасибо, – потрясенно отвечает она, – правда спасибо.
– Полагаю, что инцидент в Орегоне больше не повторится. Вы там слишком увлеклись. Хорошо еще, что за решетку не угодили.
Ди вздрагивает. Ну конечно, о чем о чем, а об этом он точно знает. О том человеке из Орегона, который в тот день был на озере. Замотанная Кэрен шепнула ей на ушко пару деталей, в том числе местонахождение его охотничьего домика.
Профиль преступника Ди знает наизусть. Человеку, отнявшему у нее Лулу, около двадцати семи лет, в браке не состоит. Безработный или же занят ручным трудом. В общественном плане маргинал. Скорее всего ранее привлекался за насильственные преступления. Первичная мотивация для похищения незнакомого ребенка сводится к… Ди не позволяет себе додумать до конца. С годами ей удалось овладеть искусством по первому желанию выбрасывать из головы все мысли до единой.
Человек из Орегона во всех отношениях был идеальным кандидатом. Откуда Ди было знать, что в тот момент, когда пропала Лулу, он с пробитым колесом находился в Хокиаме, за много миль от места происшествия. Что это могли засвидетельствовать девять человек. Подавать на нее в суд он не стал. Но Кэрен после этого от нее отдалилась.
– Сколько? – спрашивает Ди, глядя в тусклые, синие глаза богатенького собеседника.
Тот перехватывает ее взгляд и дрожащей рукой медленно наливает себе стакан лимонада. Его слабость лишь спектакль. На предплечьях проступают тугие бугры мышц.
– Деньги мне не нужны, – говорит он, – от вас понадобится кое-что другое.
По ее костям принимается гулять плоть.
– Нет-нет, – снисходительно улыбается он, – все очень просто. Вы знаете о моем хобби. Я собираю всякие диковинки. Но основу коллекции, саму ее суть, храню в этом доме. И хочу, чтобы вы на нее взглянули. Просто посмотрите, всего лишь разок.
– Я могу заплатить, деньги у меня есть.
– Вам все равно не хватит, – тихо отвечает он, – будьте же умничкой.
Она оглядывает пейзаж над деревьями, его безупречную одежду, видит исходящую от него уверенность, приобретенную благодаря деньгам, и понимает, что он прав. Не спрашивает, с какой стати ей ему верить или кто может гарантировать, что в конверте именно то, что он говорит. Момент уже упущен.
Девушка кивает – у нее нет другого выхода.
Он ведет ее к расположенной в середине дома двери – внешне вроде бы гранит, но на самом деле явно имитация – и открывает ее. Ди охватывает дрожь. Он вполне может сейчас запереть за ней эту дверь и больше никогда не выпустить обратно.
Впереди во всю длину дома тянется галерея. Окон нигде нет. Воздух прохладный, его температура выдерживается до долей градуса. Вдоль стен – стеклянные витрины и фотографии в рамках, каждая освещена единственной, тусклой лампочкой. Это его коллекция или, как он сам ее называет, музей. Она о ней слышала. В среде знатоков она хорошо известна. Этот человек достает то, чего не могут другие. Чего никому не полагается видеть. Предмет его собирательства – артефакты смерти. Снимки, украденные улики в виде пузырьков крови, письма, написанные остроконечным, каллиграфическим, викторианским почерком, фрагменты невостребованной смерти, которые убийца не успел съесть перед тем, как его поймали.
Эта комната – коридор кошмаров Ди. Каждый предмет в ней представляет собой реликт чего-то ужасного, что могли сотворить с Лулу. Девушка бросает взгляд на черно-белую фотографию слева на стене и тут же отводит глаза.
– Нет-нет, вам обязательно надо смотреть, – говорит он, – такой уговор.
Он прекрасно знает, что она сейчас чувствует, слышит по ее голосу.
Ди идет по галерее, ровно три секунды глядя на каждый экспонат и двигаясь дальше. По ходу очищает мозг от любых мыслей. Он шагает рядом, чуть ли не прижимаясь к ней. Его кожа источает слабый запах олова. Ей кажется, что он даже не дышит.
Дойдя до конца тускло освещенного коридора, она поворачивается к нему и протягивает руку. Он на миг замирает на месте, и по ее телу, с ног до головы, медленно ползет стылый взгляд его синих глаз. До нее доходит, что в этот самый момент он включает в свою коллекцию ее саму, ведь не каждый сувенир можно поместить под стекло. «Ну все, – думает она, – меня сейчас стошнит». Потом он слегка кивает и вкладывает ей в руку конверт.
На улице Ди ослепляют воздух и свет. При виде деревьев она испытывает такую благодарность, что ей хочется плакать. Но сказать ему что-то еще она отказывается.
– Будьте осторожны на дороге, – говорит он и возвращается в свой деревянный дворец.
Все, что хотел, он уже получил, и девушка больше не представляет для него никакого интереса. Она медленно направляется к своей машине и небрежно бросает конверт на пассажирское сиденье рядом. Затем заставляет себя неспешно проехать меж деревьев. Он все еще может за ней наблюдать. На педали газа у Ди сводит судорогой ногу, дыхание в груди частит. Выехав с лесной подъездной дорожки к его дому на шоссе, она вдавливает педаль газа в пол, и двигатель тут же отзывается рыком.
Она всецело отдается ленте дороги, уносящей ее все дальше и дальше, пока леса не сменяются лугами с амбарами и лошадками, а те, в свою очередь, не уступают место длинным одноэтажным торговым центрам. Воздух пропитан тяжелым духом бензина. Когда от этих холодных, синих глаз ее отделяют многие мили, она сворачивает на площадку для стоянки и отдыха. Кладет голову на руль и жадно хватает ртом воздух. Мимо с ревом проносятся огромные грузовики, на ходу потряхивая ее маленькую машинку. Она признательна, что они заглушают рвущиеся из нее звуки.
Наконец дыхание немного выравнивается. Ди выпрямляется. Пришло время узнать, что же она купила.
Подавив приступ тошноты, девушка распечатывает конверт и достает фотографию.
Она ей хорошо знакома, правда, под ней нет подписи: ОБЫСК В ДОМЕ ПОДОЗРЕВАЕМОГО. А вот и он сам, прикрывает рукой от солнца глаза. Этот снимок Ди знает – не раз расспрашивала о нем Кэрен.
Замотанная детектив устала ей говорить, что у этого человека алиби, а обыск в его доме ничего не дал. В итоге полиции пришлось переключиться на другие версии.
– Но ведь те, кто видел его у входа в супермаркет, могли ошибиться, – сказала Ди, – он бывал там часто, они к этому привыкли и решили, что так было и в тот раз. Просто заполнили пустое место на тротуаре знакомым зрелищем, хотя на самом деле его там не было и в помине.
Ди понимает это лучше любого другого.
– Есть еще запись с камеры видеонаблюдения, – сказала Кэрен.
– За все время? – спросила Ди. – За весь день, да?
Детектив не ответила, но девушка в этом и не нуждалась. В том, как она ссутулила плечи, Ди прочла «нет». Это было, когда Кэрен еще делилась с ней сведениями, до инцидента с тем мужчиной из Орегона.
Знай, что девушка сейчас держит в руках, детектив бы встревожилась. В отличие от публикации в газете, этот отпечаток никто не кадрировал. Скорее всего, раньше он принадлежал самому фотографу.
На снимке во всю ширь открывается пейзаж, позволяющий увидеть его по краям, ранее недоступным взору. Ди прилагает усилия, чтобы не торопиться и все внимательно рассмотреть – увидеть, изучить, понять.
Вдали за домом виднеются деревья. Густые, кустистые, характерные для северо-запада Тихоокеанского побережья заросли, заполонившие собой все вокруг. По тротуару спиной к зрителю шагает дама в шляпе, таща за собой на поводке косматого терьера. Чуть дальше в окне торчат маленькие, бледные, любопытные личики. Дети.
Самое важное Ди видит в последнюю очередь, будто ее мозг не может переварить успех после стольких лет томительных неудач. В углу хорошо виден указатель, который не стоит никакого труда прочесть. Улица Никчемная.
Впервые в жизни Ди понимает, почему падают в обморок и как это бывает; в голове будто взрывается белый свет, вспышка, за ней удар и чернота. Теперь ей известно, где жил подозреваемый, а может, даже живет и сейчас. Дыхание опять сбивается и частит. Этого было бы вполне достаточно, но есть кое-что еще.
– Мы в тот день там были, – шепчет Ди, – когда папа проехал нужный поворот.
Рот наполняется вкусом воспоминаний и жевательной резинки. За ту долгую поездку она, должно быть, раз тридцать совала в рот все новые и новые пластины. Папа направлялся к озеру, но свернул не туда, в конечном итоге они сбились с пути и долго блуждали по нескончаемым, серым, окаймленным лесом пригородам. Затем ряды одноэтажных зданий поредели и уступили место облупленным викторианским домам, а в нос ударил буйный, дикий запах лесов. Улочки вели в никуда. Вспомнилась мысль, пришедшая в голову, когда они проезжали мимо этой вывески: «Да уж, действительно никчемная дыра». Она помнит, что улица заканчивалась тупиком. Папа вытер с бровей пот, тихо выругался, они развернулись и покатили обратно.
Вскоре они опять отыскали автостраду 101, и название улицы отступило в глубины памяти Ди, похороненное под ворохом других бесполезных сведений – какого цвета был комбинезон у парня, заливавшего им бензин, когда они остановились на заправке, кому она больше всего нравилась в школе и кто в такой-то группе играл на бас-гитаре.
На миг Ди задумывается, не может ли это быть простым совпадением. Но тут же отвергает эту мысль мощным ментальным пинком. Между этими двумя событиями должна существовать связь. Должна, и все.
Может, подозреваемый видел, как они, заблудившись, медленно наворачивали круги? Может, углядел в окне уставшее личико Лулу, а потом проследил за ними до озера? Папа вообще с ним говорил? Он вполне мог остановиться и расспросить подозреваемого, куда им ехать. В таком случае тому и следить не надо было, он и так бы знал, куда они направляются, и мог пойти прямиком на озеро. Ди снова и снова пытается вспомнить, где тогда останавливался папа. Но если одни эпизоды того дня намертво отпечатались в памяти и клеймом каленого железа въелись в плоть, другие до сих пор расплываются в глазах и никак не могут обрести ясных очертаний. Тогда это выглядело лишь еще одной дорогой в никуда. Они с Лулу были детьми, изнывали от жары и скучали. И даже не догадывались, что для них тогда наступили последние безмятежные моменты перед тем, как мир рассекла молния, изменив его навсегда.
Ум предписывает Ди сообщить в полицию. Надо позвонить замотанной Кэрен, которая до сих пор ведет это дело. Лулу считается пропавшей. Ее тела так и не нашли. (Одно время Ди думала, что пропавшая лучше умершей, но все эти долгие годы наглядно продемонстрировали, что это не так.)
– Так не должно быть, – как-то сказала Кэрен Ди, – большинство из нас за всю свою карьеру не сталкивается со случаями похищения чужих детей. От этого как-то изнашиваешься и стираешься самым непредсказуемым образом. Иногда мне в голову приходит мысль: почему именно здесь? Почему именно я?
– Тогда у меня вопрос, – сказала Ди. – Почему бы вам просто не делать свою работу?
