– Миром правят идиоты. Это уже не моя Америка. Я хочу… – Он осекся.
Лени ничего не сказала. Она привыкла к тому, что папа всегда измучен и грустит. Он постоянно обрывал фразы на середине, словно боялся признаться в том, что его печалило и пугало. Лени понимала причину таких недомолвок: порой действительно лучше промолчать.
Отец вытащил из кармана мятую пачку сигарет, закурил, и Лени вдохнула привычный едкий дым.
Она знала, как больно отцу. Иногда она просыпалась и слышала, что папа плачет, а мама его успокаивает: «Тсс, Эрнт, не надо, не вспоминай, всё позади, ты дома, ты в безопасности».
Папа покачал головой, выпустил струйку сизого дыма.
– Наверно, мне просто… этого мало. Мне не работа новая нужна. А жизнь. Чтобы идти по улице и не бояться, что меня обзовут «убийцей детишек». Чтобы… – Отец вздохнул. Улыбнулся. – Ладно, не обращай внимания. Все будет хорошо. Все у нас будет хорошо.
– Да найдешь ты другую работу, – успокоила его Лени.
– Куда же я денусь, Рыжик, конечно, найду. Завтра будет лучше.
Родители всегда так говорили.
* * *
Холодным унылым утром в середине апреля Лени проснулась рано, перебралась в гостиную на привычное место на дряхлом диване в цветочек и включила программу «Сегодня». Поправила рога антенны, чтобы изображение не скакало. Наконец на экране появилась Барбара Уолтерс и проговорила:
– …на этой фотографии Патрисия Хёрст, которая теперь называет себя Таней, держит карабин М1 во время недавнего ограбления банка в Сан-Франциско. Свидетели сообщают, что девятнадцатилетняя внучка газетного магната, похищенная в феврале Симбионистской армией освобождения…[7 - Симбионистская армия освобождения – леворадикальная организация, действовавшая в США с 1973 по 1975 г.]
Лени онемела. Ей до сих пор не верилось, что члены радикальной группировки могут вот так запросто вломиться в дом и похитить девушку. Получается, никто в этом мире ни от чего не застрахован? И как так вышло, что наследница миллиардного состояния стала революционеркой по имени Таня?
– Лени, собирайся, – сказала с кухни мама. – Тебе в школу пора.
Входная дверь со стуком распахнулась.
Вошел отец и улыбнулся так заразительно, что невозможно было не улыбнуться в ответ. Он казался сказочным великаном, которому тесно в кухоньке с низким потолком. Серые стены в потеках лишь подчеркивали его силу и бодрость. С волос его капала вода.
Мама у плиты жарила к завтраку бекон.
Папа влетел на кухню и включил транзистор, стоявший на крытом формайкой столе. Из динамика донесся хриплый рок. Папа рассмеялся и обнял маму.
Лени услышала, как он прошептал:
– Прости. Прости меня, пожалуйста.
– Ну конечно. – Мама обняла его так, словно боялась, что он ее оттолкнет.
Папа обхватил маму за талию, подвел к столу, выдвинул стул и крикнул:
– Лени, иди-ка сюда!
Она любила, когда родители звали ее к себе. Лени слезла с дивана и уселась рядом с мамой. Папа улыбнулся и протянул ей книжку в бумажной обложке. «Зов предков».[8 - «Зов предков» – роман Джека Лондона.]
– На, Рыжик, тебе понравится.
Он сел напротив мамы и придвинулся к столу. По папиному лицу Лени поняла: он опять что-то задумал. Ей и прежде доводилось видеть у него такое выражение лица – каждый раз, когда папа планировал изменить жизнь. Планов этих было не счесть: продать все, год путешествовать по шоссе вдоль океана в Биг-Сур и жить в палатке. Разводить норок (вот это был полный ужас). Продавать элитные семена в Центральной Калифорнии.
Отец выудил из кармана сложенный лист бумаги и с победным видом припечатал его ладонью к столу.
– Помнишь Бо Харлана, моего друга? – спросил он маму.
Мама задумалась.
– Из Вьетнама? – наконец уточнила она.
Папа кивнул и пояснил Лени:
– Бо Харлан был командиром экипажа, а я стрелком. Мы всегда друг друга прикрывали. Потом нашу вертушку подбили, а нас взяли в плен. Мы с ним прошли огонь и воду.
Лени заметила, что отца бьет дрожь. Закатанные рукава рубашки открывали следы от ожогов, тянувшиеся от кистей к локтям, морщинистые уродливые бледно-лиловые шрамы, которые никогда не загорали. Лени не знала, как отец их получил; она не спрашивала, а он не рассказывал. Но совершенно ясно, что в плену. Лени сама догадалась. Спина у отца тоже морщинилась паутиной шрамов.
– Они убивали его у меня на глазах, – сказал отец.
Лени встревоженно посмотрела на маму. Папа обычно о таком не рассказывал. И сейчас обе с испугом слушали его.
Отец притопнул ногой и побарабанил пальцами по столу. Развернул письмо, разгладил бумагу, чтобы Лени с мамой могли прочесть написанное.
Сержант Олбрайт,
Нелегко же вас отыскать. Меня зовут Эрл Харлан.
Мой сын Бо не раз писал, что вы с ним дружили. Спасибо вам за это.
В последнем своем письме он велел, если с ним что-нибудь случится в этом гребаном Вьетнаме, передать вам его участок на Аляске.
Участок небольшой. Сорок акров земли с развалюхой. Но если вы не боитесь работы, то здесь можно неплохо устроиться: кормиться тем, что дает земля, вдалеке от всяких придурков, хиппи и того бардака, который творится в прочих штатах.
Телефона у меня нету, так что пишите до востребования на адрес почты в Хомере. Рано или поздно я обязательно получу ваше письмо.
Участок расположен в самом конце дороги. Проезжаете мимо серебристой калитки с коровьим черепом, и там, не доезжая горелого дерева, начиная от милевого столба с номером 13, будет ваша земля.
Эрл
Мама по-птичьи наклонила голову и уставилась на отца:
– То есть этот… Бо… завещал нам дом? Настоящий дом?
– Представляешь, наш собственный дом. – Папа взволнованно вскочил со стула. – Дом, который принадлежит нам. Где можно ни от кого не зависеть, выращивать овощи, охотиться, жить свободно. Мы ведь так давно об этом мечтали, правда, Кора? Жить простой жизнью подальше от всего этого здешнего бреда. Там мы будем свободны. Ты только подумай!
– Погоди, – подала голос Лени. Все же это слишком даже для отца. – Аляска? Ты что, снова хочешь переехать? Мы же только что перебрались сюда.
Мама нахмурилась:
– Там ведь… ничего нет? Только медведи да эскимосы?
Отец встал, подошел к маме, рывком поднял ее на ноги, так что она пошатнулась и упала на него. От Лени не укрылось, что за папиным восторгом сквозило отчаяние.
– Мне это необходимо. Мне нужно место, где я снова смогу дышать. А здесь мне все кажется, что я того и гляди выползу из собственной шкуры. Там мои кошмары прекратятся, я наконец забуду обо всем. Я это точно знаю. Это нужно нам. Там все будет, как до Вьетнама.
Мама взглянула на отца. Ее бледность так резко контрастировала с его смуглой кожей и черными волосами.
– Подумай сама, – уговаривал отец.
Лени видела, как мама смягчается, как старается приспособить собственные желания к папиным, представить себе, каково это – жить на Аляске. Наверно, ей кажется, что это сродни семинарам по групповой психотерапии, йоге или буддизму. Ответ на вечные вопросы. Маме неважно, что, где и как. Маме нужен только папа.
– Наш собственный дом, – проговорила она. – Но… откуда же у нас деньги… может, тебе подать на инвалидность…
– Не начинай, – вздохнул отец. – Не буду я подавать. Я просто хочу жить по-другому. И я тебе обещаю, что научусь считать деньги. Клянусь. У меня еще кое-что осталось от моего старика. Пить стану меньше. И если ты так хочешь, даже начну ходить в группу поддержки для ветеранов.
Лени прекрасно знала, чем все кончится. Все равно, чего хочет она или мама.
Папа мечтает начать новую жизнь. Ему это нужно. А маме главное, чтобы он был счастлив.
Значит, они переедут на новое место в надежде, что на этот раз все получится. Они поедут на Аляску за новой мечтой. Лени сделает все, о чем попросят, причем с радостью. Опять пойдет в новую школу. Что поделать, такова любовь.
Два
На следующее утро Лени разбудил гром. Она лежала в постели, слушала стук дождя по крыше и представляла, как под окном прорастают грибы, как пробиваются сквозь землю выпуклые ядовитые шляпки, как аппетитно блестят. Вчера она уснула поздно, до глубокой ночи читала о бескрайней и опасной Аляске, оторваться не могла, чего сама от себя не ожидала. Лени казалось, что Последний рубеж[9 - Прозвище штата Аляска.] – точь-в-точь как ее отец. Необузданный. Впечатляющий. И непредсказуемый.
Лени услышала музыку. Из приемника доносилась дребезжащая мелодия. «Помешан на чувстве».[10 - «Помешан на чувстве» (Hooked on a Feeling) – популярная песня, написанная Марком Джеймсом.] Лени откинула одеяло и вылезла из постели. Мама курила на кухне у плиты. В электрическом свете она казалась бесплотной – с копной растрепанных со сна светлых волос, лицо скрыто в сизом сигаретном дыму. Белая майка так растянулась от стирок, что болталась на худых маминых плечах. Резинка на розовых трусах ослабла, и они сползали. На шее у ключиц багровел синяк – даже красивый, похожий на вспыхнувшую звезду; он оттенял мамины точеные черты.
– Почему не спишь? – спросила мама. – Еще рано.
Лени подошла к маме и положила голову ей на плечо. От мамы пахло табаком и духами с ароматом роз.
– Ты не спишь, и я не сплю, – ответила Лени.
Так всегда говорила мама. «Ты не спишь, и я не сплю». Ты и я. Эта прочная связь была для них утешением, и сходство, казалось, усиливало любовь. На самом деле с тех пор, как папа вернулся с войны, мама потеряла сон. Лени не раз просыпалась среди ночи и видела, как мама бродит по дому в прозрачном распахнутом халате. Мама что-то шептала себе под нос, но слов было не разобрать.
– Мы что, правда поедем на Аляску? – спросила Лени.
Мама уставилась на металлический перколятор, из-под стеклянной крышечки которого сочился черный кофе.
– Видимо, да.
– И когда?
– Ты же знаешь папу. Скоро.
– Ну доучиться-то я хоть успею?
Мама пожала плечами.
– А где он?
– Уехал еще затемно, продавать коллекцию монет, которая досталась ему от отца. – Мама отпила глоток кофе и поставила чашку на стол. – Аляска. Господи боже мой, почему сразу не Сибирь? – Она глубоко затянулась сигаретой. Выдохнула дым. – Жаль, у меня нет подруг. Не с кем поговорить.
– Я твоя подруга.
– Тебе тринадцать. А мне тридцать. И я должна вести себя, как положено матери. Вечно я об этом забываю.
В голосе матери сквозило отчаяние, и Лени испугалась. Она знала, как хрупко все: родители, семья. Человека легко сломать. Уж что-что, а это любой ребенок бывшего военнопленного знает. Лени до сих пор носила блестящий серебристый браслет в память о капитане, который не вернулся с войны.[11 - В США в 1970–1976 гг. продавали браслеты в память о тех, кто попал в плен или пропал без вести во время войны во Вьетнаме. На браслете гравировали имя, звание и дату, когда исчез военнослужащий.]
– Ему нужен шанс. Пусть попробует все сначала. Это нужно нам всем. Может, на Аляске нам повезет.
– Как до этого повезло в Орегоне, Снохомише и с торговлей семенами, на которой мы должны были озолотиться. А помнишь, как он надеялся разбогатеть, продавая пинбольные автоматы? Давай хотя бы дождемся конца учебного года.
Мама вздохнула:
– Куда там. Ладно, иди одевайся, в школу пора.
– Сегодня нет уроков.
Мама помолчала, потом тихо произнесла:
– Помнишь то синее платье, которое тебе папа подарил на день рождения?
– Угу.
– Надень его.
– Это еще зачем?
– Не «зачем», а иди одевайся. Нам с тобой нужно кое-что сделать.
Лени не знала, что и думать. Она сердилась, но все равно послушалась. Она всегда делала, что велят. Так проще. Лени ушла к себе, порылась в шкафу и наконец нашла то платье.
– Вот, Рыжик, ты в нем будешь хорошенькая как картинка.
Ну да, как же. А то она не знала, как будет выглядеть: плоскогрудая тринадцатилетняя жердь в нелепом платье, открывавшем худые ляжки и костлявые коленки. Другие-то в ее возрасте уже без пяти минут женщины, а она ни то ни се. Да она единственная из одноклассниц, у кого еще не выросла грудь и не начались месячные!
Лени вернулась на кухню, пропахшую табаком и горелым кофе, плюхнулась на стул и открыла «Зов предков».
Мама вышла из комнаты только час спустя.
Лени ее едва узнала. Мама сделала пучок и залила волосы лаком. Надела облегающее платье цвета гнилой зелени, которое закрывало фигуру от подбородка до колен, с длинными рукавами, на пуговицах и с пояском. И чулки. И старушечьи туфли на низком каблуке.
– Ничего себе.
