– Не хватало, чтобы эта колесница стала ещё опасней. Садись.
Показываю ему язык и довольно улыбаюсь.
Папа не спешит что-то выяснять, заваливать меня вопросами, говорить воодушевляющие слова, которые должны вдохнуть в меня жизнь и мотивировать на предстоящий учебный год. Он прибавляет музыку и выезжает на дорогу, отбивая большими пальцами ритм мелодии на руле. Кресло вибрирует благодаря басам, но мне нравится не создавать иллюзии и не начинать бесполезные диалоги, которые якобы сделают из нас близких друзей или семью года. Конечно, мы семья и достаточно близки, но Эйден был прав, его лучшая подружка в виде моего брата живёт отдельно. Они наверняка понимают друг друга лучше, чем мы. Где-то я папина дочка, но в основном взяла от родителей поровну.
Мне нравится, что Мэйс взял от него много внешних данных. Если сравнить их в молодости, то это будет практически одно лицо, и, если верить маме, характеры тоже. Волосы цветом горького шоколада, которые у каждого из нас, взъерошены и вносят в его внешность некое юношеское обаяние, хотя, глупо отрицать, что его нет сейчас. Стыдно признавать, но да, я бы тоже могла влюбиться в такого, если бы оказалась на месте мамы. Она, конечно, сколько угодно может говорить, что не любит его, но глаза никогда не обманывают.
На губах папы начинает играть улыбка, и я инстинктивно улыбаюсь тоже.
– О, ну давай прекращай, это любимое занятие твоей мамы.
– Что? – интересуюсь я.
– Пялиться на меня.
– Я не пялилась. Я запоминаю тебя.
– Я не собираюсь помирать.
– Ничто не вечно.
– Но не тогда, когда дело касается моей невероятной красоты.
Начинаю хихикать над его самовлюблённостью. Господи, до чего сильно Мэйс похож на него. Они оба до тошноты тщеславны. Я даже не могу сказать, кто больше.
– Ты ужасно самовлюбленный, как и Мэйс.
– Это Мэйс такой же, как я, – исправляет папа.
– Какая разница?
– Я был первым.
– Считай, что уже нет.
– Дёргай из моей машины, – смеётся он, затормозив на парковке.
Продолжая смеяться, ногами нахожу ровную поверхность и высоко задираю нос, горделиво выпрямив спину.
– Домой можешь не возвращаться. Подумай над своим поведением и внешним видом, Мэдисон, мы всё-таки не в логове сутенера.
С этими словами, папа сам закрывает дверцу с моей стороны и продолжает движение дальше, пока я смотрю ему вслед. Я всё ещё не понимаю, что не так с моим внешним видом. На мне лифчик, топ закрывает живот, он даже заправлен в джинсы и прячет грудь, открытыми остаются только плечи. Хотя, ладно, чуть-чуть видна ложбинка, но только чуть-чуть. Он ужасно скучный и придирчивый, когда дело касается меня или мамы, а вот если Эйден или Мэйс предпочтут стать нудистами не только на пляже, но и в повседневной жизни, отсалютует каждому пять. Мой отец сплошной комок неразберихи.
Я не думала, что за время каникул в университете что-то изменится, разве что помещение разбавят новые лица. Первый месяц, в воздухе царит гормональный всплеск, который сопровождается возвышенным тестостероном. Парни потирают ладони, как мухи на варенье, выслеживая каждую симпатичную первокурсницу. Они плетут сети, чтобы какая-то из поступивших попала в них, но вся ирония ситуации в том, что им ничего не нужно делать. Обычно все, кто отлучился от родительского дома и контроля, желают только одного: отрыва. Полного. Безумного. Сумасшедшего. Они хотят попробовать всё, начиная с секса, завершая противозаконными веществами. Чаще всего это завершается банальным: «Я ничего не помню», хотя, бывает хуже. Об этом хуже – я не хочу думать, версий целая уйма. В прошлом году одну девочку увозили на скорой, пока медсестра держала рядом с её головой ведёрко. Теперь её прозвище тошнотик. Не могу сказать, что являюсь исключением, конечно, моё безумие не пускалось во все тяжкие, я продолжаю жить в Нью-Йорке, как делаю это с рождения, но не отказывала себе в посещении вечеринок. И сейчас не отказываю. К счастью и сожалению, у меня есть брат, который бдит за каждым шагом, который делаю; за каждым стаканом, что появляется в моей руке; за каждым парнем, что увивается следом. Он следит за всем. Он везде и нигде сразу. И я не виню его за это. Наверно, на его месте, делала то же самое. По спине пробегает холодок и волна неприятных мурашек, стоит только возвратиться в прошлое.
Стараюсь настроить и вернуть сознание на приятный утренний лад. Больше этого не повторится.
Захожу в аудиторию, и первое, на что натыкаюсь – мой брат в своём привычном и любимом обличии. Это словно улей или цветник, над которым порхают пчёлки наседки. Как будто он может дать что-то больше, чем плоские утехи на раз. Возможно, может, но не желает и вряд ли кто-то из них будет в списке его номеров, приняв честь быть первой леди университета или любовью всей его жизни. Иногда я действительно боюсь, что он больше не захочет пустить к себе кого-то близко, потому что единственное, что он делает, отталкивает всех. Мы боимся боли. Стараемся избежать её, решив, что это самое болезненное чувство из всех существующих. Это неправда. Гораздо хуже пустота. Когда ничего не чувствуешь. И даже самая сильная физически боль никогда не перекроет ту тишину внутри, которая образовалась с помощью той самой пустоты. Именно по этой причине я предпочитаю находиться в доме родителей, а не своей квартире. Возможно, многие только мечтают о таком подарке, но периодически посещает ощущение, что стены сгущаются, словно грозовые тучи. Я прикрываюсь удобством и тем, что всегда могу съехать, но на самом деле, это лишь предлог не быть одной. Между мной и Мэйсоном есть большое различие: он предпочитает одиночество, которое называет свободой; я стараюсь находиться в обществе, неважно, семьи или других людей. Я не хочу жить прошлым. Не хочу помнить и вспоминать произошедшее. Хочу искренне верить и стараюсь верить, что все люди разные. Но иногда не могу противостоять, в этом заключается моя противоречивость.
Глаза Мэйса находят меня и озорно блестят. Отлично, он уже что-то натворил, а день и год только начался.
Не тороплюсь вышагивать в сторону брата, направляюсь в противоположную, где вижу Тару. Она улыбается, когда смотрит на экран телефона. Девушка откидывает белокурые волосы за плечи, привлекая внимание мужского пола, на который не обращает внимание и продолжает водить пальцем по экрану. Клянусь Богом и всем, что у меня есть, сейчас она переписывается с Вито. Виктор, вообще-то, очень даже неплохой парень, но Тара называет его тем ещё плохишом, не нужно выяснять, по какой причине, иначе можно считать, что я поучаствовала в их ролевых играх. Мы привыкли называть его Вито, и он не особо любит полное имя, предпочитая представляться коротким.
Когда оседаю рядом, девушка обращает взгляд ко мне. Её зелёные глаза светятся, как и лицо в целом.
– Передавай привет, – с улыбкой, говорю я.
Тара тут же кивает и строчит новое сообщение. Проходит несколько секунд, как она поднимает голову и сообщает:
– Тебе тоже, – ещё секунда, и я пытаюсь втянуть хотя бы глоток кислорода из-за того, как сильно она стискивает меня в объятиях. Чувствую себя плюшевой игрушкой, у которой нет шансов выжить.
– Боже, – моё кряхтение едва слышно.
– Ты можешь заключить меня в объятия.
– Да, – закашливаюсь я. – Я это сделаю, если ты хотя бы немного ослабишь свои.
Тара хихикает и значительно смягчает хватку. Наконец-то могу протянуть руки и обнять её в ответ.
– Ты начала качаться? – улыбаюсь я, сдвигаясь в сторону.
– Нет.
– Тогда откуда в тебе появилось столько силы?
Она строит обиженную мордашку и игриво толкает меня.
– Я просто скучала.
– Мы могли бы провести хотя бы неделю на каникулах, но ты решила, что в Европе интересней.
– Я звала тебя!
– Да, чтобы я была третьей между тобой и Вито. Это просто ужасно.
– Ты многое упустила.
– Ограничьте меня от детальных подробностей.
– Ты хотя бы сходила на свидание или продолжаешь сидеть запертой в башне?
– Вообще-то ты видела, что я не отказывала себе в разгульном образе жизни.
– Ходить на тусовки и переспать с кем-то – это разные вещи.
– Ладно, я осталась Фионой.
– А твой дракон ни в чём себе не отказывает, – она кивает в сторону Мэйса, который продолжает окружать себя новыми девушками. – И как ему это удаётся? Он почти, как Хью Хефнер.
– Да, только позволяет себе больше. Возможно, он даже переплюнул его.
– Кто знает, может, Хефнер тоже не отказывался покувыркаться с моделями.
Закатываю глаза и отворачиваюсь от этого тошнотворного зрелища.
– По крайней мере, Мэйс это даже не скрывает.
– Я почти смотрю порнофильм, который снимают в общественном месте, – смеётся Тара. – О, а сейчас он нырнёт и выловит рыбку.
Давлюсь воздухом и слюнями, вновь заворачивая голову в сторону брата.
– Она сейчас их вывалит на стол, – парирую я, наблюдая, как одна из девушек решила воспользоваться преимуществом и показать свою грудь при всех.
– Грех не показать такие сиськи, – выдыхает Тара.
– Фу, говоришь, как перевозбужденный школьник.
– Ладно, у неё отличная грудь.
– Я это вижу.
Действительно, грех не взять верх над другими с такими данными. Сегодня удача на её стороне, и трофей, в виде моего брата, тоже.
– Как это развидеть? – спрашиваю я, стараясь отвести взгляд.
– Легко.
Тара берёт мой подбородок и поворачивает в противоположную сторону. И тут моё сердце делает тройной кувырок, со свистом падая прямо в пятки. Он не замечает меня, но я замечаю его. Я помню тот день от корки до корки, как любимую зачитанную книгу.
Высокая фигура в чёрной толстовке, в которой я бы точно утонула, с маленькой надписью в области сердца, в чёрных, потертых на коленях, джинсах и в белых конверсах, привлекла внимание многих девушек в аудитории. Волосы цвета свежего кофе с редкими более темными прядями, небрежно зачёсаны назад, будто их владелец совершенно не заботится о внешнем виде и наплевал на взгляды других. Золотистого цвета кожа говорит о многочисленных проведённых часах на солнце. Его лицо смело можно назвать одним из самых красивых, что доводилось видеть. В его глазах хочется пропасть. Они цвета шоколадного печенья, что часто делает мама на кухне, и не выражают абсолютно ничего. Тот, кто сказал, что глаза – зеркало души, не видел его.
Он проходит мимо первого ряда, шагая прямо к лестнице, ведущей к рядам, что повыше, и усаживается в кресло, откидываясь на спинку. Я больше не слышу Тару. Мои глаза сверлят затылок Ди, и тот стыд, что когда-то был, но со временем притих, взрывается и ошарашивает разрядом тока. Я чувствую ужас, страх, стыд, досаду и тоску. Возвращаюсь в прошлое и каждой клеточкой тела, что сейчас бьется дрожью, ощущаю вкус и мягкость его губ. У меня начинает кружиться голова то ли от экстаза, то ли от тошноты из-за совершенного поступка. Та дверь, что я пыталась закрыть, повесив сотню замков, открылась. Все защитные преграды спали, стоило ему только появиться.
У меня останавливается дыхание, когда он ловко ловит какую-то девушку за талию. Вовсе не важно, что она споткнулась, важно только то, что он касается её. И когда эта самая девушка поднимает голову, мне становится как никогда дурно, потому что эту девушку я называю подругой. Анна улыбается ему и что-то говорит, в ответ Ди немного улыбается. Когда-то он улыбался мне, касался меня. Девушка заправляет рыжие локоны за ухо и направляется дальше, пока я слушаю, как грохочет собственное сердце.
Когда она усаживается рядом, блеск её чёрных глаз отражает меня, словно это не глаза, а зеркала. Кажется, в них разглядываю бледность своего лица. Анна обнимает меня, но я остаюсь в том же оцепенении, что было прежде. Только тогда, когда она отпускает и хмурится, немного оживаю и обнимаю её в ответ. Это лицемерие с моей стороны, но мне просто нужно время. И даже если так жалко, я хочу ощутить Ди, а она была именно той, кого он коснулся сейчас.
Я стараюсь поддерживать беседу, но всё, что говорю, выходит так неестественно и черство, что становится ещё хуже. Я продолжаю смотреть в сторону Ди, когда локоть Тары пихает меня.
– Кажется, у нас есть претендент.
– На что? – улыбчиво отзывается Анна.
– На ОЗМС.
Девочки хихикают, и я могла тоже, если бы чувствовала хоть что-то.
– И что это значит? – с неподдельным интересом, спрашивает Анна.
– Он забрал мое сердце.
– Кто?
– Тот парень в чёрной толстовке на третьем ряду с края.
– Оу… он очень даже ничего, – улыбается Анна. – У него сексуальный испанский акцент.
– Ты узнала это, когда свалилась к нему в руки?
– Почти, ещё он пропустил меня на входе.
– Пожалуйста, хватит, – прошу я, наконец, найдя в себе способность разговаривать.
– Давай, Мэди, – подталкивает Тара. – Всё в твоих руках. Сделай так, чтобы он заметил тебя.
Мои губы вытягиваются в мрачной улыбке. Он больше не хочет замечать меня. Всё, что могу – найти предлог и не делать ничего. Я не знаю, хочу ли попадаться на глаза или лучше избегать его взгляда всеми возможными способами. Так или иначе, Ди не видит меня, и возможно, ничего не придётся делать.
Профессор завершает монотонную лекцию спустя час. Несколько минут трачу на то, чтобы собраться, хотя, собирать нечего, разве что саму себя. Я жду, когда Ди покинет аудиторию, только после этого выпрямляюсь и направляюсь к выходу. Тара и Анна плетутся следом. Они активно продолжают обсуждать Ди. Абсолютно всё. Их мнение построено на воображении, но моё выстроено на знании. Это смешно, ведь я вовсе не знаю его. Я знаю только то, как он целуется, но за прошедшее время всё могло поменяться. Уже подхожу к дверям, но спотыкаюсь и отшатываюсь назад, как от открытого огня.
Я не могу моргнуть, в то время как взгляд Ди холодный и стеклянный. Он проходит мимо, словно мы не знакомы. Он не оборачивается. Не заостряет на мне даже секундное внимание. Я уже не уверена, существую ли на самом деле, и хочу ли быть реальной. Я хочу исчезнуть. Вижу, что Ди принимает какой-то лист от профессора и вновь проходит мимо, растоптав меня равнодушием. В то время, как я помню и чувствую себя ничтожно, он, кажется, предпочёл забыть и ему это удалось. Как же жалко, что я именно та, кто помнит и думает о поцелуе, как о неземной любви. Я не вижу нарочитого безразличия, словно ему действительно всё равно. Именно так я познаю ту сторону медали, где ощущаю что-то, но не чувствую ничего в ответ.
Вплоть до самого вечера не могу закрыть глаза. Стоит это сделать, и возникает только одна картинка. Несмотря на каменный век в своей квартире, предпочитаю вернуться в неё, а не в дом родителей, где всё поймут спустя секунду. Они не знаю, как низко я могла поступить, но то, что что-то произошло, распознают сразу. Это вырезано на моём лбу.
Проходит час, два, три. Я продолжаю лежать в кровати и смотреть в потолок. Время перевалило за одиннадцать, и за эти несколько часов я соизволила выпить стакан воды. В конечном счёте, заставляю себя подняться и покинуть стены, которые решили сгущаться и издеваться над памятью. Выбираю дорогу ни к дому родителей, а к Мэйсу. Ужасно, что я не в силах бороться и противостоять самой себе. Иногда такое случается. При всем желании оставаться открытой и весёлой, понимаю, что порой это не получается, как бы ни старалась. Каждый человек сталкивает с этим. Каждый может быть редко, но погружается в себя и тот мрак, что существует, скрываясь под ярким светом, напоминает о себе. Я не люблю копаться в нём. Не люблю думать, что он есть. Не люблю вспоминать, что он имеется. Я хочу заколотить все щели, из которых он просачивается.
Стучу в дверь, но никаких шумов за ней не раздаётся. Я точно уверена, Мэйс дома. Не знаю, почему, но чувствую. Стучу ещё раз, и вновь никаких отголосков живого по ту сторону. Не знай я родного брата, могла бы развернуться и уйти, либо же продолжать названивать ему без конца и края, но я хорошо его знаю. Лифт туда не поднимается, поэтому проскальзываю через дверь, что скрывается в самом дальнем темном уголке. Мои шаги эхом отзываются в пустых стенах, как только нога касается металлической лестницы. Я никогда не решалась подниматься туда, но сейчас очень нуждаюсь в его компании.
Удивительно, но дверь не скрипит, когда открывается, это происходит без мельчайшего шума. Вероятно, это дело рук Мэйса, очень сомневаюсь, что ему дали ключи и позволили сюда подниматься. От увиденного, у меня перехватывает дыхание и захватывает дух. Словно весь город расстелился на ладони и теперь сияет потрясающими красками. Но вместе с этим ощущением прекрасного, чувствую неимоверный страх кануть вниз головой.
Как и предполагалось, Мэйсон тут. Он сидит ко мне спиной, опираясь на выступ и раскинув по нему обе руки, словно этот пейзаж эксклюзивно предоставили для него. Когда занимаю место рядом, он резко поворачивает голову.
– Что… – удивление поднимает его брови. – Мэди?
– Ты даже не боишься? – спрашиваю я, положив голову на его плечо.
– Как ты вообще тут оказалась?
– Ты заставил меня пойти на поиски.
– И ты сразу решила залезть на крышу?
– Там, где высоко, можно найти тебя.
– Нет, не боюсь, – говорит он, дёрнув меня за локон волос.
– Ты же можешь свалиться отсюда, или ещё хуже: тебя увидят.
– Да плевать, эта квартира стоит столько, что у меня должен быть тут личный бассейн и алкогольный бар.
