Возле раненого стоял старший врач монастыря, брат Иосиф, невысокий мужчина за тридцать с большим носом и плохими зубами.
– Рану следует оставить открытой, – сказал он, – и обработать мазью, чтобы появился гной. Тогда скверные гуморы выйдут и рана заживет изнутри.
Антоний кивнул.
– Так в чем же спор?
– Цирюльник Мэтью придерживается иного мнения.
Мэтью, низенький, худой, с ярко-голубыми глазами и очень серьезный, был городским хирургом и цирюльником. До сих пор он почтительно держался позади, но теперь вышел вперед с кожаной сумкой, в которой хранил дорогостоящие острые ножи.
Антоний, невысоко ценивший Мэтью, спросил у Иосифа:
– Что он здесь делает?
– Они знакомы, рыцарь послал за ним.
Антоний обратился к Томасу:
– Если хотите, чтобы вас лечил мясник, почему пришли в госпиталь аббатства?
На белом лице рыцаря мелькнуло подобие улыбки, но сил ответить у него, судя по всему, не было.
Мэтью, очевидно, нисколько не испугали презрительные слова Антония.
– На полях сражений я видел много подобных ран, отец-настоятель, – уверенно произнес цирюльник. – Лучшее лечение самое простое. Рану нужно промыть теплым вином, затем туго перевязать. – Похоже, он только с виду казался почтительным, а на самом деле был готов отстаивать свое мнение.
– Интересно, а что скажут двое наших молодых монахов? – спросила мать Сесилия.
Антоний криво усмехнулся, но Годвин был уверен, что правильно истолковал замечание настоятельницы. Это проверка. Выходит, все-таки его соперник в борьбе за деньги – Савл.
Ответ лежал на поверхности, и Годвин выступил первым:
– Брат Иосиф изучал труды древних и, несомненно, знает больше других. Сдается мне, Мэтью даже не умеет читать.
– Еще как умею, брат Годвин, – возмутился цирюльник. – У меня есть книга!
Антоний рассмеялся. Цирюльник с книгой – все равно что лошадь в шляпе.
– Что за книга?
– «Канон» Авиценны, великого мусульманского врача. Перевод с арабского на латынь. Я ее прочел всю, медленно.
– И твое лекарство предлагает Авиценна?
– Нет, но…
– Так чего же ты хочешь?
– Я многому научился в военных походах, когда лечил раненых, даже больше, чем из книги, – упорствовал Мэтью.
– Савл, а ты что думаешь? – спросила мать Сесилия.
Годвин был уверен, что Белая Голова даст такой же ответ, что и он сам, и спор будет исчерпан. Савл замялся, робея, но все же высказался:
– Может, цирюльник и прав. – Годвин возликовал: Савл ввязался в спор и занял противоположную сторону. – Предложение брата Иосифа больше годится для повреждений от защемлений или ударов. Такое случается у нас на строительстве. Тогда кожа и мышцы вокруг раны повреждаются, и если преждевременно закрыть рану, дурные соки могут остаться в теле. А тут чистый разрез, и чем скорее он закроется, тем быстрее раненый выздоровеет.
– Глупости, – бросил приор. – Разве городской цирюльник может быть прав, а ученый монах – нет?
Годвин поспешил спрятать торжествующую ухмылку.
Вдруг дверь распахнулась, и вошел молодой человек в облачении священника. Годвин узнал Ричарда Ширинга, младшего сына графа Роланда. Юноша небрежно, почти невежливо кивнул настоятелю и настоятельнице, подошел прямо к кровати и обратился к рыцарю:
– Что, черт подери, произошло?
Лэнгли с усилием приподнял руку, побуждая Ричарда наклониться, и зашептал ему в ухо.
Ричард потрясенно отпрянул:
– Не может быть!
Томас вновь жестом попросил его нагнуться и снова что-то зашептал. Опять Ричард вскинулся и спросил:
– Но зачем?
Раненый молчал.
Ричард хмыкнул.
– Ты просишь о том, что вне наших сил.
Томас кивнул в подтверждение этих слов.
– И не оставляешь нам выбора.
Рыцарь слабо покачал головой из стороны в сторону.
Ширинг обратился к приору Антонию:
– Сэр Томас желает стать монахом этого аббатства.
Наступило недоуменное молчание. Сесилия оправилась первой:
– Но ведь он творил насилие!
– Да ладно вам, такое и раньше случалось, – нетерпеливо отмахнулся Ричард. – Бывает, что воины покидают поле брани ради избавления от своих грехов.
– На старости лет – охотно верю, – отозвалась Сесилия. – Но этому человеку нет и двадцати пяти. Он бежит от какой-то угрозы. – Мать-настоятельница твердо посмотрела на Ширинга. – Его жизни что-то угрожает?
– Умерьте свое любопытство, – грубо ответил Ричард. – Томас хочет стать монахом, а не монахиней, так что прекратим расспросы. – Это была неслыханная дерзость по отношению к настоятельнице, но отпрыски графов позволяли себе и не такое. Ричард повернулся к Антонию. – Примите его.
– Аббатство бедствует, мы лишены возможности принимать новых братьев… Вот если бы кто-то внес дар, который покрыл бы расходы…
– Можем обсудить.
– Он должен соответствовать нуждам…
– Можем обсудить!
– Прекрасно.
Сесилия настороженно спросила у Антония:
– Вы знаете об этом человеке что-то такое, чего не говорите мне?
– Не вижу причин ему отказывать.
– Почему вы решили, что он искренне раскаивается?
Все посмотрели на Томаса. Тот лежал с закрытыми глазами.
Антоний вздохнул.
– Он докажет свою искренность, став послушником, как и все прочие.
Сесилия не скрывала недовольства, но поскольку приор не просил у нее денег, ничего поделать не могла.
– Наверное, пора обработать рану, – заметила она.
– Он отказался от лечения брата Иосифа, потому мы и пригласили отца-настоятеля, – объяснил Савл.
Антоний наклонился к раненому и громко, словно обращался к глухому, проговорил:
– Вы должны согласиться на лечение, предписанное братом Иосифом. Ему лучше знать.
Рыцарь, судя по всему, потерял сознание.
Антоний повернулся к Иосифу:
– Он больше не возражает.
Цирюльник воскликнул:
– Человек может потерять руку!
– Вам лучше уйти, – бросил ему Антоний.
Рассерженный Мэтью удалился.
Настоятель обратился к Ричарду:
– Позвольте угостить вас стаканчиком сидра в доме приора?
– Благодарю.
Уходя, приор велел Годвину:
– Останься, помоги матери-настоятельнице. Зайди ко мне перед вечерней сообщить, как дела у рыцаря.
Обычно Антоний не беспокоился о больных. Несомненно, к Томасу Лэнгли он испытывал особый интерес.
Годвин смотрел, как брат Иосиф накладывает мазь на руку рыцарю, так и не пришедшему в сознание. Оставалось надеяться, что он заручился поддержкой Сесилии, дав правильный ответ на медицинский вопрос, вот только было бы неплохо удостовериться в этом. Когда брат Иосиф закончил и аббатиса принялась обмывать руку Томаса розовой водой, Годвин проговорил:
– Я рассчитываю, что вы согласитесь на мою просьбу.
Настоятельница пристально на него посмотрела.
– Могу тебе сказать, что решила дать деньги Савлу.
Годвин был потрясен.
– Но я же ответил правильно!
– Вот как?
– Вы что, согласны с цирюльником?
Сесилия выгнула бровь.
– Не собираюсь отвечать на твои вопросы, брат Годвин.
– Простите, – тут же поправился он. – Я, должно быть, не понимаю.
– Вижу.
Если уж настоятельница пустилась изъясняться загадками, нет смысла расспрашивать дальше. Годвин отвернулся, раздираемый недоумением и обидой. Она дает деньги Савлу! Может, потому, что тот приходится родней графу? Нет, вряд ли, настоятельница всегда отличалась независимостью в суждениях и поступках. Наверное, чашу весов перевесила показная набожность Савла. Пустая трата денег. Белая Голова никогда и никого за собой не поведет. Как лучше сообщить новость матери. Та придет в бешенство, но кого она станет винить? Антония? Самого Годвина? Знакомый страх сковал его члены, когда он вообразил себе гнев Петраниллы.
В этот миг, словно подслушав его мысли, Петранилла вошла в госпиталь через дальнюю дверь – высокая женщина с пышной, могучей грудью. Мать перехватила взгляд сына и остановилась у двери, ожидая, пока Годвин приблизится. Монах направился к ней, медленно переставляя ноги и обдумывая, что сказать.
– Твоя тетка Роза умирает, – произнесла Петранилла, стоило Годвину подойти.
– Да благословит Господь ее душу. Мать Сесилия говорила мне.
– Ты выглядишь потрясенным. Разве ты не знал, насколько она плоха?
– Это не из-за тетушки Розы. У меня другие дурные вести. – Годвин сглотнул. – Я не еду в Оксфорд. Дядя Антоний не хочет платить за учебу, и мать Сесилия тоже мне отказала.
К его огромному облегчению, Петранилла не расшумелась прямо тут, хотя ее губы плотно сжались.
