Зрение постепенно привыкало к сумраку кареты, я судорожно сглотнула. По углам, под потолком, раскачивались небольшие кованые фонарики, и блики рыжеватого света плясали по мягкой обивке и по тем, кто уже находился внутри.
На одном диване сидели два молодых мужчины, отменно одетые, сразу видно, что из благородных. Тот, что поближе ко мне, жгучий светлоглазый брюнет, оказался очень красивым – ну прямо принц из сказки. И он же, морщась, старательно зажимал нос кружевным платком. Второй мужчина был светловолос, но и близко не так красив, как первый. В свете фонариков я рассмотрела, что глаза у него темные, почти черные. Кажется, он мне улыбнулся, но улыбка получилась жутковатая: двигалась только одна половина лица, вторая застыла, словно часть вечно равнодушной маски.
На втором диване, в уголке, сидела девушка, тоже очень хорошо одетая – настоящая куколка. Темноволосая. И глаза такие выразительные, карие, как у лани, в густых ресницах – таких, что даже взгляд казался бархатным.
– Энне-аш воистину неразборчив, – надменно прогнусавил брюнет с платком. – Надо же, никогда не думал, что он обращает свой взор на селянок!
– Благословенный Энне-аш может обратить свой взор на любого, – поучительно заметил светловолосый, – и в этом наше счастье и спасение.
А потом он вдруг поднялся, сделал шаг ко мне и протянул руку.
– Поднимайтесь. Никто здесь не причинит вам вреда.
И снова улыбнулся, а я… все стояла на коленях и словно завороженная смотрела на эту его жутковатую ухмылку и никак не решалась прикоснуться к его чистым и наверняка пахнущим одеколоном пальцам. Мои-то были грязными, в мозолях и трещинах.
– Давайте-давайте, – добродушно сказал мужчина, – ну?
И испытующе уставился на меня. Совсем не добродушно. Взгляд резал похлеще тех серпов, которыми срезают колосья. Я решилась. Подала руку, а он сперва сжал ее, а затем просто наклонился, подхватил меня под локти и дернул вверх, ставя на ноги. Подтолкнул чуть назад, и я плюхнулась на диван, тот самый, на котором в уголке молча сидела разодетая в пух и прах девушка с глазами лани.
Мужчина вернулся на свое место, закинул ногу на ногу. Башмаки… нет, туфли были у него дорогущие, такие красивые… Хорошо, что в карете темно, потому что я, похоже, начала стремительно краснеть: оттого, что они все одеты и обуты, а я босая, с грязными руками и ногами, да еще и в старом линялом сарафане, и коса растрепалась.
– Больше уже ни за кем заезжать не будут, наверное, – сказал светловолосый.
– Могли бы сперва нас отвезти, а потом уже… за этой, – буркнул брюнет. Он все еще подносил к носу платок, а на меня и вовсе не смотрел.
Зато внимательно смотрел светловолосый.
– Как тебя зовут? – внезапно спросил он.
Щеки нещадно горели, но я все же подняла глаза и выдохнула.
– Ильса… Ильсара, господин.
– Я тебе не господин, – он улыбнулся, – в замке Бреннен все равны. Все, кто при рождении заполучил частицу духа Пробуждения.
– Возражаю, – прогнусавил брюнет, – вот этой вот… я был и буду господином. И настаиваю, чтобы ко мне она обращалась именно так и никак иначе. А лучше пусть вообще не обращается. Нам с ней даже на одной лавке делать нечего.
Мне показалось, что при этих словах светловолосый чуть заметно улыбнулся – но его половинчатая улыбка так же быстро исчезла. Он серьезно посмотрел на меня.
– Ну, раз у нас все вот так… Тогда я представлю тебе собравшихся. Начнем с дам. – Он отвесил шутливый поклон в мою сторону и продолжил: – Вот эта девушка, что рядом с тобой, – Габриэль де Сарзи. А этот грозный аристократ – Тибриус ар Мориш ар Дьюс. Был бы наследником герцогства, да не вышло. Энне-аш решил его избрать как сосуд для частицы себя.
Тут мне показалось, что брюнет, наследный герцог, прямо заскрежетал зубами, но почему-то промолчал.
– И, наконец, я. Альберт Ливес, воспитанник Школы Парящих. Если бы наставники не узнали о том, что я тоже несу в себе частицу духа Пробуждения, то мог бы тоже стать наставником…
И он, как мне показалось, глубоко вздохнул.
Потом снова улыбнулся.
– А у тебя есть фамилия?
Я пожала плечами. Какая фамилия может быть у сироты, подброшенной на крыльцо крестьянского дома? Даже имя мне дал жрец Всех, когда его позвали к найденному на крыльце младенцу.
– Понятно, – сказал Альберт. – Ну, значит, я буду называть тебя просто Ильсой. Или Ильсарой? Как тебе больше нравится?
– Красивое имя, – вдруг подала голос девушка.
У нее оказался довольно тонкий и нежный, словно россыпь хрустальных колокольчиков, голосок. Наверное, с таким голосом она могла бы петь в храме Всех.
– Даже звучит аристократично, – добавила она. – Мне нравится «Ильсара».
И прозвучало мое имя так непривычно, так чуждо… как будто и не мое вовсе.
– Меня всегда называли Ильсой, – тихо сказала я и обхватила себя руками.
– Ну хорошо. Ильса так Ильса, – согласился Альберт.
Тибриус ар Мориш ар Дьюс ничего не сказал, уставился в потолок кареты.
Нас немного потряхивало на ухабах. Фонарики раскачивались. Пахло цветами, свежестью, а еще новой кожей. В карете воцарилось молчание. Альберт откинулся на спинку дивана и, казалось, задремал, утратив ко мне какой-либо интерес. Габриэль де Сарзи тоже устроилась в уголке, сложила тонкие руки на груди и прикрыла глаза.
Я вздохнула. Мерные покачивания кареты и скрип рессор помимо воли навевали сон. Я еще раз оглядела своих попутчиков. И как они могут так спокойно спать, если будут выпотрошены и набиты соломой?
И тут закралось в душу подозрение, что нам, деревенским, сильно недоговаривали. Или наоборот, говорили слишком много, куда больше того, что происходило в замке Бреннен на самом деле. А если это так, то, возможно, и неплохо то, что меня забрали от матушки Тирии?
Я забилась в уголок дивана, натянула на коленки сарафан, так, чтоб было поменьше видно мои босые ноги, и задумалась.
Сидела и вспоминала… О том, как все узнали о частице духа Пробуждения во мне.
* * *
Мы привыкли жить в окружении духов. Их очень много, всех не запомнишь – наверное, именно поэтому самые большие, самые лучшие храмы посвящали Всем. Чтоб никого не обидеть и не прогневить. Духи были очень разные: добрые, злые, честные, хитрые – и по большей части не трогали людей. Разве что дух Огня мог вдохнуть частицу себя в новорожденного – и тогда, начиная с определенного возраста, малыш мог спокойно жонглировать горящими углями. Или, например, если ребенка коснулся дух Грозы, такой человек был способен эту самую грозу призвать. Если частица духа в нем была большой, то и призываемая гроза становилась страшной бурей. Маленькая частица, соответственно, позволяла вызвать теплый дождик и ветер. Я даже один раз видела, как во время засухи пригласили старуху, сгорбленную и седую – годы согнули ее дугой, так что ее нос оказался где-то на уровне моей талии. Старуха эта обошла вокруг деревни, вышла в поле и очень долго там стояла, опираясь на клюку. А потом как-то быстро небо затянуло черными тучами, и полило так, что деревню едва не смыло. В амбаре было воды по щиколотку, и матушка верещала как резаная, требовала, чтоб я воду вычерпала. А как ее вычерпаешь, если она повсюду?
В общем, духов было много, но только два из них очень активно вмешивались в жизнь людей: это Энне-аш, дух Пробуждения, и Урм-аш, дух Сонной немочи.
Наверное, духи эти что-то не поделили между собой или еще как-то повздорили, нам неизвестно. Но определенно они друг друга ненавидели и были готовы истребить, почему-то втягивая в свои войны нас, обычных смертных. Урм-аш, судя по всему, был злым, жадным и хищным. Он обосновался в Долине Сна и любил заманивать к себе людские души. Делал он это, когда человек засыпал. Вот просто засыпал кто-нибудь – и уже не просыпался, буди – не буди. Некоторое время человек, которым овладела Сонная немочь, еще дышал… А потом превращался в куколку. Я никогда не видела, как это, – но слышала, что тело ссыхается, кожа делается словно бумага, если тронуть ее пальцем, то порвется… А внутри – ничего. Пустота. Все внутренности тоже ссохлись, превратились в труху.
Однако всех этих ужасов можно было избежать, если вовремя позвать сноходца, того самого, которого выпотрошили в замке Бреннен и набили соломой. Тогда, если заболевший Сонной немочью еще дышал, сноходец уходил в Долину Сна и как-то умудрялся привести заблудившуюся душу обратно и водворить ее в тело.
Вот на этом-то я и попалась.
Так уж получилось, что однажды я пришла убираться в спальне Милы. Утро было позднее, а Милка все еще бессовестно дрыхла. Я специально стала греметь дужкой ведра и с грохотом отодвигать стулья, но Мила и не думала просыпаться. Когда я дошла до мытья полов под кроватью, у меня руки так и чесались подергать ее за косы, я остановилась над спящей, размышляя, насколько мне за это попадет от матушки… И вдруг увидела.
Я увидела, что Мила стоит рядом с кроватью – и одновременно лежит на ней. А еще, что Мила – та, которая стоит, – опутана тонкой багровой паутиной, блестящей, кое-где, как мне тогда показалось, в мелких кровавых сгустках. Паутина эта тянула Милу к пятну, которое походило на марево над пашней в жаркий день. Пятно колыхалось, расплывалось, и с каждым мгновением Мила пододвигалась к нему все ближе и ближе.
– Мила, – выдохнула я, немея от ужаса.
Как же так?
Вот же она, дрыхнет себе на кровати.
И вместе с тем…
А Милка смотрела на меня так умоляюще-пронзительно и при этом молчала, что у меня дыхание застряло в горле. Я разглядела, почему она не может говорить, ее рот был зашит все теми же кровавыми стежками.
Все решилось в считаные мгновения.
Уже совершенно не соображая, что происходит, я протянула вперед руки, рванула к себе Милку, ту, которая стояла над собственным же телом. Я ее схватила за предплечья, поверх рукавов сорочки, изо всех сил дернула. Паутина лопалась с треском, и в тот миг, когда лопнула последняя липкая нить, Милка наконец подалась ко мне – а у меня под пальцами ее тело вдруг стало мягким, словно пух, и распалось золотой пылью.
– Милка, – прошептала я, и потом крикнула: – Мила-а-а-а!
– Ильса, – хрипло позвала та Милка, которая лежала на кровати и теперь проснулась, – что… было? Я помню, как меня куда-то затягивало… И спальня вся сделалась прозрачной, а ты…
Благословенный дух Пробуждения, Энне-аш, оставил во мне кусочек себя самого.
Именно поэтому я и увидела, как Милка уходит в Долину Сна, и именно поэтому успела ее схватить.
Ну а дальше… Говорят, Сонная немочь не забирает дважды. Мила была в безопасности.
А за регистрацию сноходца отваливали целое состояние.
Даже матушка живо сообразила, что же произошло в спальне. И теперь я еду в темной карете без окон, одна среди аристократов, прячу свои ужасные ноги и руки. Но страх потихоньку отступает. Они ведь не боятся того, что с ними сделают в замке Бреннен? Возможно, не все так плохо?
Карета остановилась.
Альберт приоткрыл глаза, встряхнулся.
– Ну, приехали.
* * *
Замок Бреннен встретил нас торжественной, почти потусторонней тишиной и пустотой. Когда я выбиралась из кареты – последняя, прячась за спины несостоявшегося герцога и Альберта, – почему-то ожидала марширующие шеренги защитников замка в черных балахонах, толпу отмеченных духами. Но нет. Ничего такого не случилось. Внутренний двор оказался совершенно пустым, безжизненным. Приоткрыв рот, я рассматривала внешнее кольцо замковой стены, по внутренней стороне которой паучьими лапами разбегались многочисленные деревянные лестницы и закрытые коридоры, огромное центральное строение, закрывшее полнеба, с беспорядочно разбросанными стрельчатыми окнами, в стеклах которых отражалось солнце. Деревянная черепица тускло блестела старым серебром, точно так же, как серебряные ложки матушки, когда их начистишь мелом. И все это… оказалось настолько красиво и величественно, что я не сразу сообразила: меня окликнули.
Оказывается, глазея на замок, я пропустила самое важное: к нам подошел высокий мужчина, немолодой уже, седоватый. Он был облачен в богатое одеяние из черного бархата – что-то вроде многослойной туники, длинной, ниже колен, – а на груди золотились вышитые звезды и еще какие-то символы. И теперь он строго уставился на меня. Альберт посторонился, давая этому господину меня рассмотреть. Я осторожно взглянула в лицо незнакомцу и поразилась тому, какой у него молодой и цепкий взгляд. А глаза цветом как ягоды ежевики…
– Барышня, вы оглохли? – сухо повторил он, сверля меня тяжелым и не сулящим ничего хорошего взглядом.
– Я… простите…
Он был таким… манерным, таким роскошным, и вышивка на груди так и искрилась, так и переливалась. Вконец смутившись, я обреченно уставилась на него, ожидая… Чего? Я и сама не знала. Матушка обычно награждала оплеухой, ее муж разражался непристойной бранью. Этот господин… казалось, мог ударить, сильно ударить. И я невольно втянула голову в плечи, надеясь, что мой никчемный вид вызовет жалость.
– Я поинтересовался, как вас зовут, – вкрадчиво поинтересовался мужчина, даже не шевельнувшись, не сделав ни единого движения в мою сторону. – Вам ведь несложно ответить?
Кажется, его герцогство презрительно фыркнул.
А я набрала воздуха побольше и сказала:
– Ильсара, господин. Меня зовут Ильсара.
– А фамилия?
Тяжелый взгляд скользнул по мне снизу вверх и обратно, мне показалось, что мужчина скривился. Все-таки… Какой он… Явно не крестьянских кровей. Красивый, хоть и не молод уже. Мне вообще не доводилось встречать мужчин, которые бы старились красиво. В деревне, на тяжелой работе, мужики быстро превращались в сморщенных, сгорбленных и искореженных жизнью.
– У меня нет фамилии, простите.
Кажется, он пробормотал: «ожидаемо», но тут же спохватился и даже улыбнулся. Скупо так, но от этой улыбки его лицо вдруг стало очень приятным и располагающим. Он еще раз оглядел всех нас и сказал, уже громко:
– Итак, будущие коллеги. Отныне вы – адепты замка Бреннен. Это означает, что вы будете единственной защитой людей от Сонной немочи и отныне ваш путь будет пролегать очень близко к Долине Сна. Меня зовут Орнус Брист, я буду вашим личным наставником. А теперь прошу следовать за мной, я покажу вам ваши комнаты.
И мы потянулись следом, я – в хвосте. Не поперек же господ лезть. Передо мной семенила Габриэль де Сарзи, и более всего на свете я боялась засмотреться и наступить на край ее прекрасного муслинового платья.
А посмотреть было на что. Внутри замок Бреннен оказался столь красиво и дорого отделан, что захватывало дух. Стены украшала изысканная резьба по камню, какие-то непонятные символы, сплетающиеся в длинные орнаменты, и красочные гобелены, такие большие, что у меня в голове не умещалось, как вообще можно сделать такое. На гобеленах пировали прекрасные дамы и рыцари, охотились на диких зверей неведомые мне короли, пастухи обнимали пастушек на фоне прелестных кудрявых овечек – и все это среди невиданных цветов, то ли придуманных мастерицами, то ли попросту растущих в других королевствах.
Орнус Брист показал нам трапезную, не слишком большую, уставленную тяжелыми дубовыми столами, показал вход в купальни, не забыв добавить, мол, сюда приложили руку отмеченные духом Воды, сами потом увидите. Потом он оставил Альберта и Тибриуса на разветвлении широкой лестницы и повел нас с Габриэль наверх, поясняя, что сейчас мы придем на женскую половину, где живут и другие адептки, и там он нас и оставит, а сам покажет комнаты мужчинам.
– А это ваша, барышни, комната, – наконец сказал Орнус Брист, останавливаясь перед высокой дверью, точно так же покрытой резьбой. – Замков у нас на дверях нет, но вы сможете, если захотите, запираться на ночь на щеколду. Ваши вещи принесет слуга. Те, которые вы привезли с собой. Позже, если что-то понадобится, сможете купить.
Он распахнул дверь, пропуская внутрь Габриэль, но когда я хотела на цыпочках идти следом, крепко взял меня за локоть.
– А вы, Ильсара, задержитесь.
И плотно дверь закрыл. Мы остались одни в сумрачном коридоре, я невольно попятилась, попыталась вырвать руку из крепких пальцев, но тут же поняла, что меня никто не держит.
Орнус Брист хмуро смотрел на меня и молчал. А я не понимала, что ему нужно, и от этого сердце зашлось в рваном беге, а спина мгновенно вспотела.
– Я так понимаю, у вас больше ничего нет? – Красноречивый взгляд в сторону моего сарафана и на босые ноги.
– Нет, – прошептала я, краснея.
– То есть ни одежды, ни белья, ни обуви, – задумчиво уточнил Брист, хмуря брови.
– Нет.
Он почесал подбородок, все так же рассматривая меня, а затем спросил:
– Откуда вы взялись, Ильсара?
– Я сирота, – буркнула, опуская взгляд, – меня воспитывала матушка Тирия по доброте сердечной.
– Ну да, конечно, и вы ей заменили всех сезонных работников, – небрежный кивок на мои руки. – Хорошо, я все понял. Вам сейчас принесут свежее белье и платье адептки, уж не обессудьте, какое найдем. И башмаки. Оденетесь после того, как побываете в купальне. Надеюсь, вшей у вас нет?
У меня появилось желание немедленно провалиться сквозь пол.
– Нет, – почти беззвучно проронила я, понимая, что еще немного, и расплачусь.
– Не обижайтесь, – сдержанно сказал Брист. – Я должен был спросить. Наверняка вы и читать не умеете?
